Мэгги-Мэри снова нырнула, толкнула её к берегу и крикнула:

– Смелей! Волны-лошадки, эй! Волны-пони, эгей! Скачи смелей!

Лодка закачалась. Волны скакали галопом сверху и снизу, слева и справа, вода лилась через края. Берегиня попыталась закричать, завизжать, заплакать, но её горло свело судорогой, и она не смогла выдавить из него ни звука. Кругом были волны, волны, волны, их белые гривы кружили и кружили, скакали и прыгали вокруг неё.

Что же было дальше? Она помнила только, что появилась Синь и вынула её из круглой лодки. Синь нашла её и взяла на руки. Волны-пони били копытами по берегу. Наконец ком в горле растаял, и у Берегини вырвался всхлип, а за ним – неудержимый плач. Она плакала так, что у неё заболела грудь и свело живот. Синь тоже пробирала дрожь. Синь держала её на руках, а волны бились вокруг них. Синь была в ярости. С чем можно сравнить её ярость? С ослепительной, раскалённой, испепеляющей молнией.

– Не смей! – кричала она. – Не смей больше так делать! Никогда!

Берегиня молча кивала головой – вверх-вниз. Вверх-вниз. Тогда, в свой третий день рождения, она дала Синь торжественное обещание: никогда-никогда не заплывать в открытый океан, не доверяться океанским волнам.

А потом их обеих разразил смех – колючий и шелковистый одновременно. К ним подплыла Мэгги-Мэри.

– Синь, разве можно быть такой серьёзной? – сказала она, кружась в воде, закручивая воду своими длинными пальцами. – Мы просто немножко поиграли, правда, моя девочка-русалочка?

Она стала брызгать водой им в лицо, зачерпывая её своими длинными пальцами, и снова засмеялась. Синь направилась к ней, рассекая плещущие волны.

– Ты хоть понимаешь, что ты натворила? – закричала она на Мэгги-Мэри, лицо которой казалось серебряным в жемчужном свете луны.

И тут настала тишина. Синь посмотрела Мэгги-Мэри прямо в глаза и сказала:

– Тебе пора. Уходи.

Мэгги-Мэри уже не смеялась. В её лице появилось какое-то новое выражение. И вдруг она стала звать девочку по имени, но это было какое-то новое имя, которое она никогда не слышала от неё прежде. Не Русалочка, не Хорошка, не Сладкая горошинка. Нет. Это было новое имя – Берегиня. Мэгги-Мэри повторяла его снова и снова.

«Береги… береги… береги…» – звенело вокруг неё и кружило над её головой, словно волшебный обруч, что делался всё тоньше и тоньше, пока от звука не остался лишь призрачный шёпот. Синь повернулась и пошла к пляжу. Она вынесла Берегиню на руках из солёного моря на берег к угасающему костру. Она сняла с неё мокрые майку и купальные трусики и завернула в новое махровое полотенце с красными и голубыми рыбками.

Берегиня прислушалась – не прозвучит ли ещё раз её новое имя, но не услышала ничего, кроме плеска волн и их шороха по песку. Почему здесь, у берега, они вдруг стали такие маленькие?

Она посмотрела на тёмную воду – в светящемся белопенном гребне волны вдруг мелькнул рыбий хвост, блеснув в лунном свете серебряной чешуёй. Блеснул – и исчез. Талисман у неё на шее был холодным как льдинка. Она снова заплакала. Взглянув на Синь, она увидела, что та тоже плачет. Потом Синь взяла её на руки, завёрнутую в полотенце, и прижалась к ней щекой. Так они и плакали вдвоём, пролив целое море горючих слёз. Целый Мексиканский залив горьких, солёных слёз.

Лёжа в шлюпке, прижимаясь ко дну, Берегиня вдруг всё поняла.

Не было никакой русалки-мамы.

Не было и нет.

А была всего лишь Мэгги-Мэри, которая чуть не утопила её в море звёздной, лунной ночью, такой же, как эта, и заставляла её скакать на волнах-лошадках, волнах-пони.

«Легче лёгкого. Раз, два – и готово!»

Берегиня содрогнулась от ярости. От гнева. От обиды. Сорвала с шеи талисман, порвав розовую ленту, и изо всех сил швырнула его в корму шлюпки.

