Столь же воровата ворона. (Не оттого ль и название птицы: вор-она.) Приходилось видеть, как воруют вороны яйца в гнездах бакланов. Одна начинает дразнить, задирать сидящую на гнезде птицу, и, как только та приподнимется постоять за себя, другая ворона хватает яйцо.

Но все это, как говорится, в порядке вещей.

Куда интереснее криминальные факты о похищениях птицами ценных и не очень ценных, но блестящих или цветных вещичек. Вот документы моего многолетнего следствия.

В бердянском доме отдыха «Приморье» неожиданно стали исчезать ручные часы. Местные Шерлоки Холмсы сокрушенно пожимали плечами — загадка! Разрешила загадку Нина Беловденко. Ранним утром, открыв глаза, увидела она ходившую по подоконнику сороку: «Гляжу: скок, схватила с тумбочки у соседки часы и сразу на тополь…» В гнезде на тополе обнаружили пять часов, колечко, полтинник, легкий поясок с пряжкой и полдюжины металлических бутылочных колпачков.

Мой знакомый Владимир Халепа пишет из Еревана: «В гнезде сороки на стрельбище обнаружил одиннадцать гильз, кольцо от гранаты и три металлические пуговицы».

А вот история с неожиданным поворотом сюжета. Н. Семченко (село Каменское на Камчатке) в морозную пору приголубил сороку: стал через форточку выкладывать ей на фанеру возле окошка еду. «Если не положил, стучала в окошко клювом». И вот (как объяснить это?) сорока стала оказывать покровителю знаки внимания.

«Фольгу от конфет принесла, разноцветные стеклышки, бусины. А однажды увидел я на фанере золотое колечко с аквамарином. Повесил объявление: так, мол, и так… Нашлась хозяйка колечка! В доме напротив проветривали комнату, через форточку с подоконника сорока и унесла драгоценность».

Шалашник и наши воровки — ворона и галка.

Примерно так же ведут себя и вороны. И можно долго рассказывать об украденных чайных ложках, очках, часах, бритвенных лезвиях, бельевых прищепках, тюбиках с краской, рыболовных блеснах, монетах, ключах и прочих соблазнах для галок, ворон, сорок, соек. Но как объяснить эту странность — завладеть блестящим предметом? Никакой ведь практической пользы стекляшки-железки для птиц не имеют. В одной из недавно вышедших книжек о поведении животных я встретил термин «предэстетический импульс», который следует понимать как зачаток чувства прекрасного у животных. Эта мысль представляется верной. Хохолки, гребни, яркие перышки в крыльях, красные грудки, радужные хвосты в красочном мире птиц существуют не затем вовсе, чтобы радовать человека.

Краски и блестки предназначены для птичьего глаза, для глаз пернатой подруги. Она должна оценить красоту эту. И, значит, она должна ее чувствовать! Не этот ли «предэстетический импульс» заставляет наших врановых птиц покушаться на все, что блестит и выделяется цветом?

Размышление это подтверждает своим поведением австралийская птица шалашник. Место для брачной встречи скромно одетый самец этой птицы тщательно украшает. Построив любовный шалаш, он носит к нему ракушки, блестящие крылья жуков, цветы, раскладывает серебристой изнанкой кверху листья растений.

Если поблизости оказываются доступные птице предметы человеческого обихода, «дизайнер» жадно хватает их клювом и несет к шалашу.

Чем лучше украшено место любовной встречи, тем больше шансов у шалашника на взаимность.

Изучая эстетический вкус шалашников, орнитологи в изобилии разбрасывали в зоне их обитания всякую всячину — выбирай! Вот что выбрал один из шалашников: зубная щетка, пуговица, точилка для карандашей, ружейный патрон, шариковая ручка, игрушечный самолетик, тесемка — все почему-то синего цвета, хотя были предметы разных цветов. Другой шалашник свою арену любви украсил только ракушками и прищепками для белья — семнадцать штук, и тоже все синие!

Остается еще сказать, что шалашник — близкий родственник наших ворон и галок.

