Вся флотилия повстанцев, ударив вёслами по воде, двинулась к форту.

Адъютанты, приближённые и секретари окружали генерал-губернатора Даймер-ван-Твиста в его Бейтензоргском дворце. Сюда не доходили ни тревожные сигналы с западного берега, ни доклады о «брожении» на восточных островах.

Дворец индийского наместника свита превращала в недоступную для смертных резиденцию. Приёмы обставлялись с провинциальной пышностью. Скучая в тропиках, вдали от Европы, свита Даймер-ван-Твиста очень точно соблюдала все подробности европейского дворцового этикета. На большой приём в Батавию генерал-губернатор выезжал только раз в месяц. Аудиенции к нему надо было добиваться неделями. Замкнувшись от всего света, не видя и не замечая того, что происходит в колониях, свита генерал-губернатора играла в маленький королевский двор.

Эдвард письмом испросил у генерал-губернатора короткой аудиенции по важному делу.

— Его превосходительство болен и не принимает, — ответили ему.

Даймер-ван-Твист действительно был болен: у него вскочил гнойный прыщ на ноге.

Эдвард выждал неделю и попросил аудиенции второй раз.

— Его превосходительство едва оправились после болезни и принимает исключительно по важным делам, — объяснили Эдварду.

Минуя всех чиновников, Эдвард пошёл к самому личному адъютанту генерал-губернатора — барону Ван-Хеердту.

Он просил о получасовом разговоре с его высокопревосходительством.

Этого разговора было бы достаточно, чтобы разъяснить всё дело, решить судьбу его и его семьи, освободить Лебак от регента Адхипатти, принять меры к облегчению положения туземцев в этом округе.

Прямая и резкая манера Эдварда разговаривать, худоба и нервность лица, настойчивость его просьбы произвели впечатление на барона.

— Кажется, у этого Деккера из южного Бантама действительно важное дело, — сказал барон генерал-губернатору. — Может быть, вы, ваше высокопревосходительство, не откажетесь его выслушать?

Его высокопревосходительство подумал с минуту. Если бы это была просьба о переводе на лучшее место или о повышении оклада, генерал-губернатор выслушал бы Деккера. Но этот человек восставал против всей системы, против системы, на которой держались могущество Голландии в колониях, её спокойствие, её доходы.

— Отказать! — сказал Даймер-ван-Твист барону.

На рейде в Танджонк-Приоке проверял свои котлы «Маршал Дандельс», готовясь принять на борт наместника голландского короля. Даймер-ван-Твист уезжал — срок его наместничества кончался, через несколько дней он отбывал в Европу.

— Несколько минут! — просил Деккер. — Несколько минут для важного разговора сегодня вечером или хоть завтра утром, перед самым отъездом.

— Отказать! — сказал генерал-губернатор. — В лебакских делах не вижу причины для беспокойства.

Даймер-ван-Твист уехал, не выслушав Эдварда.

Эвердина была больна; её нельзя было брать в переезд через два океана.

Эдвард отослал Эвердину с маленьким Эдвардом в Рембанг, к брату Яну, на табачную плантацию. Он уезжал в Европу один.

Той же дорогой, что семнадцать лет назад, по насыпному шоссе, среди болотистых зарослей, Эдвард пешком прошёл из Батавии в Танджонк-Приок.

— «Батавский колониальный листок!», «Последние известия!» — выкликал мальчишка-газетчик на пристани перед самым отходом судна. Эдвард купил газету.

Он развернул её уже на борту. «Вся провинция Лебак охвачена восстанием», — прочёл он сообщение из западной Явы.

Майор де Рюйт вёл своих людей из Серанга к форту Кастеллинг.

С ним был недавно сформированный 27-й пехотный голландский полк, почти в полном составе, и артиллерийская часть под командой капитана Ван дер Фроша.

Артиллеристы прибыли из самой Батавии. Де Рюйт выпросил их у генерала в Серанге, так как предвидел, что операция будет трудна.

