— Пешком дойдешь, на коне не доедешь, — загадочно ответил Чандра.

— Ворота на запоре, ров глубок? — засмеялся хозяин.

Чандра-Синг кивнул головой. Хозяин был догадлив.

— Мы давно ждем тебя, Чандра-Синг! — снова, понизив голос, сказал хозяин.

Котел с варевом кипел подле него, на железной треноге.

Хозяин приподнял крышку котла. Крепкий запах обжег Леле ноздри, даже голова закружилась. Рис с пряным красным перцем и молотым чесноком варился в котле.

— Сначала еда, потом беседа! — подмигнул хозяин и разлил кишари по медным плошкам. Лела и Чандра начали есть, а хозяин подозвал к себе слугу в плоской малиновой шапочке и быстро сказал ему несколько слов. Слуга убежал. Лела слышала, как его босые ноги протопали по земле за тонкой стенкой ашханы.

Торопясь, Лела глотала крепко пахнущую перцем похлебку. Хозяин смотрел на нее.

— Сестра? — спросил хозяин.

— Дочь. — Чандра улыбнулся.

— Ты молод, Чандра, для такой дочери.

— Дочь друга, — объяснил Чандра-Синг, — то же, что моя дочь.

— Так. — Хозяин вздохнул. Он взял пустую плошку из рук Лелы и налил ей еще кишари.

Двое людей вошли в ашхану: нищий старик, в высокой шапке, за ним второй, помоложе, в одежде брамина.

Оба сели на глиняный пол недалеко от входа.

Брамин был строен, худ, темные глаза неподвижно глядели с продолговатого красивого узкого, точно срезанного вдоль щек, лица. Говоря, он протягивал ладонь вперед молитвенным жестом, как саньяз в храме.

— Я видел седьмое лицо бога, — говорил брамин. — Глаза Вишну закрыты, но веки его говорят… — Он сложил руки вместе, ладонь к ладони. — Глаза Вишну точат слезы о судьбе своей страны. Битхур, Джанси, Сатара… Трон за троном низвергаются в Индии. Преступления британцев превысили всякую меру. Наши древние властители, наследные принцы, сыновья и внуки раджей, стали слугами презренной жены, королевы Виктории. Дети гордых пантер едят нищенский хлеб из руки врага!… Демон-притеснитель хочет лишить нас свободной веры, веры отцов…

Старик, пришедший с ним, закивал головой. Он сидел спиной к Леле, она не видела его лица.

— Кровь Индостана еще не остыла, — глухим, полным гнева голосом говорил брамин. — Пламя вздымается из жертвенной чаши, пламя мщения!… Наследный принц Битхура, Нана-саиб, поднял старое знамя махраттов против трижды преступных иноземцев…

Никто, кроме старика, не слушал брамина. Хозяин ашханы и Чандра-Синг, оба внимательно глядели через распахнутые двери на улицу, словно ждали чего-то.

Скоро в белом залитом солнцем четырехугольнике распахнутых дверей появился человек.

Человек вытирал пот со лба: он тащил с собой точильный станок, а жара была велика. Точильщик установил свой станок на плитах мостовой, под самыми дверьми ашханы, вынул короткий нож с широким лезвием и пустил станок в ход.

— Ножи, ножи точу! — звонким голосом кричал он.

Лела видела его лицо, молодое, веселое, с темными бровями, полузасыпанными пылью, летящей от точильного камня. Глаза точильщика улыбались.

— Ножи точу, ножи! — весело кричал парень. — Ножи точу, кинжалы, шашки, тюльвары, — всё, что рубит, всё, что колет, всё, что кровь выпускает из врага… Ножи точу, ножи!…

Позвякивал ножик в руках веселого точильщика, еле слышно шуршали, вращаясь, точильные камни, голубые искры летели из-под широкого лезвия.

— Ножи точу, точу ножи!…

И точно по чьему-то знаку в полупустую ашхану начали сбираться люди. Мрачный чернобородый шорник, которого Лела видела на базаре, переступил порог, со связкой конских уздечек на плече; два молодых гончара, наскоро вытирая руки, еще испачканные глиной, пробрались в самую глубину, поближе к хозяину; старый ткач с глазами, красными от шерстяной пыли, сел на землю подле самого Чандры и сложил на коленях сухие, изъеденные работой руки.

— Долго же ты не приходил, Чандра! — вздохнул ткач.

