Гарри, я умоляю тебя, встань. Ну же! У меня почти нет сил, я разрываюсь от твоего крика. Мое сердце разрывается. Глаза не видят ничего, кроме тьмы, но где-то должен быть свет. Должен! Где? Где?!

Мы сидим на полу, и я плачу вместе с тобой, глядя, как ты кричишь и бьешься у тени Седрика. Бессилие. Как же так? Ведь я твой источник. Источник. Что там было написано? Источник света для тебя. Найти — если ты его не осознаешь, я должна найти его в тебе. Найти в тебе свет, которого ты сам никогда не видел.

Я чувствую чужую руку в своей руке. Но вижу тебя. И туман, который трепещет справа. Гарри, пойдем. Поднимайся. Открой глаза. Посмотри. Ты же видишь? Это твой свет в том году: видишь? Подними глаза! Он улетает, смотри! Вон взмахивают крылья в вышине, а твой крестный — спасенный и счастливый этим спасением — машет тебе рукой. И он будет с тобой, помнишь? Весь тот трудный год будет с тобой.

Ты тяжело дышишь, но я слышу — твой крик стал глуше, надсаднее, но глуше. Он уже не рвет во мне душу, он терпим. И туман стал прозрачнее, видишь? Дай руку. Не ходи туда один. Не ходи, Гарри.

Я иду с тобой. Потому что знаю, что еще нам предстоит пережить.

И ты вырываешься. Ты рыдаешь, глядя на тень крестного. Да, ты был виноват, да, здесь ты всегда был честен с собой. Но, Гарри, проходят года, заживают раны. Отпусти его, отпусти. Не вернешь, не исправишь. Отпусти его, он заслужил покой. А ты — прощение. Посмотри в его глаза — он тебя прощает. Он никогда тебя не винил.

Ты весь в крови, потому что бьешься о стены и пол, ты ничего не видишь и не слышишь. И я с трудом стою, потому что твой крик вновь нестерпим. Но теплая рука, ведущая меня, придает силы.

Вставай. Мы должны идти. Нет, я не позволю тебе остаться, я не позволю тебе остановиться. Потому что я знаю — если ты остановишься, ты умрешь. В тебе уже нет сил, но они есть у меня. И я выведу тебя отсюда.

Соленые капли на моих щеках, соленая кровь на губах. Но я веду тебя, и ты уже не сопротивляешься. Не убегаешь. Ты думаешь, что в то время у тебя не было света? Ошибаешься, его было много. Видишь? Отовсюду мерцает белый — не черный — туман.

Я держу тебя, я чувствую кровь на твоей ладони. Но ты идешь. Теперь смотри: ты целуешь Чжоу, ты ее целуешь, и ты счастлив. Я знаю, что счастлив в тот миг. И мы смеемся, видишь? Слышишь? Можешь ли ты слышать наш смех у камина?

Я вижу твои пустые глаза. В них не отражается огонь. В них отражаюсь я. Ты сейчас такой, как тогда, в те дни, когда ты потерял Сириуса. Я и забыла, каким ты был тогда нескладным, худым, растерянным. Потерянным. Напуганным. Но верным себе и пути, на который ты встал.

Ты тянешь меня прочь, мотая головой. Тебе нестерпим смех, да? Но ты привыкаешь, я вижу. Ты не убегаешь, ты лишь упрямо идешь прочь, словно приковал себя именно к тому пути — пути вины и скорби.

Я издалека вижу силуэт, я знаю, что тебе туда нельзя. Нельзя, ведь именно этим человеком ты был выкован, огранен, вставлен в оправу и подан, как великий камень судьбы. Не ходи, я не позволю. Нет, ты много раз там был, ты много раз смотрел. Сегодня ты туда не пойдешь. Я не позволю. Этот человек любил тебя, но он тебя привел в этот туннель. Он. Поэтому ты не должен быть там.

Моя рука, держащая твою холодную, безликую ладонь, болит. Она замерзла, ее жжет огнем, колет льдом. Но я не отпущу тебя.

Смотри: это ты. Ты входишь, уставший, а Джинни бросается к тебе. Видишь? Рон чуть не подавился. А ты был счастлив. И она была счастлива. Я вижу — ты вспомнил. В твоих глазах уже не пустота. Вспоминание. Узнавание. Ты же видишь: вместо боли и смерти я дарю тебе любовь. И она дарит тебе любовь. Забудь, забудь тот, другой, туннель.

Нет, мы не пойдем туда. Мы пойдем здесь, через поредевшую дымку тумана. Там слишком много лиц. Там ты уже был. Идем по этой дороге. Здесь дышится легче. Здесь нет стен, нет потолка. Лишь светлый туман.

Ты тянешься туда, назад, в пелену своей вины. Чужих смертей. Но я не пущу. Нет.

