Рошуссен посмотрел на Ван-Леннепа.

— Долгое пребывание в жарком климате повлияло, должно быть, на мозг менгера Деккера, — с сокрушением сказал Рошуссен. — Недаром поют песню: «Не гуляй слишком долго под пальмами».

Эдвард вскочил.

— Я забираю рукопись! — сказал Эдвард. — Я издам её во Франции.

— Не торопитесь, менгер Деккер! — властно вмешался в разговор Ван-Леннеп. — Не торопитесь предлагать вашу книгу в Париже.

Ван-Леннеп не знал, что у Эдварда нет денег не только на поездку во Францию, но даже на путешествие в лодке в соседний квартал города.

— Не торопитесь ехать во Францию, — сказал Ван-Леннеп. — Я издаю вашу книгу здесь!

«Старый собачник сошёл с ума!» — подумал Рошуссен.

— Я беру на себя все расходы по изданию, — сказал Ван-Леннеп, — и плачу вам тысячу двести гульденов.

— Тысячу двести? Я согласен! — торопливо сказал Эдвард.

Только он один да ещё Эвердина знали, как ему нужны деньги.

Он наполовину ослеп от истощения. От Эвердины приходили отчаянные письма.

— Очень хорошо! — заторопился Ван-Леннеп. — Половину денег можете получить хоть сегодня. Но для того, чтобы я мог свободно вести все переговоры с издателями, подпишите вот эту бумажку.

— Хорошо, — сказал Деккер. Он подписал.

«Бумажка» была договором, по которому все права на издание и переиздание рукописи Деккера отходили к Ван-Леннепу и его наследникам.

— Деньги — половину — можете получить внизу, — сказал Ван-Леннеп.

— Спасибо, менгер!

Эдвард поклонился и вышел.

— Вы действительно собираетесь печатать этот антиправительственный бред? — с возмущением спросил у Ван-Леннепа Рошуссен.

— Собираюсь! — сказал Ван-Леннеп. — Я напечатаю пустяки — несколько сот экземпляров. Ровно столько, сколько я обязан напечатать по голландским законам.

— Ну? — сказал Рошуссен. Он начинал понимать.

— И поставлю точку. Все права на дальнейшие издания книги — за мною. Никто другой не сможет её издать.

— Понимаю! — сказал Рошуссен. — Это и есть ваша «штучка»?

— Это и есть!

— Блестяще! — сказал Рошуссен.

— А эти… эти несколько сот экземпляров, по-вашему, не принесут вреда, менгер Ван-Леннеп? — с беспокойством спросил Рошуссен минуту спустя.

— Нет! — сказал Ван-Леннеп. — Я всё обдумал!… Я назначу высокую цену за книгу: четыре гульдена золотом. Я попрошу моего издателя не выставлять её на витрине. Книга дойдёт только до тех, кто нам не опасен. До людей богатых и образованных, — для них она будет даже полезным предупреждением.

— Крепко придумано!

Эдвард бежал по улице. Земля под ним горела.

Шестьсот гульденов!…

Он спешил на почту, чтобы перевести деньги Эвердине.

«Эвердина, моя книга увидит свет!… Я не напрасно так мучился, Эвердина!…»

Бессонные ночи, холод, слепнущие глаза — всё это было не напрасно!…

«Моя книга будет жить!…»

Он бежал на почту по набережной канала, по Броверс-Грахту, по старым, знакомым улицам Амстердама.

Вон, за углом, мостик с бронзовыми оленями. Лина Ферштег сидела здесь когда-то верхом на олене и болтала ногами.

Эдвард завернул за угол. Где-то здесь недалеко было почтовое отделение; ещё мальчишкой он бегал сюда с письмами из конторы.

Он сочинял текст телеграммы на бегу:

«ПЕРЕВОЖУ ПЯТЬСОТ ГУЛЬДЕНОВ. СКОРО ПРИШЛЮ ЕЩЁ. МУЖАЙСЯ ДОРОГАЯ, ЦЕЛУЮ ТВОЙ ЭДВАРД».

«Моя книга выйдет, Эвердина!… Это будет удар грома, который дрожью отзовётся по всей стране».

В мае 1860 года в Амстердаме вышла книга: «Макс Хавелаар, или Кофейные аукционы Нидерландского Торгового общества». Это — было как удар грома, который отозвался по всей стране.

