Учитывая все вышеперечисленное, самое неприятное ожидало Эгберта впереди.

Междуглавие

Мне воевать охота!

Врагов я убью без счета,

Их замки сожгу,

Их вассалов убью,

Округу в горячей крови утоплю!

И все это — в честь Прекрасной,

С кожей атласной!

— Ах, какая любовь! — вздыхали дамы, с завистью поглядывая в сторону зардевшейся графини Имбергильды. Превеликое смущение и не менее превеликая радость охватили все ее существо, и душа девушки затрепетала в предвкушении. Так бьется и трепещет крохотная пичужка в кулаке шаловливого, разыгравшегося ребенка.

— Ах, как это куртуазно! Как восхитительно! — изнемогали дамы. — Какие чувства…оооо! Ах, почему, ну почему сир Родэрик (Гавейн, Бертран, Геровидал и т. д.) не любит меня с подобной страстью? Ну, почему же?! Ах! Ох!….эхх-х! оооооо!!!

Мне воевать охота!

Врагов я убью без счета —

Поганых язычников и колдунов.

Не вырваться им

Из моих оков!

И все это — в честь Прекрасной,

С кожей атласной!

— продолжал заливаться соловьем менестрель. Сладкоголосый Ауриэль — лучший из лучших, вольный поэт и певец. Он, как никто другой, умел извлечь из лютни столь дивные звуки — то радующие и веселящие сердца, то исторгающие слезы и горестные рыдания.

Рядом с ним стоял благородный Эрлих. Держа под уздцы коня, своего верного Ланселота, он не сводил глаз с узких зарешеченных окон.

Ветерок то и дело пытался растрепать роскошные пепельные волосы рыцаря, тяжелой волной падающие на плечи, отчего тот хмурился и задирал верхнюю губу.

Мне воевать охота!

Врагов я убью без счета…

Голубые глаза — два кусочка льда на фоне полуденного неба, яркого и безоблачного — безотрывно следили за мелькавшей в окне тенью.

Он, Эрлих-Эдерлих-Эрбенгардт, барон фон Труайльд, сир Фондерляйский, сеньор Буагенвиллейский, бессменный кавалер Ордена Алмазной Крошки, в общем, Истинный Рыцарь Без Сучка и Задоринки, готов был простоять здесь, под этими окнами, до ночи, до утра, до конца своих дней — лишь бы дождаться ответа. Он, Неустрашимый Победитель, был повержен, разбит и побежден.

Голуби на карнизе томно ворковали, менестрель продолжал честно отрабатывать обещанное, цветы благоухали, и солнце светило без меры.

Для благородного Эрлиха шел уже третий час пребывания здесь, но упорство всегда отличало рыцаря — и в стычках с врагами, и в общении с дамами. Чаще всего именно оно и приносило столь желанную, столь долгожданную победу. Так вышло и на этот раз. Ажурные серебряные ставни распахнулись, и к ногам Эрлиха упала роза. Белая и благоуханная. Явный знак благоволения. «О, Имбергильда…»

Сердце Эрлиха защемило от нежности. Рыцарь улыбнулся и, прикрыв глаза, судорожно вздохнул. СВЕРШИЛОСЬ!

«Роман о заклятых

любовниках»,

глава шестьдесят

шестая

Глава пятая

Остаток дня прошёл как-то совсем невесело. Простое, на первый взгляд, абсолютно пустяковое дело — отвести Галахада на замковую конюшню отняло у Эгберта немало времени. Ему постоянно кто-то мешал.

Слухи о ночных «подвигах» господина барона расползлись по всему городу, и каждый встречный рыцарь так и норовил (разумеется, от избытка восторга) пожать «могучую длань» Эгберта и дружески (то бишь изо всех сил) треснуть по спине. А потом — пригласить «испить кубок-другой хмельного за счёт нашего благородного и не-под-ража-аемого героя». Очевидно, разделить оплату услуг трактирщика пополам — означало смертельно оскорбить господина барона — «этого мужественного (хо-хо!) и славного человека».

«Ну, давай же, соглашайся! Дав-ва-ай! Ч-черти бы тебя драли!» — явственно читалось на физиономии очередного поздравителя. Как и следующее затем не менее явственное разочарование: еле-еле, но всё же удавалось отбивать эти атаки. С мужчиной, как известно, разговор прост и короток: «благодарю вас, сир», «никак не могу, сир» и наконец (уф-ф-ф! слава те, Господи!) — «прощайте, сир!»