Мы снова в этом бесконечном туннеле. Конечно, все твои пути — и света, и тьмы — пересеклись в этой точке. Серебристая тьма. И презирающие глаза. Нет, Гарри, нет!

Неужели это то место? Место, откуда ты уже не мог вернуться? Конечно, здесь разбилась твоя надежда. Надежда на победу. В этом серебристом мраке Северуса Снейпа. Я слышу, — Мерлин! — я слышу, как разбивается на осколки твоя душа. Израненная, растерзанная, разодранная на части. Звон сливается с твоим обреченным криком.

Я задыхаюсь, я плачу, видя, как ты меняешься. Как сам превращаешься в тень. Но я все еще тебя держу. Моя рука горит адским пламенем, словно чуждые силы требуют тебя отпустить. И твой взгляд умоляет отпустить. Но нет.

Я покажу тебе надежду. Я верну тебе отнятую надежду. Ты снова сопротивляешься, но ты практически обессилен, я легко могу завести тебя в светлую дымку. Смотри, я тебя умоляю, смотри. Зеркало, в котором отражаешься ты. Ты в одиннадцать лет. Смотри — это твои родители, они тоже смотрят на тебя. Они любят тебя.

Они любили друг друга. И тебя. И они живы — в твоей искромсанной душе они живы. Ты видишь их в зеркале. Ты видишь отражение своего сердца.

Идем, идем, Гарри, мы должны пройти весь путь до конца. Если нет выхода, мы должны идти в темноте, пока не найдем свет.

Мы вместе плачем, глядя на тебя самого. И твоя тень смотрит на нас. Без осуждения, без надежды. Гарри, это же Мальчик, Который Выжил. Видишь? У него чужие глаза. У него чужое лицо. Он весь чужой. Он выкован чужими руками. Ты не создавал его. И не ты его убил. Ты просто вернул создание его создателю. Творцу. Не веришь?

Идем, я знаю, что будет вот там, где движется туман. И ты тоже знаешь. Твоя рука дрожит, как и моя. Мы оба тяжело дышим, но во мне еще есть силы. Я верю — мы выдержим. Вместе.

Ты узнаешь? Эти слова, выбитые на мраморном рукаве. Это дань памяти тому, кто остался позади. Он умер. Ты же понимаешь? Это памятник Мальчику, который Выжил. Его нет, он умер. Он дал тебе возможность жить дальше, самому. Он покорился смерти — во имя жизни. Во имя твоей жизни…

Ты дрожишь, сжимая в руке палочку. Чужую палочку. Палочку, которой ты убил. Но ты не просто убил. Ты спас. Всех. Себя. Меня. Джинни. Рона. Каждого. И ты отомстил за всех, кого потерял по вине этого страшного человека. Ты отомстил даже за Мальчика, Который Выжил. Почему ты просто не успокоился? Не принял все так, как оно было…

Я вижу ответ. Потому что ты буквально падаешь туда, где стоят они. Тени. Я вижу Люпина, я слышу твой стон. Поэтому ты не успокоился? Поэтому продолжал себя корить? Ты отомстил за тех, кто остался за спиной, но потерял его, Люпина. Ты снова потерял, а мстить было уже некому.

Вставай. У меня уже почти нет сил самой тебя поднять. Я плачу, потому что этот страшный туннель отнимает и у меня частички моего света. Потому что я вижу, как ты меняешься, как тускнеет твой взгляд, как западают щеки.

Но я все еще здесь, мы идем, я держу тебя за холодеющую руку. Я знаю, что ждет нас впереди. Слезы не сохнут, хотя меня сковывает ледяной ветер. Ледяной холод твоей души.

Мы замираем перед чем-то, чего я не вижу. Ты молчишь. Губы сжаты. Рука подрагивает. Ты просто стоишь. Что ты видишь? Кого? Чья судьба пересеклась с твоей и закончилась перед твоим взглядом? Чья тень бередит твои раны?

Мы так давно идем. Я дрожу, слабость накатывает. Но в руке — чужая ладонь, которая ведет меня через твой туннель. И я иду, не спуская с тебя глаз.

Я знала, что здесь будет трудно. Я знала, что будет горько. Но я не была готова к тебе такому. Ползущему на коленях, с седыми волосами, разбивающему лицо и руки, воющему. Я уже слышала этот твой крик — на кладбище. Я не могу смотреть на тень твоей Джинни, потому что должна помочь тебе. Мне кажется, что мой слух не выдержит твоих стенаний. Но я должна, потому что я вижу тебя.

Ты не идешь — ползешь, словно цепляясь за меня. Так долго, так больно мы двигаемся к неяркому, но все же свету. И ты застываешь, глядя на своих детей, спящих в комнате. И я слышу, как ты дышишь глубже, как твое горло перестает сжиматься в рыданиях. И в глазах твоих — свет. Я готова плакать и прыгать от счастья от этой слабой надежды. Но нет сил, я еле двигаюсь. Руки горят, я слизываю кровь с губ.