Моя догадливая рыжая стервозина, разумеется, тут же поняла, куда я клоню.

       — Решил наконец прижать банду Саргина? Если что, мой ужин будет за счёт отдела, и я оставляю за собой право взять выходной в любой день.

       — Я даже куплю тебе те туфли, — со смешком пообещал я.

       — И оплатишь внеурочные. В двойном размере.

       — Ну разумеется. 

       А ведь я скучала по Моэргрину. Действительно скучала, сколько бы ни возмущалась дикости здешних мест и порядков; сколько бы ни расхваливала Нью-Аркадиан за его блеск и роскошь… Надо же, каждый раз я так рвалась в столицу, обратно к своим друзьям, к сомнительной работе и столь же сомнительным развлечениям — и каждый же раз, когда приближался день отъезда, украдкой смаргивала слёзы да принималась тискать близнецов. Те, само собой, вечно бухтели и вырывались — они, видите ли, взрослые, таких больших мужиков лапуленьками не зовут и в лобик не целуют! — но вечером непременно прокрадывались ко мне в комнату, чтобы отстроить на кровати нашу традиционную берложку из подушек и одеял, обнимали меня в четыре руки и без конца упрашивали остаться.

       Остаться я никак не могла. Едва не всю мою сознательную жизнь я мечтала о Магистерии; именно там я наконец обрела цель в жизни и какой-никакой порядок в голове.

       Но теперь с учёбой покончено. И вот я здесь.

       — Джинни! Джинни приехала! — загорланили близнецы, не успела я даже выйти из кара. А когда вышла — меня тут же едва не сшибли с ног.

       — Потише, засранцы, щас уроните! — со смехом одёрнула и крепко прижала к себе наперебой галдящих мальчишек. И невольно подивилась — обе вихрастые светлые макушки уже почти достают мне до плеча. В десять-то лет! Ну да, тоже вырастут дылдами, это давно уж ясно. — Что, пока меня не было, решили вымахать с папу ростом?

       — Пф! — Бернар тут же отстранился и гордо приосанился. — Да мы его ещё обгоним, вот увидишь!

       — Вот увидишь! — звонким эхом подхватил Инсар. — Будем в сто тыщ раз круче нашего старика!..

       — Огромные и злобные!..

       — И вся округа будет нас бояться!..

       — Ибо нефиг!

       Боги, они всё такие же несносные.

       Я снова рассмеялась и укоризненно покачала головой. А заодно велела себе не тянуть с поиском жилья: пять хищников-альф в одном доме — форменное безумие. Особенно если один из них — твой обожаемый папа с болезненной склонностью к контролю всего и вся. Меня в частности.

       Нет, папу я люблю безумно. Как и маму. Сказать, что я рада видеть их после целого года разлуки, — всё равно что не сказать ничего. Рада. Очень. И их донельзя счастливым лицам, и объятьям, от которых трещат кости. И даже отцовским причитаниям, какая я худенькая и что мне нужно лучше кушать.

       Серьёзно, почему этот мужчина, внешности и силе которого любой молодняк обзавидуется, ведёт себя словно курица-наседка? Хотя дурацкий вопрос. Я же драгоценная папина принцесса, похожая сразу и на его безвременно ушедшую матушку, и на любимую женщину, с которой они вместе вот уже почти четверть века. Наверное, будь у меня сын от того, кого я люблю больше жизни, я бы тоже превратилась в оголтелую мамашу.

       — Не превратилась бы, — проговорила мама со смешком, когда я озвучила свои мысли. — Мы же не эти клятые медведи с их тягой к берлогам и медвежаткам. Хаос, почему я не родила троих сыновей? Мишек, чтобы у одного кошатника крыша не ехала!

       — Нет уж, девочки лучше, — возразил папа, наконец перестав хрустеть моими несчастными костями. — Смотри какая у нас красавица получилась. Я бы ещё от одной не отказался!

       — Ни за что, ты не подобьёшь меня на это снова. Нет, Маграт, никаких больше котяток, медвежаток и прочей живности! Я слишком старая для этого дерьма!

       Я глянула на маму с неприкрытым изумлением. Это она-то старая? Да сколько я себя помню, она всегда в одной поре: свежая, подтянутая, с чётким рельефом мышц по всему телу и роскошной фигурой, о которой мне можно только мечтать. Страдай, Джинни, не бывает у северянок пышной груди и аппетитной задницы. Все сплошь высоченные и поджарые, хоть обычно и не такие тонкокостные, как я.

