Все эти мысли явственно читались на лице ведьмы, и улыбка Марты стала еще шире. Позволив Элоизе (до скрежета зубовного, который та, как ни старалась, скрыть не смогла) налюбоваться на свою драгоценную персону, госпожа графиня, наконец, произнесла:

— Я знаю, в чем твоя проблема. И могу помочь. Если хочешь, конечно, — как бы между прочим, обронила Прекрасная Марта.

«Улыбается! — вздрогнула ведьма. — Будто укусить хочет… а зубы, зубы-то! Мелкие да острые. Черт бы побрал дядюшку! Жила я себе в тиши-глуши — и дальше бы жила», с нарастающим страхом, думала она.

— Если хочешь, — уже четко и раздельно повторила госпожа графиня. — Разумеется, не задаром.

— Не хочу! — пискнула Элоиза. — Не буду! Не стану!

— Будешшш! Станешшш!

Глаза графини, и без того небольшие, превратились в узенькие щелки. Испуганной ведьме показалось: через секунду-другую из них вырвется холодное белое пламя и уничтожит ее старческую, высохшую плоть.

— Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! — заливалась за окном нахальная пичуга. Она прыгала по карнизу и, наклоняя головку то вправо, то влево, с интересом заглядывала в комнату. С интересом и без малейшего испуга. — Тинь-тинь-тинь-тю-тюу! Тю-тюуу!

Марта достала из вазы янтарное, полупрозрачное, липкое от сока, яблоко. Повертела, поизучала его со всех сторон и, с наслаждением лизнув, откусила большой кусок.

— Угощайся! — Госпожа графиня неожиданно усмехнулась и одним небрежным жестом подвинула тяжеленную серебряную посудину к ведьме. — Ну что, отведаешь?

«Ну что, подружка? Пообедаем?» — спросил паук муху", — вспомнила Элоиза детскую считалочку.

— Благодарю, Ваше Сиятельство! Не голодная я! Н-ни-ни!

— Дело твое. Смотри, потом не пожалей, — подмигнула Марта съежившейся на краешке табурета Элоизе.

Созданный триста лет назад, когда слово «комфорт» приравнивалось к богохульству, он был до того жестким и неудобным, что сидящему на нем хотелось признаться в чем угодно — даже во всех смертных грехах разом! — лишь бы его поскорей отпустили. Пыточный инструмент, а не предмет мебели. Марта обнаружила его в тюремном подвале, велела хорошенько почистить, покрасить — и приговорила к бессрочному «проживанию» в своем кабинете.

Бедная Элоиза! Ушибленное при падении левое колено немилосердно болело, шишка на лбу медленно наливалась синевой и багрянцем. Вдобавок ко всему, один из гвоздей (довольно острый — «будто свеженаточенный!») впивался ей в зад. Но попросить другой табурет или переменить позу ведьма боялась — глаза госпожи графини смотрели на нее в упор.

Холод глаз, холод алмазов, холод атласа, холод тяжелых полутораметровых серебряных канделябров, холод тяжелых парчовых занавесей, лилово-серебряных, густо расшитых речным жемчугом и стеклярусом. Казалось, все окружавшее Элоизу, пронизано холодом. И лишь негромкое, нежное стрекотание кузнечиков за окном напоминало о том, что на дворе сентябрь. Да-да! Сентябрь, милостивая госпожа! А вовсе не январь. И не декабрь, и не февраль. И не март, даже не март.

Элоиза, в который раз, пожалела, что не может исчезнуть (или хотя бы, если уж выбирать не приходится, провалиться под землю) — и задрожала. Громоздкая ваза литого серебра, со всех сторон, будто каплями крови «облитая» рубинами, не отпускала ее взгляд.

— И все же я тебе помогу, — сказала Марта. — Ты сейчас — одна из моих подданных, а Господь велит заботиться о вас, сирых и убогих. Даже тогда, когда вы этого не хотите по недомыслию своему.

«Чертов дядюшка! Чтоб тебя, козла старого, паралич разбил! Мерзавец, как есть мерзавец! Ох, я бедная, злощасная!» — мысленно причитала Элоиза.

— Я позабочусь о тебе, хорошо позабочусь. А ты за это меня отблагодаришь, как и подобает смиренной старухе. Заметь, я вправе принудить тебя, предложив прогуляться в тюремный подвал, к примеру. Могу и оставить тебя там. — Госпожа графиня улыбнулась и ткнула в Элоизу яблочным огрызком. — Ненадолго, лет этак на пять. Память у меня, правда, неважная: сама понимаешь, дела, дела, сплошь какие-то дела. Заботы, развлечения, поездки. Вполне можешь прокуковать там и до Второго Пришествия. А еще…

— Я согласная, согласная! Согласная я!

— И не спросишь меня, с чем?

