— Что-то случилось? — пробормотала, наблюдая за жадным трепетом ноздрей деспота, от которого собственное дыхание стало поверхностным и частым.

И опять вместо ответа было только действие. Грегордиан подался вперед, практически перетекая сразу всем телом поверх меня, и я без малейшей заминки распахнула свои бедра, позволяя ему устроиться между ними, и с блаженным стоном приняла восхитительную тяжесть его тела. И тут же всхлипнула и мелко задрожала, ощутив, как его эрекция вдавилась в мою уже влажную сердцевину. Сколько прошло с момента нашей последней полноценной близости? Дни? А у меня было ощущение, что я изголодалась по этому почти причиняющему боль давлению жесткой плоти неимоверно. Грегордиан уткнулся лицом мне в шею и, издав протяжный глухой стон, от которого внутри все зашлось умоляющими избавить от пустоты спазмами, лизнул кожу до самого уха и безжалостно прикусил мочку. В голове окончательно загудело и поплыло, и я, заизвивавшись всем телом, стала тереться об моего деспота, понукая хоть к какому-то движению, и остервенело задергала его рубаху, стремясь избавиться от чертовой ткани как можно быстрее. Грегордиан же вместо того, чтобы помочь, вжался своими бедрами сильнее, полностью блокируя все самовольство моих. По очереди поймал мои нахально требующие его обнаженной плоти руки и сковал их одной своей над головой.

— Еще не сейчас! — рыкнул он и впился зубами в ключицу, заставив раздраженно застонать.

— Ну так какого черта ты это начал?! — вырвалось у меня от нахлынувшего разочарования.

— Потому что теперь могу и закончить без всяких ограничений, Эдна, — рассмеялся Грегордиан и вопреки собственным словам отстранился. — Рано утром прибыл гоет. Моя печать по-прежнему нерушима. Амулет работает только при прямом контакте. Осталось лишь выяснить, не нанесен ли ущерб тебе. И я хочу это знать прямо сейчас, Эдна.

Все возбуждение как рукой сняло, и сердце заколотилось уже от страха.

— Прямо сейчас? — сглотнув противный ком, спросила, глядя прямо в серые любимые и умеющие быть такими безжалостными глаза. — Чтобы без промедлений решить: убить меня или все же трахнуть?

Грегордиан тут же нахмурился.

— Разве я недостаточно дал понять, что твоя жизнь больше никогда не будет под угрозой, Эдна? — сердито спросил он.

— Ты говорил только: «Я разберусь, я решу», а это не совсем похоже на гарантию однозначно благополучного для меня исхода. Когда дело касается жизни, кто угодно захочет полной определенности, а я с момента пересечения Завесы нахожусь в каком-то подвешенном состоянии! — Страх от того, что вот он, тот самый роковой час «Х» настал, моментально переплавился в агрессию: — Сказать кому-то: «Я не отпущу никогда» — совсем не значит дать гарантию жизни, Грегордиан!

— Что тогда, женщина? Хочешь от меня клятвы? — Я успела только рот открыть для возражения, как Грегордиан отчеканил: — Клянусь своей жизнью и благосклонностью нашей Богини, что никогда не поставлю твою жизнь под угрозу и не позволю это сделать кому бы то ни было!

Он произнес это обещание, казалось бы, легко и непринужденно, но у меня было такое ощущение, что каждое слово вспыхнуло в сознании огненными буквами и запечатлелось там навечно.

— Тебя саму это тоже касается, Эдна, — ткнул он мне в центр груди пальцем. — Сейчас, по здравому размышлению, я понять не могу, как дал себя уговорить на авантюру с передачей моей энергии Ерину!

Вон оно что. Оказывается, гневается тут не только милейший Бархат, но и мой деспот. Вот только умело скрывал это пока, потому что, очевидно, что злится он больше на себя, чем на меня. Да уж, видно, мне судьба сегодня не со своими страхами бороться, а мужские нервы успокаивать.

Шагнув чуть ближе, я нахально обхватила его шею и, прижавшись к Грегордиану всем телом, прикусила колючий подбородок, беззастенчиво дразня.

