Обе дамы считали все вышеперечисленное ниже своего достоинства. Имея знатное происхождении, и та, и другая (что немаловажно) впридачу к своему богатству получили и отменное воспитание. Поэтому и спорные вопросы разрешались ими весьма благородно.

Однажды, дружно посетовав, — мол, донжон выглядит как-то уж совсем безрадостно, они решили заплести его вьющимися розами. Разногласия возникли по поводу их цвета. Тетушка, как и подобает девице, настаивала на белом цвете роз. Бабушка же предпочитала алые или (на худой конец) чайные, мотивируя это тем, что белое — более приличествуют монашенкам, а также — уныло, тоскливо, не рыцарственно, отвратительно и… и, вообще, появится на стене ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ЕЕ ТРУП!!!

«С удовольствием!» — вскричала тетушка и, на ходу подтыкая подол, сорвала со стены меч.

…Через пять минут две почтенные дамы, подзадориваемые восторженными криками челяди, ради такого зрелища побросавшей свои дела, и заливистым лаем собак, азартно бились на мечах. Часа три без передышки они гоняли друг друга по залу (слава богу, места было предостаточно), отражая и нанося удары и мимоходом громя все вокруг. Столы и стулья лежали перевернутые, беспомощно задрав вверх гнутые ножки, как дохлые жуки. Белоснежные льняные скатерти были затоптаны, а драгоценная серебряная посуда вертелась волчком и с жалобным звоном летала по мраморному полу туда-сюда, так как дамы в сердцах пинали ее, когда та невзначай попадалась им под ноги.

Дуэлянтки вошли в такой раж, что, наверное, поубивали бы друг друга, если бы не корзина с овощами, забытая поваром перед началом поединка. Тетушка, как более молодая и ловкая (за ее плечами хранилось пятьдесят, а не целых семьдесят лет, как у ее соперницы), вовсю теснила старую баронессу. И та, вынужденная отступать, наткнулась спиной на единственный уцелевший в нормальном положении стул. Злополучная корзина, битком набитая помидорами, огурцами, луком и прочей съедобной мелочью, стояла на самом краю. От сотрясения она опрокинулась, овощи покатились по полу прямо под ноги старой даме, и та, исполнив несколько зажигательных па на связке лука, рухнула на спину.

Глаза тетушки сверкнули огнем. Она приставила меч к груди почтенной родственницы и, упиваясь зрелищем поверженного врага, спросила с нескрываемым злорадством:

— Ну, так какого цвета будут наши розы? А-А-ААА?!

Нелегко было старой баронессе признать свое поражение. Но — увы! — пришлось. Впоследствии, глядя на нежно обвивающие донжон кипенно-белые цветы, она всякий раз тяжко вздыхала.

Дед Эгберта тоже внес свою лепту в эту сумятицу. Разумеется, ни с кем не советуясь, выложил все дорожки мозаикой на игривые сцены из жизни мифологических героев. Это было страшной местью жене — ярой поклоннице романтических любовных историй. Мозаичные изображения отличались яркостью цветов (как-никак на их изготовление пошли лучшие сорта мрамора и полудрагоценных камней), мельчайшими подробностями и здоровым (то бишь — не куртуазным) чувством юмора. Старый барон гордился ими по праву — даже больше, нежели свей родословной, титулом и богатством. Это вызвало страшный гнев бабушки и язвительные, колкие шутки тетушки.

Словом, все трое находились в состоянии перманентной войны, так как из-за страшного упрямства ни за какие коврижки не хотели уступить друг другу. Потому и замок со временем принял несуразные, поистине фантастические очертания и одним своим видом вгонял смотрящего в ступор. Спасало его лишь обилие зелени. Да еще — зеркальная гладь расположенного неподалеку небольшого, зато очень красивого озера. Такого чистого, что песчаное дно просматривалось еще с берега. Местные русалки давно уже покинули его: спрятаться в этой прозрачной, как стекло, воде казалось попросту невозможно.

