Как только мы начинаем сравнивать свои травмирующие переживания с чужими, как только начинаем создавать иерархии и категории, мы причиняем себе больше вреда, чем пользы. Ведь реакция на травму происходит в миндалевидном теле – области мозга, недостаточно развитой для того, чтобы различать травмы с большой буквы «т» и травмы с маленькой буквы «т». Миндалевидное тело слишком примитивно и даже не знает алфавит. Ему известно лишь то, что угроза есть угроза, а травма есть травма. Пытаться заставить его отличать большую травму от маленькой – все равно что просить детектор дыма на кухне различать дым от подгоревшего бекона и от настоящего пожара. Так не получится.

Вопрос не в том, считает ли кто-то другой ваши переживания травмирующими, а в том, являются ли они травмирующими для вас. Если сомневаетесь, взгляните на все, что вам дорого и что вы принимаете как должное. Все цело? Получается ли у вас полностью осознавать, насколько мы бесконечно уязвимы, и, держась от этого осознания на расстоянии вытянутой руки, жить в настоящем моменте? Или ящик с бесконечной уязвимостью упал с дальней полки и разбился вдребезги, засыпав вашу жизнь осколками стекла и беспросветным ужасом?

И этот вопрос – лишь начало. Для Грейс осознание того, что она испытывает отраженную боль – что реакцию на травму вызывает событие, которое стало для нее травмирующим, а не которое сочли бы потенциально травмирующим другие люди, – было лишь началом пути. Теперь, когда мы обнаружили источник боли, нужно было понять, что с этим делать.

Зачастую, чтобы снова убрать ящик с уязвимостью на дальнюю полку, нам приходится напоминать своему несчастному телу, что жизнь в постоянном страхе никак не способствует нашему выживанию. Для этого нужно перенастроить нервную систему.

Большинство разрушительных симптомов реакции на травму формируются в памяти. Как вы, возможно, помните из главы 3, система сигнализации в мозге кодирует определенные фрагменты переживания, вызвавшего эмоциональную перегрузку, как потенциальную угрозу. Когда что-то внутри нас или в окружающей среде заставляет нас вспомнить один такой фрагмент или несколько, система сигнализации срабатывает, и нервная система активизируется.

Эта реакция может представлять проблему во многих отношениях. Одно из них заключается в том, что нельзя просто убрать ящик с уязвимостью на дальнюю полку и пойти дальше наслаждаться жизнью. Когда система реагирования на стресс постоянно перегружена, мы начинаем повсюду видеть потенциальную опасность и совершенно упускаем из виду то, что происходит в настоящий момент. Мы зацикливаемся на бесконечной уязвимости, потенциальных потерях, потенциальной боли и потенциальном ужасе. Этот ужас лишает нас настоящего, смешивая воедино проблемы из прошлого и страхи за будущее, которые, словно метастазы, распространяются из миндалевидного тела на всю нашу жизнь.

Чтобы исцелиться от травмы и избавиться от этого восприятия, потребуется реорганизация и повторная каталогизация воспоминаний. Кратко повторим то, о чем уже говорили. В каждом файле с воспоминаниями в долговременной памяти есть три элемента: связное повествование о событии, эмоциональное наполнение этого события и одна или более меток, указывающих на то, что это событие для нас значит. Когда файл целостный и хорошо интегрирован, его можно найти, когда нужно, просмотреть содержимое и убрать на место – и все это с относительной легкостью.

Например, если я спрошу про день вашей свадьбы, вы, возможно, начнете рассказ с эмоционального содержания, например: «Какой это был замечательный день и какой волнительный!». Когда вы возвращаетесь к эмоциональному наполнению, вы, вероятно, снова переживаете некоторые из тех эмоций, потому что именно так этот тип воспоминаний и устроен. Рассказывая о свадьбе, вы улыбаетесь и ощущаете тепло в груди. Затем вы, вероятно, перейдете к повествовательной части, расскажете мне об основных событиях того дня в хронологическом порядке, о том, как все планировали, как смеялись с подружками, пока вам делали макияж, как делали глупые фотографии. Возможно, вам придет в голову какая-нибудь смешная история из того дня, которую вы долго не вспоминали, и вы рассмеетесь. Спустя минуту вы, может быть, расскажете, как кто-то из гостей произнес очень трогательный тост, но теперь этот гость, к сожалению, уже умер.