— Просто ты ведь пообещал давать мне все, чего ни пожелаю, вот и согласился, — примирительно сказала и потянулась к его губам. — Я пожелала спасти Ерина, как же ты мог мне отказать? Тем более все уже обошлось хорошо, зачем рефлексировать над свершившимся фактом?

Не смогла сдержать короткого испуганного визга, когда деспот в единое мгновенье подхватил меня, развернулся и практически впечатал в стену, прижимаясь так, что едва могла вдохнуть. Стиснув мой подбородок, он заставил смотреть ему в глаза, в которых бесился и рвался наружу настоящий яростный шторм.

— Ты осталась жива только потому, что мой зверь восстал и наотрез отказался передать свою часть дара Богини, Эдна! Впервые в жизни я от всей души благодарен собственной животной половине за ее непокорный нрав и очевидное наличие большего благоразумия относительно тебя, чем у меня самого! — Короткий поцелуй, последовавший за этим, был жестким и карающим, абсолютно лишенным нежности или чувственности. Он не был ни в коей мере лаской, а только точкой, некой скрепляющей печатью под окончательным вердиктом. — Больше никаких повторений! Никогда!

— Не жди, что я стану спорить, — произнесла и потерла пульсирующие от показательной экзекуции губы. — Больше добровольцем для такого ни за что не вызовусь!

— Какое приятное разнообразие, Эдна, — усмехнулся Грегордиан, почти мгновенно переключаясь от крайнего раздражения к легкой язвительности. — А то я уже решил, что ты испытываешь патологическое стремление иметь собственное мнение, обязательно отличное от моего. Одевайся!

Едва он отвернулся, мой страх перед неминуемым вернулся с тройной силой. Неужели вот сейчас я выйду из этой комнаты самой собой, а вернусь уже … Кем-то неполноценным, лишенным некой части себя или вообще собственной личности? Как это будет чувствоваться? Я что-то забуду или перестану переживать все те эмоции, что бурлят во мне все время? Как может ощущаться изъятие части твоей души? Больно? Щекотно? Вообще никак? Я взглянула на собственные задрожавшие руки и, резко хлебнув воздуха в попытке набраться смелости, уставилась в широкую удаляющуюся спину Грегордиана.

— Эту вещь… с моей душой… — мне очень хотелось звучать решительно, но выходило какое-то жалкое лепетание. — Это будет прямо сейчас?

Деспот дернулся так, будто я швырнула ему вслед камень, попавший прямиком между лопаток, и остановился.

— Нет. — Ответ, наверное, должен был принести мне хоть каплю облегчения и развязать узел, стремительно стягивающий все в груди, но нет, дышать не стало легче ничуть.

— А когда? — спросила, глядя в бритый затылок, тот самый, в который так любила впиваться ногтями, когда Грегордиан вынимал из меня душу своим безжалостно-неповторимым ртом.

Вот ведь ирония и игра слов! Вынимал душу. Тот самый рот, что подарил столько наслаждения, и отдаст приказ эту самую душу переполовинить. Грегордиан развернулся медленно, будто вообще не был уверен, что это стоит делать, и уставился на меня испытывающе и цепко. Я ждала и ждала, замерев и пытаясь хоть как-то пробиться за эту преграду из густо-серого, скрывающего все эмоции льда, а деспот продолжал смотреть, и мне казалось, что этот взгляд снимает с меня слой за слоем всю защиту, выцеживает из вен по капле тот запас прочности и воли, что помогал держаться до этого, не позволял просто впасть в полное отчаянье, заранее смирившись с любым приговором.

— Никогда! — наконец просто произнес он и, подойдя ко мне, взялся за намертво сцепленные и прижатые к груди руки. Оказывается, я так и стояла, судорожно притиснув их к себе, будто надеялась хоть как-то прикрыть сердце от смертельного удара, зависнув в ожидании самой главной информации в моей жизни. Той самой, что позволит начать отсчет моих последних дней и часов, в течение которых я все еще буду оставаться целой собой. Грегордиан стал мягко, но настойчиво разгибать мои заиндевевшие пальцы и удивительно заботливыми движениями разминать их.

— Никогда? — шокированно моргая, я бездумно наблюдала за его манипуляциями, возвращающими движение крови моим конечностям.

— Никогда, — пожал широченными плечами деспот. — В этом больше нет необходимости.