Разговор пошел вполголоса. Ткач пригнулся к самому уху Чандры.

Двое людей у входа — брамин с печальным узким лицом и старик в высокой шапке — не уходили.

— Я знавал Нана-Джи в дни его молодости, — мечтательно уставив глаза, говорил брамин. — Великий Брама привел меня быть свидетелем его юношеских игр. Нана-саиб воспитывался в Брахмаварте, и юная Лакшми-бай, позднее супруга Джансийского раджи, играла с ним в детстве. Ей было семь лет, ему — восемнадцать… Я помню, как, восходя на слона, Нана брал девочку на руки и они мчались вдвоем по священному лесу…

Старик молчал. Но по тому, как он вдруг перестал есть, Леле показалось, что старик внимательно прислушивается к беседе Чандры с ткачом.

Неожиданным холодком, точно предчувствием беды, вдруг заныло сердце девушки. Грязный, запыленный затылок старика и его высокая шапка показались ей знакомы.

Хозяин ашханы, Патхи-Лалл, тоже внимательно, рассматривал гостя.

Чандра-Синг заговорил громче в своем углу, и Патхи-Лалл недовольно заворочался у жаровен.

— Не отдавай своих слов чужим ушам, Чандра! — шепнул Патхи-Лалл. Он осторожно показал Чандре глазами на старика. — За последнюю неделю наши люди в Калькутте поймали четверых храмовых нищих с тайными донесениями для саибов.

— Знаю, знаю, Патхи!… Я еще не заел в джелхане мой разум гнилой чечевичной похлебкой, — ответил Чандра.

Он заговорил с шорником.

— Всё было готово, Чандра! — мрачным басом гудел шорник, наклонившись к самой щеке Чандра-Синга. Туговатый на ухо шорник не умел говорить тихо: как ни умерял он свой гулкий низкий голос, всё же отдельные слова долетали и до других. — Всё было готово, Чандра! — гудел шорник. — Мусульмане клялись на Коране, индусы возливали воду Ганга. Весь Читпур-Базар был вооружен, даже чамары из нижних рядов были в заговоре. Арсенал, форт и монетный двор Калькутты можно было без труда захватить в одну ночь. Но гончие собаки англичан дознались, и за день до срока саибы сменили всю стражу в форту, поставили двойные дозоры, гарнизон весь начисто разоружен. Саибы расставили своих людей по базарам, по баням, по всем местам, где собирается народ. Они подкупили всех храмовых нищих. Даже по зенанам, по женским половинам домов, искали заговорщиков саибы.

— Сыны шакалов! — тихонько выругался Чандра.

Лела не слушала разговора. Она рассматривала неподвижное лицо брамина, серебряную пряжку, скрепляющую над лбом его белоснежную чалму. Слуга подал рис на медном блюде и ломти баранины, запеченной в яйце. Старик жадно начал есть. Но брамин не дотронулся до мяса.

— Великий Брама сам отметит избранника для борьбы, — сложив ладони, говорил брамин. — Исполняется пророчество Калидасы. У кого на теле объявятся полосы, — тот веруй, повинуйся и жди…

Старик закивал головой, и Лела с удивлением смотрела, как его высокая шапка послушно следует каждому движению головы и не сползает ни на лоб, ни на затылок… Косой луч солнца из распахнутой двери лег на голову старика, и Лела поняла, что эта странная шапка сплетена из собственных его волос — омертвевших волосяных жгутов, кой-где перетянутых пестрым шнуром. Невольно Лела отвела взгляд.

Жарко было в ашхане. Сильный жар шел от котлов, от углей, потрескивающих в большой жаровне. Не стерпев духоты, девочка откинула с лица свой белый платок, открыла смуглые щеки и черное крыло волос.

Лела не столько увидела, сколько почувствовала, что кто-то в упор смотрит на нее. Она подняла глаза и встретила вонзившийся прямо ей в лицо знакомый зоркий взгляд из-под изъеденных язвой век.

Тот самый старик!… Факир, которого она так боялась!

Прикрывшись платком, наклонясь к коленам, Лела замерла подле Чандры, не смея дохнуть.

Больше года прошло с той поры, знак на лбу Лелы уже давно побледнел, стал почти неприметен, может быть, старик и не успел его разглядеть?…

Нет. Она видела, что факир теперь уже откровенно, в упор глядит на нее, на Чандру, на шорника с черной бородой.

Лела решительно потянула Чандра за руку.