В саду было тихо; зато в просторном дворе непрерывно шумели и суетились слуги. Белые и розовые магнолии цвели повсюду: и у террасы, и под окнами, и на пороге кухни. Среди полуголых слуг-индусов странным казался солдат-шотландец в полной кавалерийской форме: синяя куртка с медными пуговицами, высокая шапка в темных перьях и короткая шотландская юбочка над высокими сапогами кавалериста. Солдата с начала восстания приставили к дому миссис Пембертон для охраны.

Вечером из штаба приехал Бедфорд. Он привез новости.

«Командующего армией нет, — сказали ему в штабе. — Он еще в марте уехал в Симлу охотиться за тиграми».

Помощник командующего, генерал Герсей, растерялся. Связь с Верхним Бенгалом прервана. Почтовые кареты не ходят. На много миль за Аллахабадом повалены телеграфные столбы, перерезаны провода, сообщения нет.

Туземная Бенгальская армия восстала вся, как один человек. Крестьяне заодно с повстанцами. Верхний Бенгал и Ауд в огне. Древняя столица отложилась. Повстанцы провозгласили шаха Дели главою нового правительства.

Что предпринять? Генерал Герсей шлет телеграммы своему начальнику, генералу Ансону в Симлу, но ответа не получает.

Куда девался Ансон? Неужели он так долго охотится на тигров? Может быть, телеграммы до него не доходят? Генерал-губернатор Индии, лорд Каннинг, шлет кружные телеграммы в Амбаллу, генералу Барнарду, с просьбой переправить их Ансону. Молчит и Барнард.

В такой момент командующий Бенгальской армией — он же верховный главнокомандующий всеми тремя армиями Индии — потерялся неизвестно где.

Восстание охватывает всё новые и новые области. Неспокойно и в Джанси, и в Сатара, и в Хайдерабаде. Раджпутана ненадежна, в Пенджабе брожение. Крепко держатся пока только Мадрас и Бомбей. Но никто не знает, что может принести завтрашний день.

— Святые небеса! А Калькутта? — сказала миссис Пембертон, выслушав Бедфорда. — Неужели и нам грозит то же самое?

— Спокойствие, дорогая!… На помощь Калькутте идут европейские войска.

Прибытия «Оливии» с британскими стрелками и пушками в штабе ждали с большим нетерпением. Бедфорду сказали, что он может каждый день ждать приказа о выступлении в глубь страны. Но Дженни капитан об этом до поры до времени ничего не сказал.

На ночь Дженни отвели большую полутемную комнату с окном на веранду. Дженни уснула крепко, а утром ей рассказали, что ночью под самое окно кухни подбежал шакал, и повар отогнал его, швырнув сандалию в окошко. Никого в доме это не удивило: шакалы здесь постоянно бродили вокруг домов по ночам и выли, как собаки.

Утро прибытия «Оливии» в порт было для майора Бриггса очень хлопотливым, но на этот раз Бриггс не забыл о Макфернее.

В полдень к нему пришел сержант Флетчер с таинственным сообщением.

— Пошел переодеваться, сэр! — доложил сержант.

— Наворачивает чалму под шляпу! — шептал он минуту спустя. — Посмотрите на него, сэр, он похож на туземца, одевшегося англичанином!…

— Тем лучше, тем лучше!… — прохрипел майор.

Сошедший на берег Макферней, в своей широкополой шотландской шляпе поверх индусской чалмы, защищающей голову от жестокого калькуттского солнца, с темным как бронза лицом, в сандалиях, с мешком за плечами, действительно походил на индуса, одевшегося по-европейски.

Майор тотчас послал сержанта к начальнику калькуттской полиции.

Шотландец неторопливо побрел по улицам знакомой Калькутты, сквозь толчею Читпур-базара, мимо улицы Башмачников и улицы Ткачей, к площади Звезды, где был у него знакомый перс, продавец книг.

Войдя под навес персидской лавки, Макферней долго рылся в старинных связках книг, пахнущих кожей и пылью. Сам успел уснуть на улице у дверей. Когда шотландец вышел из полутемной лавки и зажмурился от ослепительного солнечного света, к нему подошли два полисмена.

