— Нан!

— Нет! — Она дергает меня, усаживая ближе, и грубо сжимает щеки. — Достань уже голову из песка, моя девочка. Тебе есть за что бороться! Я должна была сказать это твое матери. Должна была сказать это Уильяму.

— Ты все знаешь? — задыхаясь, удивляюсь я.

Чем еще она меня поразит? Слишком много информации, мой мозг не выдерживает.

— Конечно, знаю! — Бабушка выглядит расстроенной. — Еще мне известно, что моя малышка вернулась. И ни у кого не хватило порядочности сообщить мне!

Отшатываюсь назад. Мое упавшее сердце теперь подскакивает к горлу.

— Ты… — Не могу закончить предложение. Я совершенно ошарашена, потому что сильно недооценила бабушку. — Как…

Она откидывается на подушку, совершенно спокойная, в то время как я по-прежнему вжимаюсь в спинку дивана, пытаясь придумать, что бы такое сказать. Хоть что-то.

Ничего.

— Пойду вздремну, — заявляет Нан, начиная успокаиваться, как будто последних пяти минут и не было. — А когда я проснусь, хочу, чтобы все перестали относиться ко мне как к идиотке. Можешь идти.

Нан закрывает глаза, и я мгновенно понимаю намек: если не покину ее, придется беспокоиться о последствиях. Медленно поднимаю свое безжизненное тело с дивана, думая, может нам стоит еще раз поговорить. Пятясь из комнаты, запинаюсь один раз, второй, третий. Чтобы вести беседы, нужно снова начать формулировать свои мысли, а пока что это не получается. Тихо закрываю дверь и стою в коридоре, потирая глаза и поправляя помятое платье. Не представляю, что делать с полученной информацией. Хотя одно мне ясно. Голову из песка я высунула. Не могу понять только, радоваться или печалиться бабушкиной осведомленности.

Приглушенный шепот из кухни отвлекает меня от размышлений. Иду по мягкому ковру, уверенная, что вскоре к моему состоянию добавится еще больше растерянности. Вхожу и сразу понимаю, что все плохо. Миллер сидит за столом, обхватив голову руками, а Уильям и Грегори, прислонившись к столешнице, смотрят на него.

— Чем занимаетесь? — спрашиваю, пытаясь звучать максимально уверенно. И кого я пытаюсь обмануть.

Все поворачиваются, но мое внимание сконцентрировано только на Миллере.

— Оливия. — Он поднимается и идет ко мне. Мне не нравится, что он снова в маске, прячет отчаяние. — Как она?

Вопрос погружает меня в оцепенение. Собираю воедино мысли, чтобы объяснить состояние бабушки. В этой ситуации остается только рассказать правду.

— Она знает, — произношу я, беспокоясь, что придется пояснять.

Миллер смотрит на меня с любопытством, подтверждая беспокойство.

— Поподробнее, — приказывает он.

Я вздыхаю, позволяя Миллеру отвести себя к кухонному столу и усадить.

— Она в курсе, что Чарли плохой человек. И в курсе, что он имеет какое-то отношение к вам, — указываю на Уильяма и Миллера. — Она все знает. — Судя по лицу Уильяма, это для него не новость. — Сейчас она немного вздремнет, а когда проснется, то хочет, чтобы все перестали обращаться с ней как с дурой.

Уильям и Грегори нервно хохочут. Я догадываюсь, о чем они думают. Бабушка слишком осведомлена. Особенно для недавно выписавшегося из больницы человека. У меня нет ни малейшего представления, правы ли они. Правильно ли я ее поняла? Сомневаюсь. Но после моей следующей фразы их шок сменится стыдом.

— Бабушка в курсе, что вернулась моя мама.

Каждый, кто находится в комнате, удивленно вздыхает.

— О боже, — выдыхает Грегори и тут же бросается ко мне, чтобы обнять, — ох, малышка. Ты в порядке?

Киваю ему в плечо.

— Да, — убеждаю его, и не важно, насколько на самом деле я не в порядке.

Позволяю возиться с собой, ворковать и целовать в лоб. Затем он отстраняется и долго смотрит на меня. В глазах Грегори любовь и понимание.

— Я рядом.

— Знаю.

Беру его ладонь и сжимаю, а потом смотрю на Уильяма и Миллера. На лице Андерсона странное сочетание благоговения и беспокойства. А на лице Миллера… ничего. Никакого выражения. Отчужденность исчезла, но я вижу что-то в его глазах. Долго их изучаю, пытаясь понять, что же это такое. Но не могу.

