Частая ружейная пальба затрещала вдруг под самыми окнами. Даже раненые приподняли головы. Один, рослый, с забинтованной головой, привстал на койке и выглянул в окно.

Окна главного зала выходили на улицу, ведущую к воротам дворца.

— Смотрите, смотрите! — закричала какая-то женщина, подбегая к окну. Дженни подошла к окну вслед за нею. Оглушительный треск ружейной стрельбы приближался из-за угла, сипаи наискось перебегали улицу, яростно отстреливаясь. Не понимая толком, что происходит, Дженни прижалась, побледнев, к решетке незастекленного окна. Еще чаще затрещали выстрелы, крики послышались совсем близко. И тут рослый сипай с забинтованной головой сорвался с койки и пошел к выходу. Макферней, бросив свои бинты, побежал вслед за ним.

— Нельзя! — кричал шотландец. — Не позволю!… Еще не зажила рана!… Нельзя!…

Но сипай уже выбежал из ворот резиденции на улицу. Это был Инсур. Он поглядел направо, налево и быстро оценил положение. Большая колонна повстанцев отступала под натиском британских солдат к воротам шахского дворца. Второй отряд британцев подходил с поперечной улицы, чтобы перерезать путь отступающим. Надо было, во что бы то ни стало задержать этот второй отряд, дать сипаям уйти под защиту дворцовых стен.

Двое-трое сипаев, отстреливаясь, пробежали мимо. Один упал, тяжело раненный в грудь, у самых ног Инсура и выронил карабин.

— За мной, сипаи! — Инсур поднял упавший карабин и бросился наперерез через улицу.

— Братья, за мной! — кричал он.

Большая группа повстанцев побежала за ним. На заворачивающих из-за угла британских солдат неожиданно посыпался град пуль, обнаженные штыки засверкали перед их глазами. Британцы затоптались на месте и повернули назад.

Дженни всё стояла у окна и смотрела. Она видела, как Инсур с горстью людей теснит большой отряд британцев, как дрогнули и кинулись врассыпную британские солдаты, как Инсур дальше и дальше бежит по улице, гоня врага. На повороте она увидела на одно мгновение лицо сипая: еще бледное от недавнего ранения, упрямое и мужественное лицо.

«О господи! — подумала Дженни, — как они бьются!… Как они ненавидят нас!»

— Внимание, Дик! Там какие-то передвижения. Взгляни!…

Гаррис взял бинокль из рук капитана Бедфорда.

Он увидел, что отряд сипаев теснит британских солдат и отгоняет их в поперечную улицу.

— Откуда же они взялись?

— Очевидно, прятались в здании резиденции. Там, невидимому, засели главные резервы мятежников.

— Да, ты прав, Генри.

Полковник Гаррис велел перетащить свои пушки несколько правее.

— По главному зданию резиденции — огонь!

Несколько часов подряд артиллерия расстреливала нарядное здание резиденции.

Гаррис осмотрел в бинокль главный корпус здания. Он остался доволен: в кровле в четырех местах зияли пробоины.

— Не завидую тому, кто сейчас под этой кровлей, — сказал Гаррис.

В три часа дня, после передышки, полковник снова велел бить по той же цели.

И вдруг капитан Бедфорд тронул его руку.

— Посмотри, Дик!

Он увидел в бинокль невысокую фигурку, пробирающуюся через груды камней, через ямы развороченной мостовой.

— Это девочка, Дик! — сказал Бедфорд.

Гаррис взял у него бинокль.

— Она идет сюда. Смелая девочка!

Девочка быстро шла вперед, прыгая через камни и рытвины.

— Разрешите, сэр! — сказал сержант Джонсон, вскидывая карабин. — Я стреляю без промаха, сэр!…

— Подождем, Джонсон! — сказал полковник. Он опустил бинокль.

Девочка была уже близко, шагах в восьмидесяти от них. Теперь хорошо видны были ее босые ноги, короткое коричневое платье, светлые незаплетенные волосы, беспорядочными прядями упавшие на плечи.

— Внимание, Дик! — неожиданно запнувшись, сказал Бедфорд. — Мне кажется, эта девочка…

И тут внезапная обморочная бледность разлилась по лицу Генри Бедфорда.