— А с чем?

«Ох, и дура! — отразилось в глазах сиятельной госпожи. — Но так и лучше: в случае неудачи и спасать некого. Спишу с баланса, да и все. В качестве жертвы-исполнительницы — лучше ее во всех Двенадцати Королевствах не сыскать. Да, пожалуй.»

Заключительные мысли привели Марту в полный восторг. «Ах, милое дело — чужими руками жар загребать. И практично: что не мной сделано, за то мне и не отвечать», облизнулась Марта и скомандовала:

— А теперь слушай внимательно! А не то сама знаешь, что будет. — И вкратце сформулировала непростую задачу.

— Вечно чего выдумаете, Ваше Сиятельство, — буркнула ведьма, ерзая туда-сюда на своем «насесте». Поняв, что и от господского благодеяния, и от господской немилости равно не отвертеться, она слегка осмелела. — Поди туда, не знаю куда. Принеси того, не знаю чего. Неймется все Вам…

— И по-ойдешь, и принесе-еошь, — ласковым голосом, от которого у Элоизы на мгновение застыла кровь в жилах, произнесла госпожа графиня.

Она легким, небрежным движением руки подтолкнула к краю стола туго набитый кисет. Угольно-черный бархат, шелковые кисти и бахрома придавали ему неприятное сходство с пауком. (И, наверняка, ядовитым.) Не верящую своим глазам Элоизу чуть не раздирало пополам: ей хотелось дотронуться до этого, черного, схватить его и спрятать подальше — в то же время, было страшно и очень (оч-чень!) противно.

— Бери, бери! — усмехнулась госпожа графиня. Кривые старческие пальцы с обгрызенными черными ногтями на мгновение застыли в воздухе. Когда же их обладательница, нащупала под мягкой дорогой тканью множество золотых, то повеселела и приободрилась. Что, разумеется, не ускользнуло от глаз Марты.

— Конечно, добираться туда — не день и не два потратишь, — задумчиво произнесла госпожа графиня и усмехнулась: — Но ты ж ведьма! Тебя ли устрашат какие-то там расстояния? Трах-бах-бух — и ты на месте!

«Бедные мои денежки, бедные мои ноженьки», подумала Элоиза.

Птица, с глубокомысленным видом разгуливавшая туда-сюда по карнизу, на минуту остановилась, сверкнула глазами в ее сторону и залилась насмешливой трелью. «Вот дурра, вот дурра! Старрая дуррра!» — послышалось в ее пении ведьме. Элоиза почувствовала несильный, но все же болезненный укол в сердце. «Комок перьев — и тот надо мной насмехается. Дай вот только отсюда живой выбраться… Уж я тебе задам, я тебе покажу!»

— Это очень далеко, госпожа? — робко спросила она.

— «Дальше столицы, но ближе небес», — нараспев процитировала госпожа графиня. Известная поговорка прозвучала в устах Марты до того двусмысленно, что сидевшая напротив нее старуха сжалась, сьежилась еще сильней. Казалось, вот-вот, и она станет совсем крошечной — не больше крысы.

— Поколдуешь для ускорения процесса. Тебе ж это раз плюнуть. Разве не так?

Тонкие, выщипанные в ниточку, брови Марты приподнялись в притворном недоумении.

— А-аа… как…

— Ну, хватит! Надоела! — оборвала ее госпожа графиня. — Будем считать, ты уже не здесь! — И кивком головы дала понять, что аудиенция окончена.

После ухода ведьмы (скорее похожего на бегство, постыдное бегство, нежели уход) Марта внезапно ощутила легкое волнение.

— Как бы старая рухлядь не развалилась по дороге. Нет, нет! Пусть сначала добудет Вещь, а потом пусть разваливается на здоровье! Хоть на пятьдесят, хоть на сто пятьдесят, хоть на тыщу кусков и кусочков. Ты уж проследи-ка, будь добр! — велела она святому Януарию. — Это, как-никак, твоя прямая обязанность.

А я уж отблагодарю. О твоих несчастных кишках (выпущенных, когда и не упомнишь) заговорят во всем мире! Везде — колбасы да колбасы, а у нас — История! Священная, между прочим. Хотя и варварская, по сути. Это ж надо было додуматься — перед удавлением набить кишки перцем. Живому человеку! Жуть! — Она передернула плечами и… улыбнулась. — Зато благодаря этой жути, мы теперь имеем весьма (о, ве-есьма-а!) недурственный и, главное, стабильный доход. И вино раскупают. Оно, мягко говоря, не ахти, — извиняющимся тоном добавила Марта, — но раскупают. Так что, если вдуматься, ты пострадал не зря. И не завидуй там, на небесах: кто-то всегда остается в выигрыше, а кто-то в накладе! Это закон. Да не природы — экономики.