Встаю, оставляя Грегори сидеть на корточках, и направляюсь к Миллеру. Он наблюдает за мной, пока я не подхожу вплотную, практически касаясь его груди. Миллер не обнимает меня, лицо по-прежнему выражает лишь хладнокровие.

— Мне нужно домой, — шепчет он.

— Я остаюсь, — произношу четко и ясно, прежде чем Миллер что-то потребует. Не оставлю Нан, пока все не закончится.

— Я так и думал. — То, как легко он согласился, пугает, но я сохраняю самообладание, не желая больше показывать свою слабость. — Мне нужно… — он замолкает, на мгновение задумавшись, — мне нужно домой, чтобы поразмыслить.

Хочется умолять его остаться. Миллеру нужно спокойствие, чтобы собраться. Его мир погрузился в хаос, и он выглядит так, будто вот-вот сломается под давлением. Я понимаю, правда, понимаю, но какая-то крошечная часть меня опустошена. Хочу быть той, кто успокоит его. Но сейчас не время быть эгоисткой. Не только Миллер находит покой, когда мы вместе.

Он откашливается и оглядывает кухню.

— Отдай мне то, что он оставил. — Рядом со мной появляется коричневый мягкий конверт, и Миллер берет его, не поблагодарив. — Присматривайте за ней.

А потом поворачивается и уходит. Я наблюдаю, как он исчезает в коридоре, а затем тихо закрывается входная дверь. Уже скучаю, хотя он ушел всего несколько секунд назад. Мое сердце как будто замедляется, и как бы глупо это ни казалось, я ощущаю себя покинутой. Потерянной.

Только холодный душ может успокоить мои нервы. Когда я выхожу, в доме стоит тишина. После того как заглядываю в комнату Нан, которая все еще спит, проскальзываю на кухню. Грегори что-то помешивает у плиты и, присоединившись к нему, я спрашиваю:

— Где Уильям?

— Его вызвали. — Деревянная ложка ударяется о край кастрюли, выплескивая часть содержимого на фартук. — Вот дерьмо!

— Что это? — приглядываюсь, сморщив нос, на коричневое месиво, которое кипит в кастрюле. — Выглядит отвратительно.

— Это должен был быть картофельно-луковый суп. — Уронив ложку, он отступает на шаг, протирая лоб полотенцем. — Нан будет в ужасе.

Я выдавливаю улыбку и замечаю капли на его щеках.

— Ты заляпался. — Взяв полотенце, начинаю вытирать его. — Как это ты умудрился все размазать по лицу?

Грегори не отвечает, просто тихо стоит, не мешая мне. Потратив гораздо больше времени, чем нужно, убеждаюсь, что натерла ему волдыри. Тяну время, лишь бы избежать неизбежного.

— Думаю, хватит, — бормочет он, хватая меня за запястье, чтобы остановить.

Я настороженно осматриваю светло-коричневые капли и белую футболку.

— Здесь тоже грязно.

Убрав руку, начинаю оттирать его грудь, но останавливаюсь прежде, чем успеваю довести до красных пятен.

— Детка, остановись.

— Я не хочу говорить об этом, — выпаливаю, не сводя глаз с его руки, которая все еще держит мое запястье. — Мы обязательно все обсудим, только не сейчас.

Грегори выключает газ и подводит меня к стулу.

— Мне нужен совет, поможешь?

— Конечно.

— Обещаешь?

— Да, — киваю с энтузиазмом, любя его за то, что он не давит, за его понимание, — рассказывай.

— Бен сообщит обо всем семье в эти выходные.

Прикусив губу, я пытаюсь удержаться от улыбки, потому что радуюсь. Настоящая счастливая улыбка. Не фальшивая или вымученная.

— Правда-правда?

— Да, правда-правда.

— И?

— Что?

— И очевидно, что ты счастлив.

Наконец он сдается и улыбается до ушей.

— Очевидно. — Но его улыбка исчезает так же быстро, как и появилась, а вместе с ней и моя. — Судя по тому, что я знаю, родители Бена придерживаются другого суждения. Будет трудно.

Я взяла его руку и сжала ее.

— Все будет хорошо, — уверяю я его, неуверенно кивая. — Они полюбят тебя. А почему нет?

— Потому что, я не девушка, — улыбается он, целуя мою руку, — но мы с Беном есть друг у друга, а это главное, верно?