Дети поднялись. Лили поцеловала отца в щеку, дождалась, пока Джеймс возьмет на руки плачущего Альбуса, и втроем они покинули палату. В сопровождении Тедди они через камин отправились в «Нору», к деду, где сразу же поднялись в одну из отведенных для них комнат и заперлись там на весь день. Не говорили — больше молчали.

Отец приехал из больницы утром в понедельник. Дети уже сидели внизу, в гостиной, одетые в черные мантии. Тут же были и Роза с Хьюго, и другие Уизли из Хогвартса. Они тихо прятали друг от друга взгляды и не разговаривали. Лишь девочки то и дело всхлипывали. Роза старалась поддержать самых младших, хотя, казалось, девушка сама из последних сил держится, чтобы не заплакать.

Гарри был бледен, губы поджаты, словно он боялся, что они задрожат и выдадут его состояние.

С Гарри прибыли Гермиона и Рон. Их дети тут же бросились к родителям, Роза крепко прижалась к отцу. Джеймс отметил, что рядом с супругами Уизли постоянно маячит какой-то человек, но юноша не задумывался над этим. Вообще в этот день он думал исключительно об одном — пережить. Он знал, что будет сложно. Но он должен был держаться, как отец, потому что были еще Лили и Альбус, которые в этот день стали какими-то прозрачными, словно призраки.

Когда пришли братья Уизли с женами, все поднялись и покинули дом. За калиткой Уизли и Поттеры трансгрессировали. Джеймс держался за Чарли, Лили исчезала в паре с Гермионой, отец крепко сжимал плечи Альбуса.

От черного болели глаза. На кладбище было немного людей. Гарри как-то отрешенно заметил, что вокруг все оцеплено мракоборцами. От этого стало только хуже.

Хорошо, что Гермиона настояла на том, чтобы все прошло тихо и, главное, быстро. Потому что долгих прощаний и процедур никто из Поттеров бы не выдержал.

Склоненные рыжие головы и слезы. Цветы.

Гарри с трудом сдержался от воя, когда увидел Джинни. Кто-то поддержал его за локоть — Гермиона. Рыдающая на плече Тедди Лили — она не могла смотреть в сторону открытого гроба. Сгорбленный мистер Уизли, которого утешает Флер. Джеймс, по щекам которого текут слезы, но он находит в себе силы успокаивать Альбуса.

Гарри стоял, словно окаменев, пока многочисленные Уизли подходили к своей единственной дочери, сестре и тете, прощаясь. Он видел Рона и Гермиону у гроба, но все также не двинулся с места. Еще были Невилл и Луна — они пробормотали свои соболезнования Гарри, и тот даже им кивнул.

— Гарри…

Он понял, что должен попрощаться с женой, потому что гроб сейчас закроют. Сделал несколько шагов и впился глазами в ее неподвижное, почти не изменившееся после смерти лицо. Запоминал, вспоминал, впитывал ее черты. Нагнулся и запечатлел последний поцелуй на ее холодных губах. Потом выпрямился и коснулся кончиками дрожащих пальцев ее щеки — словно заставляя себя поверить, что это не сон. Не один из его старых кошмаров. Что это реальность.

Рядом встал Джеймс, положив руку на плечо отца.

— Прости, мама, — прошептал юноша, опуская на ее укрытые ноги белые цветы. — Мы всегда будем тебя любить.

Гарри отвели в сторону. Лили не нашла в себе силы подойти к гробу. Крышку закрыли и запечатали, потом гроб опустился в могилу. Комья земли глухо стучались, падая.

А потом был страшный крик Лили: «Мама!». И Гарри дернулся к дочери, но Джеймс опередил, обнял, что-то зашептал, повел прочь от этого страшного места. Уизли тоже уходили. Мистер Уизли нес Альбуса, который ослаб от горя.

А Гарри остался над свежей могилой. Он не мог уйти, он еще так много ей не успел сказать. Так много для нее не сделал. Ноги подогнулись, он упал на колени, но смотрел на надгробие, читая: «Джинни Поттер».

Не Джиневра. Джинни. Его Джинни.

— Прости меня, родная, — прошептал Гарри. — Прости, что опоздал. Что не уберег. Что не смог умереть вместо тебя.

И он взвыл — страшно, надсадно, изливая в этом звуке всю свою вину и свою боль. Он заплакал — впервые за столько дней. Впервые за столько лет.