Неслыханные вести дошли до Серанга из форта Кастеллинг. Метис-переводчик бежал оттуда в самый день взятия форта и рассказал: повстанцы налетели с моря, воспользовавшись тем, что почти весь голландский состав отъехал на Черепаший остров, беспрепятственно вошли в форт, приветствуемые туземными солдатами, связали и обезоружили десяток-полтора голландских солдат, которые ещё оставались в форту, связали и посадили в малайскую клеть ещё не проспавшегося с ночи и не протрезвившегося лейтенанта, убрали с шеста над воротами голландский флаг и вывесили свой — флаг восстания: зелёный с белым.

Люди шли форсированным маршем, с одним коротким привалом в самые жаркие часы дня. Левее всё время гремела пальба; до них доносились отзвуки отдалённого боя: это за Рангкас-Бетунгом взбунтовался 2-й Бантамский полк и теперь пробивался к берегу, занимая все селения на пути, призывая к мятежу и другие части туземной армии.

— Как бы они не поспели в форт Кастеллинг раньше нас. Надо торопиться, — твердил майор.

Его раздражало спокойствие Ван дер Фроша.

Капитан — прежде лейтенант — Ван дер Фрош, знакомый нам ещё по Батавии, давно не гонял рикш по Королевскому Лугу. Он сам слишком отяжелел для этого. Ван дер Фрош почти никогда больше не вспоминал о неприятном разговоре с безродным мальчишкой Деккером, вступившимся за туземца. Он добился повышения в чине, хорошего оклада, самой богатой невесты в Батавии — Каролины Ферштег. И сейчас Ван дер Фрош очень недоволен был тем, что его посылают вглубь страны с таким хлопотным поручением: усмирять мятеж на западном берегу Явы.

Восстание разгоралось. На сотни миль по берегу форт за фортом занимали восставшие крестьяне и солдаты. Крестьяне в селениях прогоняли голландских чиновников, убивали плантаторов. Голландцы стекались в город, ища защиты у резидента. Но и дому самого резидента угрожали повстанцы.

Не только побережье охватило пламя восстания. Огненная волна шла дальше, вглубь Явы. Она подступала уже к её внутренним областям, к давно замирённой, на тридцать лет притихшей Джакарте.

Майор торопил своих людей. К концу вторых суток марша полк вышел на мощёную дорогу, в непосредственной близости к форту.

Майор выслал вперёд лазутчиков.

Лазутчики вернулись и доложили: форт полон людей, крестьяне из всех соседних селений сошлись к повстанцам, у защитников форта есть и пушки, и боевое снаряжение.

Майор пошёл совещаться с Ван дер Фрошем.

Ван дер Фрош советовал выждать и попросить у генерала в Серанге ещё людей на помощь.

Но майор был за решительные действия. Он назначил штурм форта на утро следующего дня.

Люди расположились на отдых. Всю ночь вокруг них в лесу шныряли какие-то тёмные фигуры, в ветвях деревьев слышался то крик совы, то хохот обезьян, а наутро орудия, шедшие на конной тяге, оказались неподвижными, так как во всех орудийных упряжках были перерезаны постромки, а из фур с боевыми припасами непонятным образом исчезли восемь ящиков патронов последнего образца.

Шоссейная дорога на подходах к форту шла по высокой насыпи, похожей на плотину. Слева к насыпи почти вплотную подступало море, с правой стороны тянулся лес.

Ван дер Фрош склонен был не выводить людей на шоссе, чтобы не подставлять их под огонь фортовых пушек, а попытаться приблизиться к форту лесом.

— Лес в этих местах топок, по лесу не пройдут ваши орудия, капитан, — возразил де Рюйт.

Ван дер Фрош располагал четырьмя девятидюймовыми мортирами. Для пробития бреши в толстой фортовой стене мортиры не годились, зато ядра их, летя по крутой дуге, перелетали через стену и навесным огнём могли причинить большие разрушения внутри форта.

— Я полагаю, что надо выйти на шоссе, — сказал де Рюйт. — Вооружение форта я знаю хорошо: мятежники располагают только двумя старыми, оставшимися в этих местах ещё от португальцев пушками; эти пушки бьют не дальше, чем на двести шагов. А ваши мортиры достанут их и за четыреста, капитан!