Внимательно просматривая досье на наших вороватых эстетов, я обнаружил: кроме вещичек, имеющих блеск, они уносят и кое-что ярко окрашенное. Какой же цвет их больше всего привлекает? Оказывается… синий. Расчески, бусины, обрывки пластика, карандаши преимущественно синего цвета. А вот и прямо сообщенье об эксперименте. «На птицефабрике четыремстам курам породы белый леггорн дали гранулированный корм, окрашенный в голубой, зеленый, желтый и красный цвет. К удивлению экспериментаторов, куры кинулись клевать гранулы голубые». Голубые! Почему? Пока что ответа, кажется, нет.

 _{Фото И. Константинова и из журнала «Нэшнл джиогрэфик» (из архива В. Пескова).}

 _{15 апреля 1984 г.}

(Проселки)

Мы летели над тундрой. Невысоко летели. Денек был пасмурный. Земля и небо, было видно из вертолета, местами соединялись космами серых дождей. Но вдруг появлялось и солнце, и тогда тундра блестела множеством мелких озер и в дымке у далекого горизонта глаз ловил чешуйчатый бег немалой здешней реки Пясины.

Вертолет вез охотников. Приближался великий ход диких оленей. Речка была у них на пути. И охотники загодя занимали позицию — бить оленей на переправах.

В нужных местах машина наша снижалась, морщила ветром воду в реке, пригибала к земле желтые травы и белые звезды пушицы. Чуть касаясь земли, вертолет зависал, и в открытую дверь на землю прыгал механик Миша. Прижимая к голове растрепанный ветром чуб, он пробовал твердость земли ногами, глядел, пригибаясь, — все ли надежно у нас под колесами, — и радостно, взмахом руки разрешал вертолету коснуться тверди.

Иногда мы сразу же улетали, оставив на берегу Пясины человека с ружьем. В других местах командир выключал двигатель и, дав винту замереть, выпускал нас всех поразмяться.

В долгом этом полете запомнились мне не столько охотники, сколько пилоты. Их было трое. Возрастом — разные, и характер сквозил у каждого свой. Но была в их работе не просто необходимая четкая слаженность, а что-то большее. И это большее ощущалось как радость, которая передалась и мне, пассажиру. Командир дал наушники, и мы сквозь грохот машины говорили по радио, хотя сидели почти что рядом.

— Любите летать? — спросил я, заранее зная ответ.

— Люблю, — кивнул командир.

— И ребята?

— Любят!

Второй пилот, как оказалось, пять лет врачами по причине бронхита не допускался к полетам. И вот четыре недели назад полеты ему разрешили.

— Медовый месяц… — сказал командир.

Второй пилот, безмолвно принимавший участие в нашем радиоразговоре, благодарно кивнул: «Медовый!»

Командир хорошо понимал, что чувствует в этом долгом интересном полете младший его напарник. Он полностью дал ему управленье. Сам только зорко посматривал за приборами.

Третий член экипажа — механик — тоже летал всего месяц. Он пробовал силы после училища. И на мальчишеском лице его читалось все, что испытывала душа. На борту были у него невидимые мне обязанности. Но вся энергия молодого механика выливалась в моменты, когда вертолет зависал и за механиком, прыгнувшим в дверь, было последнее слово: садиться или не садиться.

— Прямо как дирижер! — дружелюбно пошутил командир, когда на обратном пути в Дудинку мы садились у домика рыбаков.

Сам командир, Виктор Иванович Иценко, летает уже девятнадцатый год. И все тут, на Севере, — сначала в Якутии, теперь на Таймыре. Однообразная для новичка тундра ему знакома, как домашняя скатерть.

— Юра, чуть влево, покажем гостю озеро с лебедями…

Минут через пять мы действительно видим взлетевших с синей воды белых птиц.

— Вот эти озера без рыбы — до дна промерзают. А то, небольшое — с рыбой… Как думаете, сколько верст до той вон красной горушки?.. Нет, ошиблись, не менее ста километров…

Родом командир из сельской лесной Черниговщины, с реки Остер.