Чьи-то бережные руки заставили его подняться и обняли. И за этими руками словно стояла она — его Джинни, которая всегда была рядом. Его Джинни, умевшая успокоить и утешить. Его Джинни, в объятиях которой он уже однажды плакал, когда потерял Ремуса Люпина. И сегодня он плакал. Над могилой его Джинни.

Никогда еще в школьной жизни Скорпиуса не было таких скучных выходных. И ужасного понедельника.

Слизеринец стоял на берегу Черного озера и кидал камни, надеясь, что хоть один попадет по макушке гигантского кальмара, тот не поленится и высунется из воды. Хоть какое-то приключение. Хотя без Джеймса даже это будет не так интересно.

Малфой запустил камнем покрупнее, но опять без какого-либо эффекта. Он сплюнул от досады и пошел прочь, надеясь, что встретит по пути кого-нибудь, на ком можно сорвать свою злость.

Почему он был зол? Да из-за себя, а точнее — на себя. Вот уже три дня, как злился. Ну, с чего он решил строить из себя рыцаря или прекрасного принца? Все равно ничего не вышло.

Скорпиус пнул с дорожки какую-то корягу. Какой рыцарь может получиться из того, кто носит фамилию Малфой? Да Малфои не созданы, чтобы рыцарствовать! Они рождены, чтобы властвовать, подчинять, унижать, насмехаться.

Ничему другому его не учили. Правда, Скорпиус иногда думал, что в его воспитании была допущена какая-то безумная ошибка. Раз уж у него иногда, в последнее время все чаще, появляются глупые позывы кидаться на помощь. Да еще старостам.

Скорпиус дошел до квиддичного поля, сел на скамейку трибун и углубился дальше в самокопание, чем он занимался все те дни, пока не было Джеймса. Если не над кем поиронизировать, обрати взор на себя.

Это глупое благородство, наверное, он перенял от Поттера. Видимо, заразно. Иначе чем объяснить его упорное стремление помочь Лили Поттер, когда его об этом никто не просит?! Ладно бы, Джеймс попросил. Но ведь тот даже не намекал!

Скорпиус знал, что Поттеры уехали в субботу утром — в больницу к отцу. И не вернулись до сих пор. Когда он потребовал ответа от Уизли, та лишь сказала, что не знает, когда те приедут. Профессора просили не лезть не в свое дело. А потом пропали и Уизли, что навело на простую мысль — хоронят.

И почему ему было не все равно? Да очень просто — Скорпиус Малфой никогда не имел того, что было у Поттеров, поэтому подсознательно тянулся к ним. Он видел их всех вместе, их заботу друг о друге, их привязанность. У него в семье такого не было. Не было этого глупого всепрощения, круговой поддержки, семейных вылазок на пляж, шумных вечеринок на сотню родственников.

У Поттеров все это было. И Малфой через дружбу с Джеймсом прикасался к этому. И постепенно стал не меньше их всех оберегать этот чудесный мир. Чужой мир, но все равно будто бы его.

Наверное, поэтому он так стремился помочь им в их горе. У него ничего не произошло — но будто он сам потерял какую-то часть себя, что-то важное. Потому что его друг потерял мать. И он помогал — как мог, как умел.

Только идиот мог кинуться помогать страдающей девушке так, как это сделал он. Но ведь он Малфой, в конце концов!

Скорпиус опять разозлился. Он не понимал, чего сам себя линчует. Ну, применил он непростительное заклятие к Лили Поттер, и что? Он же старался помочь! Он даже позволил ей себя ударить!

Нет, не из-за этого он злился. Из-за того, что было потом. Из-за чего-то, что сам не мог объяснить. Наложи он опять на нее заклятие, чтобы заставить заснуть, — это было бы нормально. Вполне нормально для Малфоя. Но ведь он — наверное, впервые в жизни — стал действовать не по плану — по импульсу! Не думая — чувствуя. Подсознательно. И руководствуясь не конечной целью, а сиюминутным желанием.

— Тьфу ты! — Скорпиус мотнул головой, не желая даже думать на эту тему.

Что он сделал не так? Увидел цель — встряхнуть Поттер. Нашел простое и приемлемое решение — Империус. Этическую сторону он обычно не рассматривал, поскольку его этому не учили. Этика — это для Поттеров, которые всегда и во всем благородны. Для Скорпиуса Драко Малфоя всегда была важна лишь цель, а не средства. Отец учил — для достижения желаемого нужно использовать все подручные средства. Главное — чтобы об этом не узнали. Этот урок юный Малфой хорошо усвоил. В отличие от многих других, что несказанно разочаровало отца.