Ксения присоединилась к Малфою. Роза угрюмо замерла в кресле, глаза ее опухли от слез. Хьюго сидел на полу у окна, глядя в одну точку.

Скорпиус взмахнул палочкой — возле Поттеров появилась кушетка, куда они и опустились. Лили положила голову на плечо брата, неудержимые слезы текли по ее щекам.

Они молчали. Прошло не меньше часа, когда дверь открылась, и вошла Минерва МакГонагалл, ведя за руку какого-то потерянного на вид Альбуса Поттера. Он увидел брата и сестру, выдернул руку и в следующий миг расплакался в объятиях Лили.

— Почему? — взвыл мальчик, вцепившись в руку сестры, будто она была спасительной соломинкой. — Почему?!

— Тихо, тихо, Ал, — уговаривала его Лили, еще крепче прижимая к себе его худенькое, дрожащее тело, гладя непослушные волосы на затылке. Бедный, осиротевший, так много непонимающий мальчик, чье горе было несравнимо с горем взрослых, потому что он не понимал главного — почему его мамы больше нет?

— Гермиона просила вам передать, — тихо заговорила директриса, — что Гарри и Рональд все еще в тяжелом состоянии, но их жизням уже ничто не угрожает.

Гриффиндорцы кивнули одновременно, избегая смотреть на МакГонагалл.

— Домовики принесут кушетку для Альбуса и чего-нибудь поесть, — мягко сказала директор. И ушла, оставив их всех вместе, не уговаривая поесть или отдохнуть. Зачем? Им предстояла, может быть, самая страшная ночь в их жизни, за которую они все рано повзрослеют, потому что в их судьбы вмешалась смерть. И они должны были пережить эту ночь. Сами. Только тогда у всех — даже у маленького Альбуса Поттера — появятся силы смириться и жить дальше.

Дни тянулись одинаково безликие, наполненные болью и беспокойством. Болью из-за мамы. Беспокойством за отца. Если бы его спросили, чем он занимался в эти бесконечные пять дней, он бы легко мог перечислить все: ел, когда нужно было есть, немного спал, когда нужно было спать, ходил на уроки, когда уже не было сил бесцельно бродить по Хогвартсу, сидел с Лили и Альбусом, когда они в этом нуждались, подбадривал Розу и Хьюго, когда вечером Уизли вместе собирались в гостиной.

Странно, но он почему-то быстро свыкся с мыслью, что мамы больше нет. Просто… В последние годы он видел ее только на каникулах. Теперь ее не будет и на каникулах. Хотя, всю тяжесть потери, как думал юноша, он все еще не ощутил.

Джеймс снова не пошел на занятия, хотя Фауст — довольно мягко, конечно, — сказал, что жизнь не закончилась, и ему надо учиться. Но зачем? А главное — как? Как учиться, как думать о чем-то, кроме того что ты можешь за неделю стать сиротой? Если мысли были все время с отцом…

Они каждый день рвались в больницу, но каждый день им отвечали одно — еще нельзя. Когда будет можно — скажут. Злость и раздражение, гнев на их непонимание — все это хоть и терзало Джеймса, но как-то отстраненно, будто не по-настоящему. Просто не было сил на все, и он тратил их на то, чтобы жить надеждой, чтобы помогать Лили, чтобы заботиться об Альбусе.

Джеймс бродил по территории Хогвартса, подальше от глаз других студентов, от преподавателей. Он оставил мысль вырваться через один из тайных ходов и наведаться в больницу к отцу. Это было бы глупо и неправильно, ведь Гермиона четко сказала — они все в опасности. Джеймс, при всей своей бесшабашности, не хотел, чтобы в их семье случилось еще что-то. Тем более подвергать этому осунувшуюся Лили, которая почти не спала за эти дни, но старательно это скрывала ото всех. Или Альбуса, который немного начал оживать. Ведь он был всего лишь мальчишка и, оказавшись в Школе Волшебства и Чародейства, попал под действие ее магии, чудес и загадок.

За младшего брата Джеймс волновался меньше, чем за Лили. Ал нашел утешение в компании Аманды Дурсль. Если Альбус не был с Лили или Розой, то его можно было найти рядом с хаффлпаффкой. Он даже иногда улыбался — рассеянно, грустно, но улыбался. Хорошо ел, крепко спал, хотя иногда плакал во сне и звал маму. Но Джеймс был уверен — переживет, справится. Только на вид он казался хрупким и изнеженным мальчишкой.

