Вот они идут — большой, плотной колонной. "Картечью! Пли!" Первые залпы их не остановили: ряды сомкнулись, зазвучали выстрелы; под Наполеоном убило коня. Хорошо, что он успел установить батарею у входа в этот тупичок: три орудия с одной стороны, три с другой. "Огонь!" "Патриоты" бросились на "роялистов"; грохот выстрелов сменился жуткими звуками рукопашной. Человеческая волна схлынула, оставив на мостовой мертвые тела, но это еще не конец — вон идет вторая колонна. "Картечью! Пли!" Они отчаянно отстреливаются — те, что оказались в ловушке на крыльце храма. "Огонь! Огонь!"

…Сад Тюильри был теперь одновременно штабом, военным лагерем, биваком и полевым госпиталем, куда сносили раненых; жены и дочери членов Конвента сделались сиделками и помощницами хирургов. К наступлению темноты всё было кончено: на ступенях церкви Святого Роха осталось лежать триста убитых, конница преследовала разрозненные отряды повстанцев, в тюрьмы свозили арестованных. Наполеон Буонапарте отчитался Баррасу в выполнении поручения и отправился домой — спать.

Он смертельно устал, но сон не шел — слишком велико было возбуждение. Наполеон сел к столу и принялся за письмо к Жозефу: кратко, четко изложил события двух последних дней и свою роль в них. "Как обычно, я не получил ни царапины".

А ведь сегодня тринадцатое число! Он всегда избегал важных дел тринадцатого и по пятницам. Хотя, с другой стороны, по григорианскому календарю тринадцатое вандемьера IV года — это пятое октября 1795-го. Наполеон встал и подошел к окну, заранее зная, что он там увидит. Вон она, в темном небе, — крошечная, но яркая. Его счастливая звезда.

— Роза, позволь тебе представить генерала Буонапарте! — Наполеон услышал голос Барраса и обернулся. — Вот он, наш генерал Вандемьер!

Под руку с Баррасом стояла темноглазая брюнетка в "греческом" платье, с мелко завитыми локонами, спускающимися ниже плеч, с совершенной формы грудью и браслетами на изящных руках.

— Мы уже знакомы, — сказала она жеманным голосом. — Вы ведь меня помните, генерал?

Вопрос прозвучал как утверждение, красавица явно напрашивалась на комплимент, ожидая услышать нечто вроде: "Увидев вас однажды, забыть невозможно…" Наполеон ее помнил, у него отличная память. После подавления восстания Баррас передал ему командование внутренними войсками, которые должны были изымать у парижан оружие; вскоре после этого на прием к генералу Буонапарте явился мальчик лет четырнадцати и попросил, чтобы ему вернули отцовскую саблю — это единственная память об отце, которого казнили по приказу тирана Робеспьера. Наполеон распорядился вернуть ему саблю, и на следующий день с визитом приехала мать юного просителя — вдова, благодарить за участие. У неё довольно крепкие духи.

— Гражданка Богарне? — уточнил Наполеон.

Брюнетка улыбнулась, не разжимая губ.

— Друзья называют меня Розой. — Она отпустила руку Барраса, и тот деликатно удалился, оставив их наедине. — Надеюсь, вы тоже войдете в этот круг.

Роза. Так зовут мать Евгении, его несостоявшуюся тещу. Помолвку расторгли, когда Буонапарте жил в Париже на птичьих правах; Евгения не приехала к нему вопреки воле матери — вот и вся любовь… Чтобы боль перестала быть жгучей, ее надо выплеснуть на бумагу. Наполеон написал небольшой рассказ, пересочинив их историю: героический солдат, вернувшись из похода, знакомится в общественных банях с прекрасной Евгенией, влюбляется и женится на ней. Солдата зовут Клиссон (Сюси де Клиссон, с которым Наполеон подружился, еще служа в гарнизоне Баланса после Военного училища, будто бы потомок Оливье де Клиссона — героя Столетней войны). Супруги живут в деревне, на лоне природы, наслаждаясь любовью и растя своих детей, пока вновь не начинается война. Раненный в бою, Клиссон посылает домой сослуживца, чтобы успокоить Евгению, но тот соблазняет жену друга, и она перестает писать мужу на фронт. Тогда Клиссон отправляет прощальное письмо неверной жене и ее любовнику, собираясь погибнуть в сражении. Вот так. Из этого может получиться неплохой роман. Шодерло де Лакло ведь тоже был артиллерийским офицером…

Брюнетка взяла его под руку, прижавшись к нему довольно плотно (еще бы, такой холод, а она с голыми руками); они пошли вместе по галерее Малого Люксембургского дворца с облупившимися росписями и выщербленным паркетом, — еще совсем недавно здесь была тюрьма.