В любой момент, если какое-нибудь новое событие потребует вашего внимания, вы сможете отложить этот файл и отвлечься на событие. К примеру, если, пока мы с вами разговариваем, в комнату войдет ваш ребенок и попросит что-нибудь перекусить, вы легко переключитесь на эту задачу. Вы поговорите с ним о том, чего ему хочется, все приготовите, покормите его и отправите играть в свою комнату. Это признак того, что воспоминание хорошо интегрировано: вы можете работать с ним, а затем снова убирать на место, когда нужно.

Еще один признак интегрированного воспоминания – набор меток или ярлыков, в которых содержится значение данного события в нашей жизни. Если я спрошу у вас, что воспоминания об этом дне для вас значат, вы можете назвать такие метки: лучший день в моей жизни, начало долгого совместного пути, самое лучшее решение. Это и есть метки, или ярлыки, на файле с воспоминанием. То, что это воспоминание для нас значит, столь же важно, как и само содержимое файла. С течением времени файлы могут меняться. Если ваш брак внезапно развалится, вы, вероятно, прикрепите к файлу другие метки: самое наивное решение в моей жизни, начало конца, нужно было поступить иначе.

Большинство наших воспоминаний как раз примерно так и выглядят, и большинство наших воспоминаний более или менее интегрированы. Одна из ключевых особенностей травматических воспоминаний состоит в том, что они устроены по-другому и не интегрированы. Это представляет проблему не только для самих воспоминаний, аккуратных файлов и полочек в картотеке мозга, но и для всей нервной системы, поскольку фрагменты воспоминаний, рваные и наскоро запиханные куда попало, система сигнализации воспринимает как угрозу.

А, как мы знаем, когда мозг распознает угрозу, активируется система реагирования на стресс. Эта система меняет приоритеты, и, отнимая энергию у нормальных процессов в организме, направляет ее на борьбу с угрозой, чтобы у вас было больше шансов эффективно с ней справиться и остаться в живых. Такая реакция оправдана, когда за вами гонится волк или когда в доме среди ночи срабатывает пожарная сигнализация, потому что в неисправной проводке на кухне пробежала искра и она задымилась. Однако совсем не здорово, если мозг таким образом реагирует на что-нибудь безобидное, поскольку он извлекает из памяти поломанный файл с воспоминанием и все связанные с ним разрушительные эмоции и реакции, пока вы, например, сидите на работе.

Такая реакция тоже происходит по очень веской причине и говорит о том, что система сигнализации работает. То, что пожарная сигнализация включается каждый раз, когда вы жарите бекон, вовсе не значит, что она не работает. Но, когда она срабатывает при безобидных раздражителях, это говорит о том, что она стала сверхчувствительной и, вероятно, нуждается в повторной калибровке. Один из способов, которыми можно откалибровать систему реагирования на стресс, – помешать ей менять приоритеты физических функций, когда мозг обнаруживает угрозу.

Когда миндалевидное тело запускает в мозге систему сигнализации, кровоток и электрическая активность отходят от префронтальной коры (она отвечает за многие процессы, но важнейшие из них – рациональное мышление и рабочая, или оперативная, память) и гиппокампа (старой доброй картотеки). Это может представлять серьезную проблему, когда вы пытаетесь извлечь из памяти травматическое воспоминание, чтобы рационально его осмыслить, сменить метки и изменить порядок повествования. Когда срабатывает система сигнализации, вы уже не можете работать с повествованием, поскольку попадаете в бесконечный цикл повторной реакции на травму. Работа вашей системы основана на предположении, что вы снова находитесь в явной и реальной опасности.