— По распоряжению начальника полиции! — сказал один из них и положил руку на плечо Макфернея.

Шотландца повели. Мгновенно собралась толпа. Продавцы табака, ковров, орехов, бананов, рыбы, бросая свой товар, выбегали из лавок. Сам проснулся и кинулся вслед. Бедный пес! Он опоздал, он не смог пробиться сквозь плотную толщу босых ног: такая толпа собралась посмотреть, как саибы арестуют саиба.

Вся джелхана всполошилась, когда на тюремный двор привели саиба. Он носил индусскую чалму под белой шотландской шляпой и был смугл лицом, — но кто же в Индии не отличит англичанина от индуса? Саибы могли думать, что им угодно, но заключенные уже с первой минуты знали, что новый пленник — европеец.

За темное лицо и светлые с сединой клочья волос под смуглым лбом индусы прозвали нового заключенного Теманг Ори — барсук. Сам он называл себя Макфернеем.

Макферней, казалось, нисколько не был огорчен тем, что попал в калькуттскую тюрьму. Он очень быстро подружился с заключенными. С тибетцами, мадрасцами, сингалезами он говорил на их собственном языке. Скоро вся джелхана знала его быстрые шаги, клочки седых волос над загорелым лбом и добрые синие глаза.

Макферней приметил Лелу в первый же день. Длинная белая юбка с каймой и белый шерстяной платок, хитро завернутый вокруг головы и плеч, отличали Лелу среди других женщин.

— Откуда ты родом, девочка? — спросил Макферней.

— Раджпутана, — ответила Лела.

Макферней кивнул головой. Он знал эту страну. Но еще ни разу до сих пор не бывал в западной ее половине, где безводные степи преграждают дорогу путешественникам, где бродят на воле еще не вполне покорившиеся англичанам племена.

Вечером Лела сидела, скрестив ноги, на плитах двора и тихонько пела:

Белым сари прикрою лоб,

Белым сари закутаю плечи.

Далек мой путь, труден мой путь,

Далек мой путь до Дели…

Макферней присел подле нее и стал слушать.

Лела пела:

Леса стоят на пути.

О, Сакра-Валка!

Тигры бродят в пути.

О, Чунда-Сакра!…

Макферней встрепенулся.

— Где ты слыхала эту песню?

— В моей стране, — ответила Лела.

— И эти слова припева? Чунда-Сакра… Сакра-Валка?

Лела с удивлением смотрела на него.

— Разве ты их тоже знаешь?

— Знаю, — сказал Макферней. — И еще много других. Чунда-Натта — Дар… Бхатта-Баруна…

Лела с испугом отодвинулась.

— Ты факир?

— Нет, — сказал Макферней. — Я узнал их из песен, из старых книг.

Макферней вынул свои листки.

— А как в твоей стране, Раджпутане, называют мать, сестру, отца? — спросил Макферней.

Лела сказала.

— Небо? Звезды? Океан?

— Самудра… — ответила Лела.

Макферней записал это слово.

— У вас в стране все так говорят? — спросил он Лелу.

— О, нет! — сказала девушка. — Моя мать знала слова, которые никто не знает.

— У кого же она им научилась?

— У моего деда, — шепотом сказала Лела. — Он факир… Он знает молитвы и заклинания, каких не знает никто в нашей стране, — даже самые старые старики. Он умеет заклинать змей, летучих мышей и крокодилов.

— Отлично! — сказал Макферней. — В заклинаниях лучше всего сохраняется древний язык.

Он спрятал свои листки.

«Отсюда, из Калькутты, я пойду в западную Раджпутану», — думал он.

Шотландец, казалось, нисколько не горевал о том, что его окружают высокие стены джелханы.

Зато сильно горевала о том Лела; она пела, сидя в своем уголку:

Высоки стены джелханы!…

Ой, высоки!

Недобрые глаза у сторожа,

Ой, недобрые!

Он стал у ворот и стоит,

Неподвижный, как сухой кипарис,

Он сдвинул ноги и никуда не уходит.

Узкая полоска земли осталась меж его ступней,

Едва приметная полоска.