На Оке осенью.

* * *

Чувство Родины — важнейшее чувство для каждого человека. У взрослого это чувство подобно большой реке. Опыт жизни и впечатления от всего увиденного понятие «Отечество» расширяют до границ всего государства. Но есть у каждой реки исток, маленький ключик, от которого все начинается. И чувство Родины (обратите вниманье на корни слов: род — родник — Родина) прорастает, как все большое, из малого зернышка. Этим зернышком в детстве могла быть речка, текущая в ивняках по степи, зеленый косогор с березами и пешеходной тропинкой. Это могла быть лесная опушка с выступающей в поле грушей, дикий запущенный сад за околицей, овраг с душистыми травами и холодным ключом на дне, это могли быть копны сена за огородом и телок на привязи возле них. Могли быть те самые четыре сосны над равнинной дорогой или городской двор с какими-нибудь дорогими сердцу подробностями. Перечислять можно до бесконечности. Каждый, читающий эти строки, без труда вызовет в памяти что-то подобное. И не так уж сложно объяснить, почему все это нам дорого. Почему память долго это хранит, почему дорогие воспоминания служат точкой опоры на кругах жизни и особо в трудные ее моменты.

Все достаточно просто. Близкие сердцу картины родной земли связаны у нас в самыми первыми радостями узнавания жизни, с ощущением жизни как таковой, с неосознанной еще благодарностью за эту жизнь. Это могучая сила памяти! Она влечет птиц из дальних краев к месту, где они родились, она всю жизнь согревает человеческое сердце, делает его счастливым. Или несчастным, если человек почему-то потерял Родину. И что важно сейчас подчеркнуть, разветвленное дерево чувства Родины должно иметь самый первый изначальный росток, и чем он крепче, тем быстрее дерево вырастает, тем зеленее его вершина.

Ничего особо нового в размышлении этом нет. Читая Ушинского, мы видим, как много этот большой педагог уделял внимания воспитательной силе природы, воздействию пейзажа на формирование человека, значению изначальных ростков в глубоком патриотическом чувстве. «Зовите меня варваром в педагогике, но я вынес из впечатлений моей жизни глубокое убеждение, что прекрасный ландшафт имеет такое громадное влияние на развитие молодой души, с которым трудно соперничать влиянию педагога». Красноречивые строки!

К истоку патриотических чувств человека обратился Константин Симонов в дни, когда судьба наша определялась словами: Родина или смерть! Мы и сегодня без волненья не можем читать эти строки.

Вряд ли надо еще что-нибудь говорить в доказательство, как важно беречь нам в облике нашей земли, нашей страны все, что может тронуть человеческое сердце и оставить о себе благодарную память. Все ли у нас тут в порядке?

По праву человека, изрядно поездившего, должен поделиться своей тревогой. Много говорим о красоте земли, но бережем плохо то, что надо непременно беречь. Грустно признать, но на «клочке земли, припавшем к трем березам», частенько видишь кучу бетонного мусора, или забытую ржавую сеялку, или нетленную кучу полиэтиленовых мешков из-под удобрений. Песчаный берег украшает автомобильное колесо или какие-то старые ящики, брошенная мелиораторами труба. Опушка леса и полосы лесопосадок в степи опалены химикатами, неаккуратно распыленными с самолета. Живописную вековечную тропку к деревне вдруг видишь запруженной морем навоза, для которого почему-то именно тут устроили склад. Березы в лесу испачканы пятнами масляной краски — помечали лыжный маршрут. Зеленый травяной склон горы нередко видишь изрезанным громадными буквами какого-нибудь призыва. Достигает ли цели этот призыв, когда его вырубают лопатой в зеленом дерне?

Пренебрежение обликом всего, что нас на земле окружает, встречаешь настолько часто, что нет возможности всего даже и перечислить.

Работали мелиораторы — оставили после себя «лишние» трубы, ржавый, отслуживший свое бульдозер. Дорожники брали песок — оставили рваную язву в земле, хотя обязаны были рекультивировать землю, засадить ее лесом. Газопроводчики по лесам оставляют иногда полосы, кои немудрено спутать со следами печально известного смерча — поваленный, сдвинутый в кучи, гниющий лес, бугры земли, погнутое железо.

Строителям скоростной магистрали Москва — Симферополь был нужен песок, и такой, чтобы стоил недорого, чтобы был под рукой. Где же его нашли? В пойме Оки, на узкой полоске земли, лежащей между рекой и Приокско-Террасным заповедником. Это было особой красоты место с холмами, поросшими соснами, с остатками реликтовых растений, оберегаемых заповедником. Близость заповедника (сто метров до его границы!), близость крупнейшего в нашей стране биологического центра Пущино (стоит на противоположном берегу Оки) добывателей песка не смутила.

Ревели бульдозеры — срезали «песчаные неровности рельефа», пылили тяжелые самосвалы, размалывая колесами податливую землю.

В рытвины по пробитым дорогам из Серпухова сейчас же повезли всякий мусор и хлам. Кто разрешил тронуть место не просто живописное, но драгоценное из-за близости к двум исследовательским и природоохранительным центрам?

И как объяснить равнодушие и заповедника, и ученого мира в Пущине, на глазах у которых добывался «дешевый песок»?

Уникальность ландшафта, дорогие сердцу черты природы в ряду ценностей, как правило, не стоят. Без колебаний они приносятся в жертву сиюминутной выгоде и потребностям дня. А часто эта небрежность сопряжена с бесхозяйственностью. Всем памятно увлечение «культурными пастбищами». Луга, там, где они еще сохранились, поделили на секции — сегодня пасем коров в одной загородке, завтра — в другой. Хорошее в принципе дело, пошумев и затратив деньги на городьбу, почему-то, однако, забросили — пасут коров, как пасли раньше. Но тогда убрать бы с лугов бетонные столбы и рваную проволоку. Нет. Во многих местах торчат эти столбы, как обглоданные кости, путается проволока под ногами коров и людей, растут ребятишки, полагая, что это дело нормальное.

К деревне Зимёнки на юго-западе от Москвы в прошлом году взамен электролинии на старых сосновых столбах подвели новую — на бетонных. Хорошо! — упрочилась подача электричества в деревеньку. Плохо, что старую линию не убрали, не увезли. В живописном местечке, приютившем пионерский лагерь, торчат так и сяк столбы и старые провода. В обнимку — бесхозяйственность и равнодушие…

И как-то неловко уже после всего этого говорить о некоторых тонкостях восприятия человеком пейзажа. О том, например, что всегда внимание людей останавливало и волновало одиноко стоящее дерево. Можно докопаться до причинности этого. Не в том сейчас дело.

Главное — что волнует, всегда волновало и заставляло беречь эти стоящие над ручьем в поле, на взгорке или где-нибудь особняком на опушке березу, дуб, вербу, дикую грушу. И это у всех народов. Во Вьетнаме, когда проезжаешь по рисовым полям, видишь одиноко растущие дерева. «Дерево дао… — помню, сказал переводчик. — Под ними отдыхают во время работ, о них сложены стихи и песни. Их берегут, как священные». Вспоминаю сейчас вьетнамский пейзаж и не могу представить его без этих одиноких деревьев.