Дамы… охо-хо-хонюшки… дамы, к сожалению, отнимали у Эгберта гораздо больше времени. С дамами ему приходилось туго. Если рыцари — все, без исключения — одобряли поступки господина барона, то прекрасный пол (увы!) не отличался подобным единодушием. Дамы разделились на три группы. Первые дружно восхищались Настоящим («не то, что некоторые!») мужчиной и жаждали познакомиться… м-мм… ну, в общем, немножечко («ах!») поближе. Вторые — резко осуждали его поведение («грех, грех, грех! тьфу! тьфу! тьфу! изыди, нечистый!»), чем к своему изумлению и негодованию привлекали к персоне Эгберта ещё более пристальное внимание. Третьи (ох, уж эти третьи!) вели себя не столь прямолинейно. Они тоже громко возмущались «ужасным, бесстыдным и вопиюще безнравственным поведением господина барона», но при этом… При этом украдкой подмигивали ему, строили глазки, посылали ему воздушные поцелуи и махали крошечными кружевными платочками. А наиболее дерзкие (пользуясь сутолокой и теснотой) с хихиканьем щипали его. Разумеется, тоже исподтишка.

На одной из улиц, когда ходу до вожделённого замка оставалось всего-ничего, несчастному господину барону едва не пришёл конец. Встреченные им красавицы (впрочем, и некрасавицы тоже) слишком уж бурно (кто восторженно, кто негодующе) реагировали на его появление. Они со всех сторон обступили Эгберта Филиппа, и ему приходилось буквально продираться сквозь толпу чрезвычайно разгорячённых дам, как сквозь заросли одичавших роз. Это сравнение, понятно тому, кто хоть раз испытал подобное «удовольствие».

Однако храброго рыцаря и крестоносца опасности не устрашат. Эгберт с достоинством (впрочем, как всегда) пережил и эту, размеры которой он оценил, лишь миновав её. Несмотря на стойко держащийся в голове и сковывающий все его движения (что было совсем уже некстати) хмель, рыцарь прибавил шагу. И если до сих пор не Эгберт вёл коня, скорее, наоборот, — конь выступал гордо и плавно, рыцарь же плёлся позади (даже не плёлся — так, болтался на другом конце поводьев, как тряпичная кукла в руках неумелого жонглёра), то теперь… Теперь «тряпки» ожили и превратились в человека.

Эгберт прибавил шагу, но не побежал. Отчасти, боясь погони, отчасти (что было вполне в его духе), не желая обидеть дам. А те словно ждали какого-то сигнала. К чему — рыцарь понял, лишь отойдя на безопасное расстояние и обернувшись.

Улица позади него напоминала в клочья разодранный мешок с тряпьём: среди дам шла нешуточная потасовка. Причём, безобразнейшая. Как правило, так дерутся доведённые до крайности нежные, слабые, абсолютно беспомощные существа. Дамы кусались, щипались, кололи друг друга шпильками, длиннющими когтями… то есть ногтями и носками остроносых туфель — словом, за неимением настоящего оружия (то бишь мечей и кинжалов) использовали любые средства. Они рвали друг на дружке платья и волосы, плевались, визжали и осыпали бранью своих гнусных («да сгореть им в аду!») противниц. Слова, что вылетали из прелестных розовых уст, вряд ли были почерпнуты в изысканных рыцарских романах.

К замку, что находился в самом центре, в сердце города, вела короткая прямая дорога. Но Эгберт (во избежание неприятных, либо — что ещё хуже! — чересчур приятных встреч) предпочёл обходной путь. Он крался по узким, глухим улочкам и закоулкам. (К чести госпожи графини, большинство из них было вымощено отборнейшими булыжниками.) Бедняга! К действию алкоголя прибавилась усталость, и ноги Эгберта, стоило тому ненадолго задуматься, шли куда-то не туда. Куда же? Да бог его знает. И сиятельный господин барон умудрился дважды запутаться в трёх улочках, на вид — ну, совершенно одинаковых! Даже люди, попадавшиеся ему навстречу, казались как-то подозрительно похожими.