— У вас нет других имен? — спросил Наполеон и тотчас понял, насколько глупо это прозвучало.

Она рассмеялась грудным смехом, по-прежнему не разжимая губ.

— Мари. Жозефа.

Мари — слишком избито, да ей и не идет. Жозефа?

— Вы разрешите мне звать вас Жозефиной?

Баррас удовлетворенно наблюдал за удаляющейся парой. Похоже, Розе удалось укротить этого медведя. Всегда полезно держать на цепи дикого зверя, который ест у тебя из рук и растерзает твоих врагов по одному твоему слову. А если зверь вздумает рычать на хозяина… Что ж, тогда мы отправим его куда-нибудь, где он непременно… покроет себя славой. Когда этот Буонапарте возглавлял Топографический отдел Комитета общественного спасения вместо Карно, он вызвался поехать в Турцию и организовать революционную армию там. В Константинополе, конечно, ему делать нечего, а вот в Италии… Посмотрим.

В Лондоне всё решает общественное мнение, а в Вене — интриги и подкуп. Так объяснил Филипп де Сегюр, а он знает, о чём говорит.

Что бы Адриенна делала без Филиппа? Он познакомил ее с Буасси д’Англа из Комитета общественного спасения, и тот помог Жоржу уехать из Франции. Джеймс Монро выдал Жоржу паспорт на фамилию Мотье; все члены Комитета подписали бумагу, не зная, о ком идет речь. Фрестель тоже получил паспорт, но в целях конспирации они путешествовали порознь: в Гавр, а оттуда в Америку Жоржа отвезет бостонец Расселл. Ах, хоть бы на этот раз всё прошло хорошо! Адриенна дала сыну письмо к Джорджу Вашингтону: "Хотя я не получила утешения, не будучи услышанной Вами и не добившись от Вас услуги, способной, по моему мнению, вырвать его отца из рук врагов, поскольку Вы смотрели на это дело иначе, мое доверие осталось неизменным, и с этим глубоким и искренним чувством я передаю своё дорогое дитя под покровительство Соединенных Штатов, которые он уже давно привык считать своей второй родиной, а я давно смотрю на них как на наше убежище, и под личное покровительство их президента, чьи чувства к его отцу мне известны". В конце она выражала надежду, что семья Лафайета скоро воссоединится на земле свободы. Ах, вряд ли это будет так уж скоро…

Весной Адриенна радостно обнимала Розалию: Граммо-ны пешком пришли в Шаваньяк из Франш-Конте. Денег на дилижанс у них не было, да и ездить в почтовых экипажах нынче опасно: на дорогах полно разбойников. Все вместе провели три недели в Клермоне, пережидая новые беспорядки в Париже, и Виргиния приняла там первое причастие. Новые, термидорианские власти распорядились вернуть имущество казненных их наследникам. Адриенна поехала в Бри, где находились два имения ее матери, и, хотя деньги пригодились бы ей самой, исполнила последнюю волю покойной, раздав завещанное имущество старым слугам. Жорж уехал, и в сентябре Адриенна со спокойной душой отправилась с дочерьми в Дюнкерк, где села на корабль до Гамбурга. Американский консул Пэриш выписал ей паспорт как жене Жильбера Мотье из Хартфорда в штате Коннектикут: она не скрыла от него, что держит путь в Вену, а въезд в Австрию французам был запрещен. Зато Альтона, находящаяся в двух лье от Гамбурга, была владением датской короны и не закрывала свои двери для эмигрантов.

Не успели Адриенна, Анастасия и Виктория расположиться на постоялом дворе при почтовой станции, как туда примчалась графиня де Тессе. Фамилии всех путешественников, прибывающих в Гамбург, полагалось сообщать в городскую управу, с указанием их звания и страны, откуда они прибыли, а затем публиковать в немецкой газете; день эмигрантской общины неизменно начинался с просмотра этих списков.