Человек поднял руку с кинжалом, и все увидели рога буйвола, чернью выведенные на серебре рукоятки.

— Ардай! — зашумели голоса. — Ардай из Тьи-Пурута!

— Да, это я, Ардай, сын Мамака! Четырнадцать дней и четырнадцать ночей я бежал с плантаций лесом, разбив камнем цепи; я семь раз встретил грудью течение реки и дважды ушёл от тигра, я ел кору в лесу и ядовитые корни, чтобы не вернуться назад. Что я нашёл в родной дессе? Мой отец убит раджой, дети моего брата разбрелись по чужим людям, мать моя потеряла разум… Десса пуста, мы бродим, как воры, вокруг родной деревни и не смеем снять рис, который посеяли собственными руками. Долго ли мы ещё будем терпеть, крестьяне? Нас много, — легко нам, соединившись, прогнать белых из нашей страны. Пускай поклянётся каждый, что не отступит, когда начнётся бой!…

— Клянёмся, Ардай, клянёмся! — Шум пронёсся по полянке, поднялись руки с отцовскими и дедовскими крисами. — Мы все пойдём, Ардай! — Голоса доносились сверху и снизу. Только сейчас Эдвард увидел, что люди не только на полянке, — кругом люди: в лесу, на земле и на деревьях, между ветвями.

— Клянусь!… — человек в лохмотьях нищего, более светлый, чем другие, худой, как ствол молодого бамбука, выглянул из ветвей. Это был тот самый крестьянин, которого Эдвард видел в деревне. Должно быть, он успел прибежать сюда более короткой дорогой. Крестьянин стоял под деревом и тряс крисом. Он смотрел в сторону Эдварда, точно видел его, и угрожал ему.

— Клянусь!… — старик, кривой и тёмный, точно источенный червями корень лесного дерева, лёжа на земле, тоже поднял кинжал. — Мы их прогоним с нашей земли!… Клянусь!…

Эдварду стало страшно. Ему казалось, что все кинжалы, все взгляды обращены на него. Он тихонько отступил, прячась за стволы.

«Или сейчас, или никогда!» — думал Эдвард, гоня коня дальше через пустыри.

— Эвердина, я решился! — он приехал домой растерзанный и бледный и упал на стул в своём кабинете. — Дольше так продолжаться не может! Надо облегчить страдания лебакских крестьян. Надо убрать раджу, иначе прольётся кровь! Я пишу резиденту, Эвердина! Я буду требовать ареста раджи, облегчения поборов, расследования всех преступлений. Будь что будет, Эвердина, я решился!…

Странные вещи начали происходить в доме Деккеров с того дня, как верховой повёз в Серанг жалобу на раджу.

Раз как-то, засидевшись до позднего вечера в своём кабинете, Эдвард вышел в сад. Было тихо, одуряюще пахли белые цветы. Эдвард спустился со ступенек веранды и прошёл на открытое место, к цветнику. Вдруг стрела просвистела очень близко, у самой его головы. Звук резко пресёкся: должно быть, стрела впилась в ствол дерева рядом. Луна выплыла из-за бамбукового леса, и Эдвард увидел, что перистый кончик стрелы ещё трепещет в лунном свете у ствола, в полутора шагах от него.

Эдвард чиркнул спичкой и осветил ствол. Там, где впился кончик стрелы, светлая кора дерева резко потемнела. Стрела была отравлена.

В саду вдруг появились змеи — большие опасные змеи с дальних болот.

Эвердина окончательно потеряла спокойствие. Она никуда не отпускала сына с открытой лужайки у самой веранды.

Дакунти с маленьким Раятом часто стояли, прижав носы к изгороди, и смотрели.

Сквозь щели они видели дом белого тувана, его сад и веранду.

Белая женщина сидела с мальчиком в саду. Она шила, маленький играл подле неё. У белой женщины были удивительные волосы: они вились, как плющ по дереву. У здешних яванских людей волосы были не такие. Дакунти щупала свои — прямые и чёрные, как птичье перо.

Маленький смеялся, показывая белые зубы, и пил молоко. Дакунти брезгливо морщилась: пить молоко коровы! Это значило стать молочным братом телёнка! У них в деревне никто не пил молока. «Это хуже, чем пить кровь», — говорили старики.

Раз они стояли с Раятом и смотрели. Белая женщина склонилась над шитьём. Маленький отошёл от неё. Он присел на землю, чтобы нарезать твёрдых стеблей клагги. Из полого стебля получалась хорошая дудка.

