Он улыбнулся, глядя на нее, и Вивиан тихо вздохнула в ответ.

— В этом доходном доме хотя бы тепло?.. — сдавшись, спросила она. Нейл рассмеялся.

— Тепло, мама. И в остальном тоже очень прилично, честное слово.

— Отец уже знает?

— Да. Я сказал ему утром, но просил не говорить тебе, хотел сам, как вернусь…

Вивиан опустила голову. «Утром! — пронеслось в голове. — Вот отчего Кендал был так расстроен, вот почему он молчал! А я взвилась как мегера, не разобравшись!» Герцогиня мученически прикрыла глаза. Ей было очень стыдно.

— Не огорчайся, мама, — услышала она голос сына. — Вы с отцом дали мне всё, что могли, но мне уже без малого двадцать лет — и теперь я хочу попробовать сам. Понимаешь?

Герцогиня эль Хаарт печально улыбнулась.

— Понимаю, милый. Но мне всё равно грустно. Я и не заметила, как мой малыш стал взрослым…

К десяти часам вечера вернулась госпожа Делани и сразу поднялась в детскую. А в половине одиннадцатого за Нейлом приехал наемный экипаж. Молодой человек ненадолго заглянул к отцу — о чем они говорили, Вивиан не знала — и уехал. Мать проводила его до дверей. А потом, постояв одиноким деревцем посреди опустевшего холла, направилась в библиотеку. Стучать не стала, звать тоже, просто вошла.

— Как ты, дорогой? — спросила она.

Герцог эль Хаарт, стоящий у окна к ней спиной, молча смотрел на заснеженную подъездную аллею. Вместо ответа он лишь пожал плечами.

— Он будет приезжать, — сказала Вивиан.

— Да, — без эмоций отозвался муж. — Я знаю.

Герцогиня опустила глаза. Голос его светлости звучал ровно, но она понимала, что скрывалось под этим спокойствием и как тяжело было его хранить. Чуть слышно вздохнув, Вивиан приблизилась к мужу и положила ладонь ему на локоть.

— Прости меня, Кендал, — тихо сказала она. — Я просто не знала, и нынче утром… Я была так несправедлива к тебе!

Она прижалась щекой к его плечу, и губы герцога тронула слабая улыбка.

— Ничего, дорогая, — проговорил он. — Я понимаю, ты беспокоилась о Нейларе. Это естественно, он ведь твой сын и ты любишь его.

Вивиан улыбнулась в ответ.

— А ты мой муж, — еще тише сказала она. — И тебя я люблю не меньше.

Герцог, медленно повернув голову, взглянул на жену. В серых глазах промелькнула растерянность.

— Дорогая… — начал он и умолк. Герцогиня смотрела на него снизу вверх, и ее красивое, чуть тронутое печалью лицо словно светилось в полумраке. Она улыбалась ему — уже знакомой улыбкой, непривычно мягкой и ласковой, значения которой он всё никак не мог понять. И лишь теперь наконец понял.

— Вивиан, — только и сказал он. А потом повернулся и прижал ее к себе — так трепетно и осторожно, словно держал в руках не женщину, а тонкокрылую бабочку. — Вивиан…

Герцогиня, прижавшись щекой к его груди, закрыла глаза.

— Я люблю тебя, Кендал, — повторила она. — Прости, что тебе пришлось ждать так долго.

— Мне было, чего ждать, — ответил он. И, коснувшись губами пепельного завитка у нее на виске, тоже прикрыл глаза. Новая улыбка, только теперь уже с оттенком горечи, тронула его губы. Герцогу вспомнился недавний разговор с сыном, такой невыносимо сухой и короткий, и его голос: «Я сказал маме, что у нас вышла размолвка из-за королевского госпиталя. Если она вдруг спросит — поддержите меня. Ни к чему ей знать правду». Нейлар прикрыл своей ложью его самого и его неблаговидный поступок. Несмотря ни на что, он его все-таки любил. И Вивиан любит — можно ли в это поверить?..

«Боги не отнимают, не даря ничего взамен», — подумал Кендал отчего-то без всякой радости.