Несмотря на некоторую внешнюю гротескность, внутри замок поражал уютом. Ни бесконечные крытые галереи, идущие по периметру главных залов (по которым чаще, чем люди, разгуливали сквозняки), ни балкончики, нависающие над самой головой в абсолютно неожиданных местах, ни лестницы, ведущие в никуда и зачастую упирающиеся в глухую стену, ни ложные окна, ни потайные двери с давно заржавевшим механизмом и оттого напрочь не желающие открываться, ни колония летучих мышей, с давних пор оккупировавшая чердак и считающая его своей вотчиной (а потому время от времени яростно отражающая попытки наглых двуногих вытурить их оттуда), ни многочисленные портреты предков, провожающие вас неодобрительным, насупленным взглядом из своих тяжелых золотых и бронзовых рам, словом, — ничто не являлось помехой этому.

Глава четвертая

Время проведения турнира было раздольем для мелких жуликов и воришек. Но особенно вольготно жилось в эти дни второстепенным, третьестепенным и даже десятистепенным магам и откровенным шарлатанам, в обычное время не сумевшим сыскать покровительства мало-мальски знатных и — как следствие — авторитетных семейств.

Да, то были дни отличного заработка. Окончательной, незамутненной радости мешало одно маленькое «но»: огромнейшая конкуренция. И маги старались вовсю!

У одного из них, низенького и толстенького, похожего на младенца-переростка, от величайшего усердия аж подол задымился. Проскочила одна искра, другая, потом — третья, еще и еще, и еще… И вот уже вся черная, расшитая звездами, таинственными знаками и скверными (да что там! — наигнуснейшими) харями ткань ярко полыхала. Маг, как это ни странно, оказался отъявленным трусом — один вид пламени так напугал его, что на время отбил все магические способности. Он с дикими воплями и визгом пытался сбить пламя, подпрыгивал и вертелся волчком, чем вызвал неудержимый, просто дикий хохот присутствующих: рыцарей, их слуг, купцов, ремесленников, нищих и, разумеется, дам.

Остальные зрители тут же покинули другие площадки и толпой рванули к месту происшествия. Любопытство — не порок, но большое неудобство. Зевак набралось так много, а места вокруг полыхающего толстячка — так мало, что вновь прибывшие в надежде насладиться забавным зрелищем (как они считали — справедливо, хотя и наивно полагая, что на существо, обладающее магическими навыками, боль и страх не распространяются), начали давить друг друга.

Стоящие впереди рыцари с трудом сдерживали все нарастающий напор толпы. А сзади уже вовсю шла словесная перепалка:

— Сударь! Немедленно выпустите мой зад! Не-мед-лен-но! Я просила всего лишь поддержать меня за локоть!

— А ну, убери свою уродливую башку! Мне ничего не видно.

— Еще чего! Уродился ростом с жабу, вот и терпи!

— Ах, ты-и-и…!

— Уберите р-руки! Р-руки, говорю, прочь! Ну-у?!

— Какая наглость — вы оттоптали мои туфли!

— А вы мне на подол плюнули!

— Куда ж мне еще плевать-то?! На землю — так, ить, живо стража накостыляет. Или заставит раскошеливаться, ага-а!

— Ах, вот вы ка-а-ак!

— Да вот так, вот та-ак!

— Верните мою накидку! Сей-час же! За нее, между прочим, золотом плачено! Целых пять монет!

— Ой, да вы здорово переплатили! Эта дрянь и горстки меди не стоит. Коровам в хлеву зады подтирать — пожалуй что сгодится, да и только. А драться, царапаться — некрасиво, не по-девичьи! УЙ-ЮЙ-Ю-УУ-ЙЙЙ!!!

И так далее… Шел обычный, в таких случаях, «обмен любезностями». Шум голосов с легкостью перекрывал крики ужаса, все еще издаваемые недотепистым магом. Стоявшая впереди молоденькая служанка, с полным жбаном пива, внезапно опомнилась и (в мгновение ока!) опрокинула его на несчастного. Огонь, как ни странно, потух. Толпа замерла в недоумении: веселое и забавное представление закончилось как-то уж слишком быстро, и большинство так и не успело как следует им насладиться. Отовсюду послышались недовольные возгласы, и разочарованная толпа стала потихоньку разбредаться.

Опомнившийся маг с трудом поднялся на ноги, как мог, выжал вымокший насквозь балахон и, видя, что зеваки расходятся и уже спешат к другим магическим площадкам, где его конкуренты вовсю стараются перещеголять друг друга, — в знак «благодарности» за своевременное спасение превратил девушку в пышную румяную булку с маком. И (ах!) в два укуса… съел.