Голландии бросили в лицо обвинение в разбое.

Все знали о том, что кофе везут с Явы, какао — с Суматры, гвоздику — с Целебеса. Все знали, что великолепные дома на Роттердамской набережной, нарядные виллы в окрестностях Амстердама, новые паровые суда в порту — всё это создано и построено на доходы с кофейной и сахарной торговли. И вот нашёлся человек, который сказал: «Это разбой. Каждый мешок кофейных зёрен — это обездоленная семья. Каждый ящик сахара — умирающие дети».

— Неужели это правда? — ужасались люди, никогда не бывавшие в колониях. — Может быть, автор всё это выдумал?

Пятьсот экземпляров книги разошлись с молниеносной, невиданной для Голландии быстротой.

Ван-Леннеп плохо рассчитал.

Вместо «осторожного предупреждения людям избранным и образованным», книга превратилась во всенародное позорище для его родной страны.

Между Фрисландией и Шельдой

Лежит пиратская страна!…

Иностранные газеты забили тревогу. Вот как получают голландцы своё какао!… Бельгия забывала о своём Конго, французы — об Индокитае, англичане — о своей Британской Индии. Печать Лондона, Парижа, Брюсселя подняла шум. Голландия, страна сыров и сельдей, недаром выходит на первое место по какао и сахару. Вот как обращаются голландцы с населением своих островов!

Книга дошла до Явы, и в Батавии, Сурабайе, Джакарте уже пели эту песню.

Между Фрисландией и Шельдой

Лежит пиратская страна!…

«Действительно ли малайцы, яванцы, сунданцы в наших колониях подвергаются столь жестокому обращению, или это измышления автора книги?» — запрашивали в голландском парламенте.

Кто же он был, автор книги, этот неизвестный человек, спрятавшийся за странным именем, этот Мультатули, который смело заговорил о том, о чём молчали все?

Говорят, он сам служил в Индонезии. И как раз в том самом Лебаке, о котором он пишет.

Что за странное название для книги: «Макс Хавелаар»! Это значит: Макс нищий. Говорят, автор сам был нищий, когда писал эту книгу.

— Кто станет слушать такого человека? — волновались купцы. — Кто поддержит этого сумасбродного Деккера? Его выгнали со службы в колониях. От него отказались его собственные родные. Его книгу больше не будут печатать.

Эдвард не мог пройти по улице, на него оборачивались. На Эвердину показывали пальцами: про неё тоже было написано в книге. Но там она называлась Тиной.

А Дроогштоппель? Кого автор осмеял под фамилией Дроогштоппеля?

— Не меня!… И не меня! — открещивались амстердамские купцы.

Один Дроогштоппель даже отозвался — напечатал в газете возмущённое письмо: как можно так издеваться над отечественной торговлей!

— Нет, нет, этого человека никто не поддержит. Он одинок! — утешали себя кофейные торговцы.

Они ошибались. Эдвард не был одинок. Его книгу читали. Она воздействовала на умы. Её читали студенты, молодёжь, рабочие в доках, грузчики в порту. Слава, настоящая народная слава пришла к Эдварду. Его останавливали на улице. Ему писали письма. Его подстерегали под дверьми, просили у него книгу.

«Макса Хавелаара» у самого Эдварда не было.

Пятьсот экземпляров разошлись, и новых издательство больше не выпускало.

— Пока я жив, мои богатые соотечественники могут быть спокойны, — сказал Ван-Леннеп. — Больше ни одного экземпляра книжки в свет не выйдет.

— Помнишь, в Гааге?

— Да, в Гааге, — сказала Эвердина.

— Я получил твою телеграмму в двенадцать часов ночи: «Эду серьёзно болен, дифтерит, врач опасается самого худшего». У меня не было ни стюбера… Я писал тогда свои «Идеи»… У меня было много идей и мало денег… Я пошёл по городу собирать деньги, чтобы поехать к вам. В Гааге у меня было много знакомых и ни одного друга… Я стучался к почти чужим людям в первом часу ночи. Многие готовы были выругать меня, но, увидев моё лицо, молчали. Кое-где мне отвечали, что хозяин ещё в пивной, и я ходил ночью, усталый, по пивным, чтобы достать ещё два-три гульдена. Кое-где мне вовсе не открывали дверей… Всё-таки я набрал нужную сумму и утром сел в поезд…