— Европеец!… Среди презренных сипаев? Европеец среди бунтовщиков?… — Ходсон забывает даже о Панди, о главном мятежнике. Ходсон делает знак, и Макфернея уводят отдельно.

«Джин-Га-Джи, Джин-Га-Джи», — пляшут осужденные.

Вот уже все прошли. Панди нет среди них.

— Оборотень! — шепчут купцы. — Шайтан!…

Дома города темны, по вечерам в них не зажигают огни. Утром не вертятся жернова домашних мельниц.

Кошки разжирели, питаясь трупами убитых быков и мулов.

На главной площади, на гранитной плахе, лежат семь казненных: это сыновья и внуки шаха, по приказу Вильсона выставленные на устрашение горожан.

Смрад стоит над Дели от неубранных трупов.

«Расправиться с непокорными! — отдал приказ генерал Вильсон. — Убивать без пощады всякого, кто сочувствует бунтовщикам или прячет повстанцев у себя в доме».

На десятки миль вокруг Дели были сожжены и разрушены крестьянские селения.

«Произведенные нашими войсками зверства были просто душераздирающими, — писал один английский чиновник Джону Лоуренсу. — В отношении грабежей мы, конечно, превзошли Надир-шаха».

Много дней подряд пушечный салют, в полдень гулко разносившийся по равнине, возвещал о падении крепости и победе англичан.

Всех мусульман в городе заподозрили в сочувствии к казненным сыновьям шаха. Половина мусульманских семей была выселена из Дели в несколько дней.

Британские солдаты заваливали колодцы, взрывали молельни, жгли лавки, оскверняли храмы.

За каждого убитого британца казнили тысячу индусов. Десять суток подряд двенадцать городских телег с утра до поздней ночи возили тела казненных.

Чтобы не строить помостов у виселиц, для казни приспособили слонов. Слон послушно подносил на спине целую партию осужденных прямо к перекладине братской виселицы.

На плацу за городом длинным рядом стояли пушки. К заряженному орудию подводили сипая, и, привязав его спиной к жерлу, по офицерской команде, канонир давал выстрел на дальний прицел.

Так расстреляли веселого сипая Лалл-Синга.

Лалл-Синг сам подошел к пушке. Его хотели привязать, но он отвел веревку рукой.

— Не надо! — сказал Лалл-Синг.

Он стал спиной к жерлу, обвел взглядом войска, построившиеся на плацу.

— Сипаи! — сказал Лалл-Синг. — Братья одного дыханья!… Индусы, мусульмане, махратты!… Готовьтесь к большому бою!… Помните мою смерть… А вы, сыны чужеземцев, берегитесь!…

Офицерская команда, выстрел, и только несколько пятен крови да два-три темных обгорелых обрывка одежды остались на том месте, где стоял Лалл-Синг.

На одного из осужденных у военного прокурора был особый приказ. Осужденный был европеец.

«Казнь британского подданного может вызвать брожение умов среди наших солдат, — писали прокурору из Секретного комитета Индии. — Довольно будет, если вызванный к генералу, он выслушает приказ о помиловании и отблагодарит королеву за оказанную милость».

Британский штаб расположился в христианской церкви Сент-Джемса. Но генерала Вильсона тяготили каменные своды церкви. Он велел разбить свою походную палатку на просторном лугу перед церковью.

Несколько приближенных офицеров — Вильям Ходсон, молодой Робертс, майор Бэрд и военный прокурор Кэйт-Янг — дни и ночи заседали с ним в палатке.

— Привести ко мне Макфернея! — приказал генерал.

Заключенного повели издалека, через весь город, из дома резиденции, где он содержался в ожидании приговора.

Стан победителей расположился на улицах; белуджи, кашмирцы, пенджабские сикхи, королевская пехота, — в палатках, в походных шатрах и просто под открытым небом.

Макфернея ведут по главной улице под конвоем. На просторной площади табором стоят белуджи. Их пригнали сюда за тысячу миль, помогать британцам брать древний индусский город. Белуджи в широких полосатых бурнусах, до самых глаз закутанные в белую ткань, глядят на Макфернея и оборачиваются друг к другу. Вот он идет, маленький, синеглазый, легкий, как птица. Кочевники хорошо знают его, он учил их находить воду в пустыне и по звездам вычислять время.

