— Что тем более? — и не подумал, тем не менее, позволить собеседнику отмолчаться я.

— Идея с пушкой для выстрела по Луне ведь не нова, — повременив, продолжил-таки Петров-Боширов. — Ее создатели — упомянутый вами господин Верн и его менее известный соавтор, некий Анри Гарсэ, также из французской черни — оба скончались более ста лет назад. И с тех пор уже дважды находились охотники воплотить сей их прожект в жизнь. Первая попытка провалилась, а вот вторая в каком-то смысле увенчалась успехом. Пушка была создана, она выстрелила, и ядро улетело к Луне.

— Судя по тому, что Луна на месте, в тот раз нигилисты промахнулись? — резонно предположила Муравьева.

— Стреляли не нигилисты, — заявил жандарм. — Иные экстремисты, ныне сошедшие с исторической сцены. И промахнулись они или нет — можно только гадать. Факта же два. Первый: если ядро и попало в цель, уничтожить с его помощью Луну не удалось. И второй: почти сразу за сим выстрелом разразилась Первая Астральная война. Конечно, как любили говаривать латиняне, post hoc non propter hoc — «после» не значит «вследствие»… Но как не устает напоминать один наш общий знакомый — есаул Семенов — не бывает подобных совпадений!

— А не двойные ли у вас тут стандарты, господин ротмистр? — не слишком весело усмехнулся я. — Как речь заходит о бедах молодой графини Воронцовой — так сплошные совпадения, и ничего, а как о чем-то ином — то так, типа, не бывает?

— Насчет Миланы Дмитриевны — хотите дружеский совет? — повернул ко мне голову жандарм. — При условии, что оный останется между нами.

— Держаться от нее подальше? — хмыкнул я, вспомнив недавние увещевания поручика Чубарова.

— Упаси Ключ, зачем же?! — всплеснул руками Петров-Боширов. — Я совсем об ином. Вот вы обсудили со мной ее проблемы. Возможно, потому что мне доверяете — что меня не может не радовать — а возможно, потому что попросту не видите иного способа выбраться из тупика, в котором очутились. Не встретив, как вам, без сомнения, показалось, понимания — не исключено, что еще с кем-то захотите поговорить на сию скользкую тему. С кем-то повлиятельнее вашего покорного слуги… Скажем, с кем-нибудь из окружения графа Василия Ростопчина — почему о нем вспомнил: вон дом его родственника стоит, — небрежно кивнул мой собеседник на приземистый особняк у дороги. — Так вот, категорически вам сего делать не рекомендую — к чему беспокоить пустыми фантазиями уважаемых людей?!

«Это он что, открытым текстом назвал нам имя злодея?» — первой сообразила Оши.

Хм, а ведь похоже на то! Очень похоже! И вполне в стиле Петрова-Боширова!

— Сердечно благодарю за… предупреждение, господин ротмистр! — горячо проговорил я. — Впредь ни с кем посторонним эту тему обсуждать не стану! Как и сам ваш добрый совет…

— Весьма меня сим обяжете, сударь, — бесстрастно кивнул жандарм.

в которой я попадаю на бал

Резиденция наместника располагалась на Тверской улице в доме под номером 13 (сюрприз!) и являла собой монументальное сложенное из оранжевого кирпича трехэтажное здание — широкое, в целых пятнадцать больших окон по фасаду. Центр оного фасада украшали шесть белокаменных пилястр под массивным треугольным фронтоном. У парадных дверей, выходивших прямо на проезжую улицу, без какого бы то ни было крыльца или хотя бы символической полоски тротуара, мерз на посту статный гвардеец Московского полка.

Я почему-то полагал, что Петров-Боширов намерен сопровождать нас и далее, но жандарм даже из экипажа выходить не стал — только убрал звуконепроницаемый тент, чтобы нам с Муравьевой было удобнее выбраться на мостовую, и, расплывшись в любезной улыбке, протянул на прощание руку:

— Всего доброго, Владимир Сергеевич! До новых встреч, Мария Михайловна!

— А почему это тебе — всего доброго, а мне — до новых встреч? — хмуро прошептала Маша, едва мы удалились от коляски на пару шагов. — На что это он намекает?

— Может, и ни на что, — пожал я плечами. — Иногда банан — это просто банан.