       Словом, никто и никогда в жизни не поверит, что вот этой жгучей южной красотке пятьдесят восемь лет! Как многие отказываются верить и в то, что моя мать — лицензированная охотница на нечисть, федеральный маршал Антеарра и официальный ликвидатор округа Греймор. Да и вообще она у нас офигеть какая. Кремень. Мне такой никогда не стать…

       Ну да я и не претендую. У каждого своя судьба, и моя меня больше чем устраивает.

       Почти.

       И вот это самое «почти» явилось к нам домой, нагло отняв у меня внимание братишек и заставив столбом замереть посреди сада, так буйно разросшегося в моё отсутствие.

       Я смотрела на Хоту — в идиотской клетчатой рубахе, всклокоченного и небритого, на полдвора воняющего маслом, точно его силком вытащили из-под кара и поволокли сюда за шиворот, как нашкодившего кота, — и понимала, что… нет. Просто нет. Не отболело, не прошло, не стало ничуточки меньше ни любви, ни ненависти.

       Только ненавидеть Хоту — всё равно что пытаться влезть в мокрый купальник. Трудно, противно, неудобно и вообще не пойми зачем. А вот любить его всегда было так же просто и естественно, как дышать.

       Было. Было, Реджина. Вот ключевое слово. Не позорься и не вороши прошлое. Ты не будешь ни раздирать когтями эту наглую рожу, ни радостно кидаться подонку на шею. Просто поприветствуешь так, как положено приветствовать кузена; вы изобразите, что вовсе не желаете поубивать друг друга, и пойдёте каждый своей дорогой.

       И плевать, что дорога у вас должна быть одна на двоих.

       Плевать, что не могу смотреть на него, не пытаясь прикоснуться; плевать, что от одного его запаха по-прежнему коленки подгибаются, как у глупой школьницы; плевать, что сам он до сих пор глядит и трогает так, как совсем не подобает двоюродному брату…

       Плевать. Потому что едва Хота открывает свою трепливую пасть — и все мои сомнения разбиваются вдребезги.

       Он — моя судьба? Вот эта надутая альфа-сволочь?! Какие глупости! Просто у Прядильщика странное чувство юмора. Не мог же он всерьёз связать меня с эгоистичным мудаком, неспособным удержать член в штанах? Уж я надеюсь на это. И какая вообще разница, что надежда — аспект совсем другого божества? Никакой. Никакой!

       Не ко мне он пришёл, видите ли. Да не очень-то и хотелось! Кому ты нужен вообще, несносный, наглый, самовлюблённый комок меха!

       Пусть и насквозь нарочитое, пренебрежение Хоты задело как ничто другое. Никогда прежде он не обращался со мной так, и это больно ударило по самолюбию. А ещё, что уж там, обозлило изрядно. Да как он смеет вообще являться в мой дом и вести себя так, словно это я испоганила наши отношения, которыми он якобы так дорожил?

Как же, как же… дорожил он. С половиной грейморских девиц. С-с-скотина.

       На кончиках пальцев то и дело проскакивали искры, а внутри творилось такое, что куда уж тем разломам с их привычкой глотать людей… лично я после встречи с долбаным кузеном была готова сожрать население небольшого приграничного городка. Однако же стоически улыбалась, вместо людишек пожирала пирог с малиной и вообще старательно делала вид, что я самая счастливая киса на свете. А родители, бабушка и даже братья тактично не замечали, как от моего безграничного счастья мигают светильники и дребезжат стёкла.

       А он думал, это я перед ним буду извиняться? И за что же — за то, что не стерпела его предательство? За то, что отплатила ему той же монетой? О, ну так не в этой жизни: я слишком себя уважаю!

       Жаль только, пять лет назад я не уважала себя достаточно. Иначе не отдала бы свою невинность первому попавшемуся полудурку…

       Ну ладно, не первому попавшемуся. Его звали Дерек Кроули, и он буквально преследовал меня целый семестр. Старшекурсник-инквизитор, любимец преподов и предмет влажных мечтаний любой девчонки в Магистерии. Не буду врать, что мне не льстило его назойливое внимание. Может, у нас бы даже что-то и вышло, Кроули был абсолютно мой тип — белобрысая шевелюра, смазливое лицо, уйма наглости и бахвальства, мания величия размером с Тор Гаттар…