Прорвалась к нам и фон Ливен, доставившая Милане из Федоровки Пири. На входе Терезу снова пытались остановить, не сразу помог даже аргумент, что она ведет на дуэль «бурдюк» — ответ был циничным: «Так тем паче!» Молодая баронесса, понятно, не уступала. Думаю, если бы пришлось, она бы пошла на силовой штурм дверей или попыталась бы провесить портал внутрь дворца (там ожидались свои сложности), но в какой-то момент о скандале у подъезда доложили лично Ростопчину, и тот благодушно кивнул: пропустите, мол.

Это мне Оши рассказала — сам я графа Василия в тот момент не видел: в коридоре как раз появилась Маша, и я отвлекся на нее. Тереза же подтянулась минуты через три после Муравьевой. Почти одновременно с ней во дворец прибыли Петров-Боширов — в сопровождении знакомого мне жандармского лекаря — и пожилой гвардейский полковник, оказавшийся тем самым графом Репниным. Заметив в толпе наши черные мундиры, ротмистр подошел поздороваться — тогда как второй контролер направился прямиком к Ростопчину.

Впрочем, уже менее чем через минуту полковник быстрым шагом приблизился к нашей кадетской четверке.

— Молодая графиня, сие у вас артефакт? — после формального приветствия указал он Воронцовой на ее знаменитый перстень.

— Совершенно верно, господин полковник, — рассеянно кивнула Милана.

— Перед поединком извольте снять, — сухо потребовал Репнин.

— Это фамильная реликвия, — вскинув голову, непонимающе нахмурилась Воронцова. — И она не снимается.

— Я понимаю, что фамильная, — невозмутимо заявил гвардеец. — Но Его сиятельство граф Василий настаивает. Вам помочь избавиться от перстня?

— Господин ротмистр! — обернулась Милана на Петрова-Боширова. — Разве такого рода фамильные артефакты не дозволены современным дуэльным кодексом?

— В том случае, если против их наличия не возражает противник, — любезно пояснил жандарм. — Обычно так и происходит, но раз в нашем случае граф Василий изволит протестовать…

— Он же у нее не снимается! — вмешался я — и тут же удостоился пары скептических полуулыбок: при этом, вроде бы, сочувственной — от жандарма и откровенно уничижительной — от Репнина.

— Граф Ростопчин так боится проиграть в схватке, что идет на слом неписаной традиции? — язвительно осведомилась между тем Милана.

— Сие его законное право, сударыня, — развел руками ротмистр.

— Его сиятельство поймет, если вы откажетесь драться на сих условиях, молодая графиня, — в свою очередь высокомерно обронил гвардеец.

— Не дождется! — угрюмо буркнула Воронцова.

— Пойдемте, я помогу вам с перстнем… и с пальцем, — аккуратно тронула Милану за локоть фон Ливен.

— Если угодно, господин поручик также к вашим услугам, — показал Воронцовой глазами на скромно державшегося в стороне жандармского лекаря Петров-Боширов.

— Благодарю, господин ротмистр, мы сами справимся, — процедила Милана и вместе с Терезой двинулась в сторону дамской комнаты.

Убрались восвояси и оба контролера.

— Как думаешь, сильно ее ослабит отсутствие перстня? — шепотом спросил я у Муравьевой, неприязненно глядя вслед Репнину.

«Весьма», — опередив Машу, ответила Оши.

«И что делать?» — перешел на безмолвный диалог и я.

«Теперь уже ничего не поделаешь…»

«Ладно хоть я ночью у графа Василия добрый кус оттяпала, — столь же беззвучно бросила Муравьева. — Милана справится!»

«Конечно, справится! — поспешил подхватить я. — Но Ростопчин — свинья, конечно!»

«Поверь: еще какая!» — хмыкнула Маша.

«После того, как он велел пропустить Терезу с Пири, я просто подумал, что граф склонен поступать…» — хотел сказать: «благородно», но слово это настолько не вязалось у меня сейчас с Ростопчиным, что осекся.

«Не допусти граф Василий Пири — его бы потом обвинили в попрании дуэльного кодекса, — заметила Оши. — А насчет перстня, как справедливо отметил господин ротмистр, Ростопчин полностью в своем праве. Формального нарушения нет, а на досужие пересуды ему начхать!»