— Это она! — закричал Бедфорд. — Конечно, она, Дженни… Она идет сюда!…

Дженни уже стремительно бежала к ним.

— Отец! — задыхаясь, крикнула Дженни.

Гаррис выронил бинокль.

— Не стреляй!… Не вели стрелять, папа!… — Дженни добежала и упала на руки отца.

— Ты жива, Дженни!… Какое счастье!…

— Прекратить обстрел! — крикнул Бедфорд. — Мы никак не думали, что ты останешься жива, Дженни.

— Брайт, Джонсон, сюда! — приказал полковник. — Надо отвести мою дочь в безопасное место. К церкви Сент-Джемса, где наш штаб.

Едва Дженни отошла шагов на десять, как полковник уже велел перезарядить орудия. И сразу услышал крик:

— Что ты делаешь, папа! Там есть еще люди!… — Дженни бежала обратно.

— Как? Британские подданные?… Что же ты мне сразу не сказала, Дженни?

— Нет, не британские подданные, — плача, сказала Дженни. — Там женщины, раненые, дети… Не стреляй по ним. Они были так добры ко мне!…

Гаррис с удивлением вгляделся в бледное, изменившееся за два года разлуки лицо дочери.

— Иди туда, куда тебе сказано, Дженни, — сурово сказал Гаррис. — К церкви Сент-Джемса.

— Ты не станешь по ним стрелять, папа!

— Иди, Дженни, или я велю отвести тебя силой. Брайт, сюда!

— Что ты делаешь, папа?… Мистер Бедфорд, разве так можно?… — кричала и плакала Дженни, вырываясь из рук солдат. Ее увели.

— Теперь, Дик, мы быстро покончим с этим зданием и перейдем к правому крылу дворца, — сказал Генри Бедфорд.

Он остановился, увидев, что у полковника Гарриса слегка трясутся губы и что он вытирает платком внезапно вспотевший лоб.

— Будь британцем, Дик! — сказал Генри Бедфорд. — Война есть война.

И снова большие гаубицы полковника Гарриса ударили по белому зданию резиденции, примыкающему к дворцу шаха с левой стороны.

По правому крылу дворца била вторая, еще более мощная батарея.

На девятый день штурма пал Арсенал. Сдалась вся южная часть города и Большая Мечеть. У Аймерских, Туркменских, Делийских ворот встала британская стража. Только несколько сот сипаев, засевших во дворце Бахадур-шаха, еще оказывали сопротивление. И попрежнему неуязвимым оставался для британских пушек древний форт на речном островке под стенами дворца — Селимгур.

Бахадур-шах давно бежал из города через южные ворота. Во дворце засел Инсур-Панди со своим отрядом.

Сипаи расположились у большого фонтана в центре двора.

Две мощные батареи четвертые сутки крушили раскаленным металлом высокие тёмно-красные стены знаменитого дворца.

Настало утро двадцатого сентября. Дворец держался.

— Окружить здание и взять бунтовщиков живьем, любой ценой! — отдал приказ генерал Вильсон.

Из дворца было только два выхода: восточный — к берегу Джамны, и западный — в город, в руки врага.

Около пятисот человек укрылось за его высокими стенами: остатки Тридцать восьмого пехотного полка и человек двести бенгальской артиллерии.

Инсур велел подтащить к западным воротам старые бронзовые дворцовые пушки и забаррикадировать выход изнутри.

— Мы будем биться до конца! — сказал Инсур.

Несколько сот измученных людей, четыре старых бронзовых пушки, замолчавшие ружья, — у сипаев уже не было пороха, — и упорство, священное упорство повстанцев, которые решили умереть, но не сдаться, — вот всё, что мог противопоставить Инсур тяжелым орудиям британцев.

Две больших батареи без отдыха, без передышки били по высоким, сложенным из мощных глыб красного песчаника стенам, окружавшим огромное здание.

Инсур-Панди метался по просторному двору, среди замолчавших пушек. Его лихорадило от недавней раны, глаза блестели, ввалившись меж почерневших век.