— Он всегда говорил нам правду, этот человек. Куда его ведут?…

Белуджи провожают Макфернея глазами.

Сыны пустыни печальны, победа не веселит их сердца.

— Вот мы вошли в Дели… Что мы увидели в нем?… Древнюю мечеть, разбитую снарядами ферингов. Половина города чтит Магомета и молится всемогущему аллаху точно так же, как мы молимся ему в наших кочевьях. Неужели мы пришли сюда для того, чтобы видеть, как мусульманские женщины плачут над трупами своих мужей?… Феринги заставили нас убивать своих братьев по вере.

Макферней идет дальше. Дома молчат, окна глухи, лавки пусты, подвалы завалены трупами, Дели безмолвен. На Серебряном Базаре стоит королевская пехота. Солдаты толпятся у своих палаток.

— Гляди, Тедди Джонс!… Вон идет тот самый старик, который был с нами на судне. Он немножко постарел, но всё такой же хороший.

— Он всегда говорил нам правду, Боб. Почему же его ведут под конвоем?

— Потому и ведут, что говорил правду.

На улице Садов станом стоят пенджабские сикхи. Их молчаливый начальник долго глядит вслед Макфернею. Он помнит войну за Пенджаб и битву при Собраоне, когда зелено-черное знамя сикхов легло под ноги британского коня.

— Вот мы вошли в город… Что мы увидели в нем?… Трупы наших братьев по крови.

— А этот человек был с нами добр… Он слушал рассказы наших стариков. Он перевязывал охотникам раны…

— Глядите, и индусы приветствуют его!…

— О, несчастный народ, индусы Доаба!… Сикхи убивали индусов, а индусы сикхов, чтобы саибы могли праздновать победу над трупами тех и других!

Макферней идет дальше. Пастухи Пятиречья, горцы Кашмира приветствуют его. Он лечил их детей. Он записывал песни их народа.

— Он всегда говорил нам правду, этот человек. Куда его ведут?

— Его ведут в палатку к своим.

— Он и своим саибам скажет правду, — с глубоким убеждением сказал старый седой индус и сел у штабной палатки на землю, в терпеливом ожидании.

Долго не выходил из палатки Вильсона шотландец Макферней. Старый индус, дожидавшийся у входа, слышал сначала резкий голос генерала, потом негромкую речь шотландца и долгую тишину после нее.

Когда Макферней вышел от генерала, он был всё так же спокоен. Молчали и в палатке, точно шотландец сказал им такое, на что даже у Вильяма Ходсона не нашлось ответа.

Первым очнулся молодой Робертс.

— Старик сказал удивительные вещи, — смущенно произнес Робертс. — Что мы не вольны распоряжаться в этой стране… Что она принадлежит не нам, а народам, которые в ней живут. Что мы здесь чужие.

— Старый чудак упустил одну подробность, — желчно вмешался Ходсон. — Что мы эту страну завоевали.

— Нет, он сказал и про это. Но только сказал, что мы завоевали ее неправдой. И не своей кровью платили за победу, а чужой.

На минуту снова стало тихо в палатке. Только генерал Вильсон громко засопел над своей сигарой.

— И еще он сказал, что земля Индии горит у нас под ногами… Что нас здесь ненавидят… и рано или поздно прогонят отсюда.

— Совершенно достаточно для того, чтобы я мог сгноить этого шотландца в любой тюрьме Индии или Европы! — заявил военный прокурор.

— Европа вернее, — сказал Вильсон. — Мы отошлем его в Великобританию.

Вильсон сделал знак дежурному офицеру.

За полотняной стеной палатки звякнуло оружие. Это конвой, перестраиваясь, снова сомкнулся вокруг Макфернея.

— Скорее увозите его! — заторопился Ходсон. — Это опасный человек, у него здесь повсюду друзья. Скорее везите в порт, к морю, и под надежной охраной!…

— В Бомбей не советую, — отправьте его в Карачи, — подумав, сказал военный прокурор.

— Да, в Карачи, на судно, и прочь из Индии!…

Не стерпев, Ходсон выскочил из палатки. Никого не было у входа: ни Макфернея, ни солдат конвоя. Только всё тот же старый седой индус, скрестив ноги, сидел за стеной палатки на земле и, приложив ладони к глазам, читал слова молитвы, древние, как сама Индия.