В этот момент к нам вернулись Воронцова и фон Ливен. Все пальцы у молодой графини были на месте, но перстень на безымянном левой руки отсутствовал.

Свой китель Милана несла, перекинув через локоть — как видно, сняла в дамской комнате и не стала снова надевать в преддверии поединка. На манжете белой рубашки я заметил у нее два бурых пятнышка — должно быть, следы от скоротечной операции по удалению фамильного кольца. Почти машинально сложив пальцы в щепоть, я убрал кровь с рукава девушки.

— Благодарю, — кивнула мне Воронцова. — Сегодня мне следует выглядеть безупречно…

Прозвучало это, надо признать, мрачновато.

— Ты его вынесешь, — как сумел более уверенно заявил я. — Со свистом!

— Согласна без свиста… Говорят, если свистеть — денег не будет, — выдавила улыбку Милана. — А мне это сейчас как никогда актуально…

— Так это ж Ростопчин просвистит — ему и деньги терять! — с жаром поддержала меня Муравьева. Правда, в глазах ее, кои от Воронцовой Маша предусмотрительно отвела, читалось совсем иное, что-то вроде: «Ох, зря мы все это затеяли! Ох, зря!» Но ни вслух, ни даже безгласно длинноножка этого, конечно, не произнесла.

— Молодая графиня, извольте проследовать в зимний сад! — донесся в этот момент до нас деловитый голос Петрова-Боширова.

— Ну, я пошла, — резко тряхнув косой — словно сбрасывая какую-то полудремоту — отрывисто бросила Милана.

— Удачи! — выдохнул я.

— Победы! — проговорила Муравьева.

— Мы с вами! — заявила фон Ливен.

— Пири, ступай за мной! — велела Воронцова клейменой девушке — и вошла в оранжерею.

Ростопчин уже ждал Милану внутри — вальяжно прислонившись к стволу почти пятиметровой пальмы. Но, как только Воронцова вступила в сад, граф оторвался от своей экзотической опоры и шагнул с подстриженного зеленого газончика на выложенную декоративной плиткой дорожку.

Не дойдя до противника саженей шесть, Милана остановилась, завела правую руку с кителем за спину, а левую протянула Пири. Холоп послушно взяла хозяйку за обнаженное запястье.

Петров-Боширов и Репнин тоже вступили под стеклянную крышу оранжереи.

— Милостивые государи и милостивые государыни! — явно усилив голос магией, провозгласил гвардейский полковник. В саду, должно быть, его слова звучали совсем уж громогласно — Воронцова аж поморщилась. — Пробил час смертного поединка между графом Василием Ростопчиным и молодой графиней Миланой Воронцовой! Молодая графиня, Ваше сиятельство… — Приступайте!

Девушка атаковала сразу же, как только прозвучала команда — простым, но, должно быть, мощным ударом. Увы, не настолько мощным, чтобы заставить графа хотя бы покачнуться: спокойно приняв выпад Миланы на щит, Ростопчин тут же ответил целой серией своих. Под их давлением Воронцова было отпрянула на полшага, но тут же восстановила позицию и один за другим выпустила в противника три файербола. Первый и второй погасли еще на подлете, но вот третий, кажется, едва не опалил графу кустистые седые брови. Ростопчин самую малость, но отвлекся, и, спеша развить преимущество, девушка зарядила ему чем-то в ноги — я не понял, какой именно техникой, но, должно быть, весьма действенной — граф разом рухнул на колени.

Публика в коридоре ахнула: большинство здесь ждали совсем иного зрелища. Но еще прежде, чем стих шелест изумленного выдоха, а я успел возликовать, Ростопчин уже снова стоял на дорожке в полный рост и с обеих рук засыпал Милану градом ударов, вынуждая противницу обреченно пятиться, таща за собой безучастную Пири. Не знаю уж, вовсе граф пренебрег щитом или положился не некую внутреннюю технику, но в любом случае ни о каких контрвыпадах Воронцова сейчас и не помышляла, уйдя в глухую оборону.

— Ну же! — прошептала рядом со мной Муравьева. — Не прогибайся! Стой!

Милана и впрямь перестала отступать, но как раз в этот момент тонкие пальцы Пири, которыми она стискивала руку Воронцовой, принялись стремительно чернеть — в «бурдюке» закончилась мана.