Джеймс сел на берегу под древним деревом и стал смотреть на воду. Отец рассказывал, как вот под этим деревом в школьные годы они с мамой проводили свободное время. Но он, конечно, никогда не рассказывал Джеймсу, что сам сидел здесь однажды в слезах — после смерти Сириуса. Не рассказывал, но Джеймс все равно ходил на это место, словно здесь ему становилось легче. И слез его никто не мог видеть.

Вдали прозвенел колокол. Скоро обед, студенты поспешат в Большой Зал. Джеймс не хотел есть. Не хотел видеть их веселые лица, слышать их смех, их болтовню. Только за гриффиндорским столом обычно стоял шепот, тихие разговоры, грустные лица. Но и этого видеть не хотелось, потому что становилось только хуже.

— Теперь я знаю, где появится очередной монумент, — раздался позади голос Малфоя. Он уселся рядом на свой рюкзак. Джеймс усмехнулся — коротко, еле заметно.

Юноша был благодарен другу за то, что хоть он не ходил с угрюмым видом и не смотрел на детей Поттеров, словно они сами уже в одном шаге от смерти. Малфой не кидал на приятеля сочувствующие взгляды, не старался все время чем-то помочь, как другие, этим только напоминавшие о потере. Скорпиус был просто собой. Наверное, только в его компании Джеймс мог расслабиться и отрешиться от своего горя.

— Какой монумент?

— Ну, когда ты совершишь какое-нибудь геройство в духе Поттеров, тебе обязательно воздвигнут памятник, — пожал плечами Малфой, доставая из кармана шапку и натягивая на голову Джеймсу, который сидел даже без шарфа. — Место я уже выбрал. Здесь ты в камне будешь выглядеть впечатляюще. Твой взгляд будет устремлен вдаль, волосы растрепаны ветром — хотя и ветра не надо…

— Договорились, ты будешь скульптором, — Джеймс стянул шапку Малфоя и поднял брови, глядя на нее. Шапка была зеленой, с вышитыми по краю вензелями семьи Скорпиуса. — Слушай, все забывал спросить, — а трусы у тебя тоже помечены этим клеймом?

— Конечно, показать? — Малфой уже встал, запуская руки под мантию.

— Иди ты к черту! Холод такой! Я еще рассчитываю, чтобы мои дети посостязались с твоими на магических дуэлях.

— Какая забота о продолжении рода Малфоев, — Скорпиус забрал свою шапку — и снова нахлобучил на макушку Джеймса. — Пошли, пора подкрепиться. Можешь уже не прятаться — сегодня уроков больше нет.

Друзья поднялись и побрели к замку по покрытой опавшими листьями дорожке. Джеймс смотрел под ноги, а Малфой насвистывал, чтобы, как обычно, заполнить тишину, созерцая хмурые окрестности.

— Знаешь, по-моему, хватит с нас памятников Поттерам, — буркнул вдруг Скорпиус, кивая в сторону Запретного леса. Джеймс тоже посмотрел туда, хотя и так уже знал, что увидит.

Лили постоянно ходила к мраморной фигуре отца. Наверное, так ей казалось, что она ближе к нему, что так она может морально его поддержать. Семикурсники стояли и не знали, что делать, — идти туда или оставить девушку наедине с ее мыслями.

— У меня нет еще одной шапки, — проговорил Малфой, засунув руки в карманы мантии. — Кстати, твоя сестра не была на завтраке…

— Она все равно не пойдет, — глухо ответил Джеймс. — И я ее понимаю.

— Хорошо, сделаем так, — что-то решил Малфой. — Ты идешь к себе и берешь что-нибудь теплое для нее, а я — в Большой Зал, где запасаюсь провизией. Потом встречаемся тут и устраиваем маленький пикник.

Гриффиндорец кивнул.

— И не забудь сам одеться. Не думай, что я подарил тебе мою шапку, — заметил Скорпиус, поспешно поднимаясь по ступеням к дверям.

Джеймс вернулся раньше друга — замотанный в шарф и с серой шапочкой на голове, в руках он держал вещи Лили. В башне он встретил Альбуса, который играл в шахматы с Хьюго. Роза пообещала, что проследит, чтобы брат пообедал. Оба Уизли — и брат, и сестра — выглядели осунувшимися и испуганными, но Джеймс не находил в себе сил беспокоиться еще и о дяде Роне. А Роза и Хью, наверное, безумно переживали за него.