Высокая женщина с чёрными, гладко зачёсанными волосами. Где она сейчас? Может быть, она сидит в кафе маленького высокогорного городка и пьёт горький чёрный кофе с круассаном? А может, она в Индии, едет на поезде и смотрит в окно на юрких обезьянок, как они ловят на лету кусочки манго, которые бросают им пассажиры? А может, она идёт по улицам огромного города – Нью-Йорка, Гонконга или Сиднея?

Может быть, она вспоминает шоссе, усыпанное ракушечной скорлупой, и дом своей бабушки? Она аккуратно платит за него налог на недвижимость, каждый год, точно в срок. Быть может, наступит день, когда она вернётся туда.

И быть может, вспомнив об этом, она вдруг забывает обо всех своих делах, поднимает взгляд к небу и смотрит на красавицу луну. Может быть, в эту минуту она думает о своей маленькой дочке, которую она оставила там? Может быть.

И может быть, она прижимает руку к сердцу, которое бьётся сильнее, когда она вспоминает о дочери. И, глядя на луну, тихо шепчет всё ту же просьбу, умоляя, заклиная: «Береги… береги… Береги её».

И Берегиня знает, что так и есть: Синь сберегла её.

Висящая в небе луна принимает молитвы матерей с древних времён до наших дней. Луна принимает всё, поднимающееся с земли, – молитвы и проклятия, песни и стоны. Но может ли она ответить на молитву? Может ли исполнить желания? Кто знает… Зато всем известно, что луна может, во-первых, испускать яркие серебристые лучи, а во-вторых, командовать морскими приливами и отливами.

Всю ночь луна ждала сигнала от шилохвостых скатов. Они собирались сюда много дней в ожидании этого момента. Этой ночью луна уже дважды притягивала и отталкивала океанские воды. Летняя луна. Голубая луна. Настало время нового прилива. Луна знает об этом. И знают скаты. Тысячи и тысячи их скопились за косой, ожидая, пока луна поднимет прилив так высоко, что они смогут на гребне его пройти по каналу в пруд. Их животы набиты яйцами, которые они отложат на дно пруда, в заросли спартины. Из них потом получатся русалочьи кошельки.

Специально для этого они и приплыли сюда. И теперь ждут, когда луна высоко-высоко поднимет прилив.

Доуги бежал за Вторым к солёному пруду. Добравшись до него, он пошарил лучом фонарика по берегам и по воде. Вода ещё стояла низко, но он знал, что вскоре океанская вода хлынет через канал и наполнит пруд. Доуги стоял у пруда, пытаясь понять, что здесь не так. Чего-то не хватает. Но чего?

«Тяв-тяв-тяв-тяв!» – Второй помчался к причалу.

Доуги направил на него луч фонарика. Пёсик пробежал по причалу и остановился в самом конце.

Там, где стояла «Стрелка», было пусто. Шлюпка исчезла. Доуги озадаченно почесал затылок. Он отлично помнил, как своими руками привязал шлюпку и сделал двойной морской узел. Неужели он каким-то чудом развязался? Доуги оглядел поверхность пруда. Пусто.

Нет, не может такого быть, чтобы двойной морской узел развязался сам собой в тихую, погожую ночь. Тогда остаётся только одно объяснение: кто-то взял шлюпку.

Но кто? Кому могла понадобиться шлюпка посреди ночи? Месье Бошану? Уж конечно, не ему.

Синь? Она никогда в жизни не садилась в эту шлюпку ни днём, ни тем более ночью.

Доуги снова посветил фонариком по воде. Может быть, всё-таки узел развязался сам собой? Он направил луч в сторону солёных болот. Шлюпки и там не было. Если предположить, что шлюпка отвязалась из-за высокого прилива, то она поплыла бы в сторону болот.

Снова и снова он шарил фонариком по болотам – ничего похожего на «Стрелку».

Вдруг мурашки побежали у него по спине, и каждый волосок на теле стал дыбом.

– Нет! Не может быть… – пробормотал он.

«Тяв-тяв-тяв-тяв!» – решительно подтвердил Второй.

– Нет! Только не это! – простонал Доуги.

Берегиня.

Только Берегиня могла взять шлюпку.

Доуги повернулся и поспешил через дорогу, к призрачно-голубому дому. Взбежав по ступенькам, он изо всех сил забарабанил в дверь.