Дакунти вздрогнула. Змея бесшумно подползла к ребёнку в траве, маленькая голова шевелилась, приподнятая над пятнистым телом. Белая женщина, склонясь над шитьём, не поднимала глаз. Упруго отталкиваясь хвостом, змея скользнула в полуметре от голой ножки ребёнка, подняла голову…

— Улар-лананг! — пронзительно закричала Дакунти. Она метнула палкой в змею. Эду отскочил, ещё не понимая, в чём дело. Палка со свистом пролетела в воздухе, змея, неохотно отклонившись, обвилась пятнистым кольцом вокруг пня.

— Змея! — теперь и Эвердина увидела. — Эду, сюда! — она побежала с ним к дому: — Змея в саду!… Большая, улар-лананг!… Эдвард, сюда скорее!… Змея в нашем саду!…

Эдвард схватил толстую бамбуковую палку и побежал в сад. Змея уже уползла в траву. Эдвард позвал Ван-Хемерта, и они вдвоём обыскали сад. Змеи нигде не было.

Несколько минут спустя Эдвард увидел её. Улар-лананг обвилась вокруг ствола дерева. Это была крупная змея из породы пифонов, с чёрно-жёлтым пятнистым телом и маленькой головой. Она раскачивалась на двухметровой высоте, угрожая каждому, кто пройдёт под деревом. Эдвард с Ван-Хемертом с двух сторон подступили к змее. Длинными палками они скинули змею на землю и разбили ей голову. Издыхая, змея долго ещё шевелилась. Все столпились вокруг. Только тут начали вспоминать, кто первый увидел змею.

— Кто же отогнал змею от ребёнка? — спросил Эдвард.

— Здесь была девочка, — сказал Эду.

— Где?

— Здесь! — Эду показал на угол сада, где к забору с внешней стороны прислонился домик Кадат.

— Какая девочка? — встревожилась Эвердина.

Тут она увидела синий саронг, и Ван-Хемерт вытащил из-за забора смущённую, не успевшую убежать Дакунти и насмерть испуганного маленького её брата.

— Что это за дети? — спросил Эдвард.

— Прости меня, туван! — старая метиска бросилась ему в ноги. — Я спрятала этих детей… Они мне приходятся сродни. Раджа хотел забрать их в деревне, как забрал их старшую сестру, Аймат.

— Аймат-Си-Кете? — быстро сказал Эдвард. — Я помню её. Пускай эти дети живут здесь!

— Их надо прятать, туван! — плача, выговорила Кадат. — Адхипатти разгневается, если узнает.

— Никто не тронет этих детей в моём доме, пока я здесь, — сказал Эдвард. — Пускай они играют в моём саду!

Глубокая канава, которой Эдвард велел окружить сад, не уберегла дом от змей. Улар-лананги переползали канаву или их кто-то приносил в сад. В кратоне раджи умели обращаться со змеями.

Эвердина больше не пускала Эду в сад. Она отослала в Батавию свою малайскую няньку и глядела за ребёнком сама. И всё по дому Эвердина теперь делала сама, не доверяя никому.

В доме не хватало самых необходимых вещей — обувь, бумагу, нитки, даже сахар надо было везти из Батавии. Сахарный тростник рос в этих местах, крестьяне сосали его в зелёном виде, но сахара в Лебаке не варили. Пшеничной муки нельзя было достать на много палей в окружности; население ело лепёшки из кукурузной муки пополам с сушёной травой. Эвердина очень страдала от отсутствия европейского хлеба, но не хотела пускать в дом странствующего торговца, который мог бы приносить им хлеб.

Даже мыла не было у Эвердины. Она стирала песком и больно натирала себе руки. Дакунти, яванская девочка, неожиданно пришла к ней на помощь.

— Зачем песком стираешь, ньо-ньо? — удивилась Дакунти. Она сбегала на пустырь и принесла каких-то мягких светло-зелёных шишек. Размоченные в кипятке шишки дали настоящую мыльную пену.

Дакунти оказалась полезна в доме. Она умела варить краску из орехов, умела от руки разрисовывать ткани. Сидя на полу, на скрещённых ногах, она в полдня сшила Эвердине белую кабайю — просторную яванскую блузу с оторочкой — и сама разрисовала её от руки зелёными и голубыми рыбками.

— Что тебе подарить, Дакунти? — спросила у неё Эвердина.