В основе этого понятия лежит идея о том, что одна из ключевых составляющих травмы – ощущение того, что либо ты сам потерпел моральный провал[17], либо тебя подвели твои смысловые и моральные опоры.
Вторая ситуация – когда нас подводят собственные моральные опоры – применима к любому травмирующему переживанию. По сути, это основа раны, которую наносит травма. Подумайте об этом вот с какой точки зрения: независимо от духовной жизни и убеждений, у всех нас есть набор представлений о том, как устроен мир. Эти представления охватывают как самые важные вещи, так и самые обыденные. Они помогают нам упорядочивать мир, чтобы он не казался таким хаотичным. Они в какой-то степени составляют нашу картину мира. Например, мы знаем, что за понедельником идет вторник. Подоходный налог в США нужно уплатить до 15 апреля. Курение вредно для здоровья. Плохое случается только с плохими людьми. Каждый получает по заслугам. Мы все в конце концов умрем.
Кроме того, вы действуете в соответствии с набором представлений, которые соответствуют обстоятельствам лично вашей жизни. Собаку все время тошнит на ковер, а не на кафель. Мусоровоз приезжает в четверг и шумит в 05:45 утра. Ваш младший ребенок хитрит больше всех. Если муж утром уходит на работу, значит, он вернется к ужину.
Такие небольшие убеждения и допущения служат указателями на нашей карте мира. Мы начинаем составлять эту карту в тот день, когда появляемся на свет, а затем постепенно ее дополняем. Когда мы узнаем что-нибудь важное – котята царапаются, а огонь обжигает, – мы ставим на карте указатель. Когда размеры карты и количество меток позволяют нам легко ориентироваться в окружающем мире, мы вставляем ее в рамку и вешаем на стену. Когда мы чувствуем, что потерялись, запутались или оказались в открытом море, то указатели на карте помогают нам сориентироваться, заземлиться и вернуть себе контроль над ситуацией. Каждый раз, когда находится доказательство наших представлений, нам становится спокойно. Это значит, мы правильно расставили указатели.
Однако, когда мир нашим ожиданиям не соответствует, возникает проблема. В один прекрасный день муж уходит на работу и к ужину не приходит – он вообще больше не возвращается. Тогда наша карта в красивой аккуратной рамке падает на пол и разлетается на тысячи клочков. Нам приходится мириться с потерей и что-то делать со своей разорванной картой.
Когда карта рвется – это и есть моральный ущерб. Под воздействием травмирующего переживания разрушаются смысловые и моральные опоры, и окружающий мир вообще теряет всякий смысл. Под сомнение подпадает не одно убеждение, не один отдельный указатель, а вся эта дурацкая карта. Как жить дальше, если оказалось, что плохое случается не только с плохими людьми? И хотя в основном мы пользуемся картой неосознанно, когда указатели пропадают на глазах, мы явственно ощущаем их важность. Они ведут нас по жизни, мы на них ориентируемся. Без них мы заблудимся и пропадем. Когда они исчезают, мы вынуждены пересматривать свои убеждения и создавать новые. А травма зачастую показывает, что большинство из них – лишь выдумка, их не существует в реальности. Тем не менее, именно благодаря им мы ориентируемся в окружающем мире.
Когда Малкольм и глазом не моргнув рассказал мне о бойцовском клубе, я просто остолбенела. Я старалась не подать виду, насколько меня это ошеломило. Мне очень хотелось помочь ему понять, что и зачем он на самом деле делает и почему бойцовский клуб так расстроил его жену. Возможно, проблема заключалась не в том, что она не понимала, что происходит, а как раз наоборот. Мне хотелось помочь Малкольму найти другой способ выплеснуть адреналин, другой способ избавиться от стыда – а лучше и то и другое.