Работы в столичных госпиталях и впрямь хватало, пятый солдатский исключением не был, так что Нейлар эль Хаарт не кривил душой перед родителями — по крайней мере, в этом. Каждую неделю через перевал Шейтан проходил новый обоз под белым флагом с зеленым отростком ивовой ветви. Самых тяжелых, тех, кого нельзя было трогать с места, оставляли в военных госпиталях запада, легко раненым оказывали необходимую помощь и возвращали в строй, но остальных отправляли в Мидлхейм. Искра войны пока лишь разгоралась — пусть ярко, однако самое пекло было еще впереди, и запад освобождал койки для новых солдат. Флот Данзара, идущий в арьергарде воздушного крыла своих бомбардиров, вот-вот ожидался к высадке в бухте Сирен.

Столица полнилась слухами, и львиная доля их расползалась по городу как раз из госпитальных палат. Нейл, будучи помощником главного алхимика, почти не контактировал ни с врачами, ни с ранеными, однако новости просачивались даже сквозь запертые двери лаборатории. На западе было худо. К Волчьим холмам, сквозь метель и по пояс в снегу, маршем двигалась последняя тройка лагерей севера, войска уже миновали Неспящую равнину и вот-вот готовились соединиться с основными силами на подступах к долине Клевера — но мало кто верил, что это поможет. Данзар превосходил соседа едва ли не вдвое, как драконами, так и людьми. Об этом говорили все: солдаты, недавно преодолевшие перевал Шейтан, их врачеватели, госпитальная обслуга, и Нейл чутко прислушивался к каждому обрывку разговора, к каждой беседе, в которой хоть раз прозвучало слово «запад»… Это было какое-то болезненное любопытство, которое он скрывал ото всех, он старался ничем его не обнаруживать, но перестать думать о том, что его тревожило, он не мог. Ему было страшно. За свою мирную, спокойную жизнь, за родителей, за младшего братца, за Кассандру — и от одной только мысли о том, что будет с ними со всеми, случись врагу прорваться к столице, Нейлу становилось жарко и жутко. Он знал историю Геона. Знал, что Данзар не успокоится никогда, пока жив последний Норт-Прентайс, — все хроники говорили об этом. И он не хотел терять тех, кого любил.

Седьмого февраля, на третий день после того, как Нейл всё же решился оставить родительский кров, со службы его отпустили пораньше. Сам Нейл вовсе этого не желал, однако мэтр де Берни буквально выставил его из лаборатории, и вечно печальный Пристли, стараниями Нейла наконец по-человечески выспавшийся, главного алхимика в этом решительно поддержал.

— Вы без того две недели спину не разгибали, — часто моргая, сказал он, глядя в лицо Нейлу. — И, честное слово, просто спасли меня от тихого помешательства. Нет, и не спорьте! Вы дежурили в госпитале два воскресенья подряд, теперь моя очередь!

Пристли был сирота, как, увы, часто случалось в среде чародеев, он учился в одной из общественных школ Мидлхейма, закончив которую по стезе алхимии, поступил в пятый солдатский госпиталь, и, несмотря на то, что он был всего на год старше Нейла, он был уже женат. Молоденькую супругу (госпоже Пристли едва исполнилось восемнадцать) первый помощник мэтра де Берни нежно любил, к тому же, всего пару месяцев назад он впервые стал отцом — и необходимость дневать и ночевать в госпитале угнетала его, едва ли не полностью оторвав от семьи. Стараниями Нейла Пристли впервые за месяц смог провести выходные дома, и благодарен новому соратнику был искренне. Главный алхимик тоже, хоть и совсем по другой причине.

— Не знаю, герцог, чем вас прельстил боевой факультет, — сказал мэтр де Берни, — но, к счастью, по дороге на фронт вы завернули к нам. Как тут не поверить в наследственность?.. Ваш батюшка может гордиться вами, и ваши преподаватели были правы — в алхимии вы знаете толк! Однако так можно и перегореть. Отправляйтесь домой, выспитесь хорошенько и возвращайтесь в пятницу. Дорогой Пристли прав — вы это более чем заслужили.

Как ни отнекивался Нейл, уверяя обоих, что он вовсе не устал и служба ему только в радость, никто не стал его слушать. Пришлось откланяться. Когда он покинул госпиталь, было еще начало пятого вечера, солнце едва село. Нейл пешком прогулялся до Медной улицы, где стоял доходный дом Лусетиуса, свернул в небольшой заснеженный дворик, поднялся на крыльцо и, войдя в теплую, темноватую переднюю, взбежал по лестнице на второй этаж. Его комната находилась в самом конце коридора. Нейл вставил ключ в замок двери под номером тридцать один, повернул и вошел.