— Какой еще банан? — не поняла идиомы моя спутница.

— Чухонская народная пословица, — хмыкнул я.

— Не знала, что в Чухляндии растут бананы…

— В специальных оранжереях — почему нет?

— Погоди, — вспомнила тут Муравьева. — Ты ж на самом деле никакой не…

— А вот этого не надо! — выразительно посмотрел я на девушку.

— Да, да, молчу, — кивнула она.

В здание нас пропустили беспрепятственно.

Внутри, словно нарочито на контрасте с заснеженной вечерней улицей, оказалось пестро и довольно многолюдно: мелькали разноцветные мундиры, маячили штатские сюртуки и пиджаки, шуршали нарядные платья почтенных дам и юных девиц… Мы сняли наши черные шинели и шапки и оставили их на поручение гардеробщика в серебристой ливрее — для этого нам даже пришлось отстоять небольшую очередь к его стойке. После чего по широкой лестнице с золочеными перилами степенно поднялись на третий этаж — куда, собственно, и стремился снизу весь поток гостей резиденции.

Наверху, в просторной приемной, нам следовало отметиться у дежурного офицера. Им, к некоторому моему удивлению, оказался знакомый мне с лета ротмистр Муравьев — бывший адъютант Романова и, в придачу, дальний Машкин родственник (как видно, не по линии метисов).

Получается что, сей щеголь перешел к нынешнему московскому наместнику по наследству от предшественника, опального Светлейшего князя?

Несмотря на мою звучную фамилию, ротмистр меня как будто бы не узнал — ну или сделал вид, что не припомнил — а вот со спутницей моей охотно обменялся парой вежливых фраз.

— Вот что звезда Всеслава Полоцкого делает, даже еще не врученная, — сварливо пробормотала Маша, когда, покончив с формальностями, мы отошли от офицера. — В былые времена, коли доводилось пересекаться, он на меня как на пустое место смотрел, а теперь гляди-ка: «Что же вы, сударыня, не остановились на каникулы у нас, в Муравьевке?» Можно подумать, меня кто-то в эту его Муравьевку приглашал!

— Так это он, может, и пригласил — таким вот образом? — предположил я.

— Поздно, — скривилась девушка. — Я уже Милане обещала. Не бросать же ее — тем более теперь, когда она в такой ситуации!

— Это да… — задумчиво кивнул я. Мысли мои вернулись к проблемам Воронцовой — в свете наводки, что подкинул нам в экипаже жандарм. — А что, этот граф Василий Ростопчин — серьезная фигура? — понизив голос, спросил я у собеседницы.

— Куда уж серьезнее. Говорят, он еще с отчимом Миланы бодался, и небезуспешно — когда граф Анатолий на пике своего влияния был… Вон, кстати, здесь его сын, — показала внезапно Маша глазами куда-то в сторону. — Иван Ростопчин.

Я проследил за ее взглядом: у высокой стеклянной двери, как видно, ведущей на балкон, стоял высокий молодой человек в гвардейском мундире при серебряных эполетах поручика.

— У графа Василия два сына-близнеца, — проговорила между тем Муравьева. — Этот, Иван, служит в семеновцах, его брат, Павел — в Конвое. Говорят, при рождении отец подчистил им ауры, чтобы нельзя было определить, кто из братьев появился на свет первым — вроде как, чтобы ни один не имел перед другим никакого заведомого преимущества. Так они с самого детства и соперничают. На грани взаимной ненависти — а то и за гранью! Один поэт — некий господин Коровин, мастеровой из инородцев — даже пьесу об этом написал в стихах. Но граф Василий добился, чтобы постановку запретили, а рифмоплета этого выслали — не то в Бухару, не то вовсе за кордон, в Галилею… Впрочем, за последнее не поручусь — мало ли что люди болтают — но саму пьесу точно из театров убрали.

— Ничего себе! — хмыкнул я.

— Ходили слухи, что Ростопчин был на короткой ноге с Всеволодом Романовым, но, может, это и враки — после опалы Светлейшего князя положение графа Василия, вроде бы, ничуть не пошатнулось. Ну а со смертью Анатолия Воронцова, он, пожалуй, сделался самым влиятельным человеком в Московской губернии. Исключая разве что императорского наместника, князя Кропоткина… А может, и не исключая.