С медицинской точки зрения у морального ущерба есть три признака. Во-первых, самообвинение. Малкольм винил себя в том, что остался в живых. Не было ни единого доказательства того, что он подвел кого-то из сослуживцев, однако он часто об этом задумывался. Телесные повреждения помогали Малкольму избавиться от чувства вины и найти смысл в том, что ему удалось выжить. Если он жив, но при этом постоянно страдает от синяков и ран, то весы немножко выравниваются.
Второй медицинский признак морального ущерба – неспособность доверять ни себе, ни другим. Исследователи обнаружили, что, когда событие предполагает личную ответственность, человек испытывает недоверие к себе. Когда события касаются других людей и их неспособности взять на себя ответственность (или они не справляются с ответственностью, которую уже на себя взяли), то человек испытывает недоверие к другим. Малкольм не доверял себе. Когда человек не видит в смысла в том, что он выжил, на него ложится невероятно тяжкое бремя. Если я выжил, а они нет, значит ли это, что я здесь по какой-то особой причине? Если это так, то как узнать, что это за причина, и как ей соответствовать? Я ведь должен хотя бы так им отплатить? Малкольм не доверял себе и потому себя наказывал. Только вместо того, чтобы посыпать голову пеплом, он предпочел получать по ней удары раз в неделю.
Третий медицинский признак морального ущерба – духовный или экзистенциальный кризис. Пожалуй, этот признак самый пагубный. Как жить дальше, когда мир трещит по швам и всё теряет свою значимость? Если смысловые опоры, в которые ты раньше верил, оказались неправдой, все обращается в тлен. А если ничто не имеет смысла, то зачем и пытаться что-то предпринимать? Физическая боль помогала Малкольму не только восстановить ощущение справедливости и причинно-следственные связи, но и слегка приближала его к смерти. В этом он находил некоторое успокоение. Какая-то часть его стремилась умереть.
Унижение от морального ущерба
У морального ущерба есть и четвертая особенность, о которой в медицинском определении умалчивается, – и это унижение. Люди могут испытывать унижение оттого, что мир оказался не таким, каким мы его представляли, что наши представления о нем изначально были неверны. Ведь можно было и раньше заметить, что наши убеждения не соответствуют действительности? Мы ведь могли предвидеть, что так произойдет? Представьте, что вы куда-нибудь опаздываете, бегаете по кухне и вдруг нечаянно разбиваете любимую кружку. Лицо мгновенно вспыхивает от разочарования и сожаления. Можно же было предвидеть, что так произойдет, нужно было быть осторожнее.
В нашем случае Малкольм не понимает, почему не он оказался разбитой кружкой.
Дело не только в том, что он ощущал вину за то, что выжил, когда другие погибли, а в том, что он не мог понять, почему. Если с хорошими людьми происходит хорошее, то почему его боевые товарищи – «лучшие из всех хороших людей» – погибли? В случае Малкольма дело не в чувстве стыда или вины из-за поступка, который человек совершил (или не смог совершить, или совершил кто-то другой). То, что он пережил на войне, поставило под сомнение весь смысл существования этого мира. Малкольм наказывал себя за то, что мир бессмыслен, а значит, невыносим. Кроме того, он наказывал себя потому, что верил, будто заслуживает наказания. Не только потому, что он выжил, а друзья погибли, но и потому, что его карта мира разорвалась в клочья, а он этого не предвидел. Он должен был догадаться. Это было чертовски унизительно.
Когда рушатся наши смысловые и моральные опоры, мы испытываем унижение оттого, что вообще на них опирались. Это одна из причин, почему травма так тесно переплелась со стыдом. Нам стыдно за то, что мы на что-то рассчитывали, за то, что поверили в удобную ложь об окружающем мире. Позор нам за то, что мы так беспечно полагались на свои дурацкие карты и глупые указатели!
Представьте, что рисуете карту своего города, а затем прокладываете маршрут от дома до магазина. Вы можете опираться лишь на свой жизненный опыт, но вы совсем не мешкаете, поскольку ходили этой дорогой сотни раз. А теперь представьте, что вы руководствовались своей проверенной картой, но до магазина не дошли, а заблудились в лесу. Кто в этом виноват?
