В машине часто обедали. Бывали случаи, спали в машине. В Кременчуг из-под Киева, с 1-го Украинского фронта на 2-й ехали, помню, с утра до ночи — 500 километров. По фронтовым дорогам это громадное расстояние. А на Калининском фронте, был случай, попали в такую распутицу, в таких увязали пробках — 50 километров ехали 8 часов.

Бывало, наш «Хорьх» останавливался в грязи. Даже тракторы увязали. А время не ждет. В таких случаях Жуков выходил и садился на броню проходившего танка. Николай Харлампиевич, естественно, рядом и пистолет на всякий случай достанет… — «Хоръх» — машина большая. Немецкие летчики, заметив ее, понимали, наверное: не лейтенант едет…

А. Н.: — Нападенью машина подверглась только однажды. Под Обоянью я вез на полевой аэродром маршала Василевского. Были сумерки. Камуфлированная под снег машина выделялась на весеннем уже потемневшем шоссе, и «Мессершмитт» полоснул по нас трассирующими. Спрятаться негде — голое место. Я стал маневрировать. Василевский потом сказал Жукову: «Спаслись благодаря твоему шоферу». Эти слова Георгий Константинович передал мне как большую награду.

— Вы были единственным шофером Жукова во время войны?

А. Н.: — Нет. Нас было несколько. Подменяли друг друга. Но я единственный в группе прошел весь путь от Москвы до Берлина.

Н. X.: — Но следует знать, по мере того, как фронт от Москвы удалялся и роль Жукова в руководстве войной возрастала, для выездов на фронт стал снаряжаться специальный поезд. Это была подвижная штаб-квартира заместителя Верховного главнокомандующего. Сзади и впереди — платформы с зенитками. Выбил в поезде вагоны связи, охраны, вагон-гараж, вагон, где находился штаб маршала.

Соблюдались, конечно, все меры секретности и предосторожности. У места назначения поезд тщательно маскировался. К разным местам на фронте ездили на машинах и возвращались на поезд.

Бомбежки? Попадали и под бомбежки. Особенно сильную помню в Курске. Велась ли охота за поездом маршала специально? Трудно сказать. В Перхушкове бомба попала в штаб Жукова. Посчитали — случайность. Но то же самое произошло на Калининском фронте. Случайностью можно считать то, что Жукова оба раза в штабе не оказалось.

— Приезд Жукова на фронт был всегда тайной?

Н. X.: — Обязательно. После Московской битвы немцы уже хорошо знали цену Жукову. Появление его в войсках означало подготовку серьезного наступления. Георгий Константинович прибывал на фронт не под своей фамилией. Знаки различия были спрятаны под шинелью или плащом. Но к концу войны он выезжал в войска уже в маршальских погонах. Его узнавали в лицо даже солдаты. И это воодушевляло.

— Вы Жукова охраняли. А сам он имел какое- нибудь оружие? На дорогах ведь были и диверсанты, да и фронт рядом.

Н. X.: — В начале войны был у него пистолет. Но весной в 42-м по пути на Калугу в леске спустило у нас колесо. Вылезли из машины подождать, пока Саша запаску поставит. Георгий Константинович говорит: «Давай постреляем…»

Дает пять патронов. Себе тоже пять зарядил. Повесили на березе обломок фанеры, отмерили тридцать шагов. Стреляли по очереди. Оба попали. Но мое попадание было более кучным. Георгий Константинович улыбнулся и отдал мне свой пистолет. С тех пор в руках у него, кроме охотничьей двустволки, никакого оружия я не видел.

— Известна фраза Жукова: «А я, если дело того требовало, пахал животом землю у самой передовой». Вы-то, наверное, знаете, как это было?

Н. X.: — Знаю, конечно. Во всех случаях я сопровождал маршала. Это было обычно перед каким-нибудь большим наступлением — Георгию Константиновичу важно было самому оценить местность, представить возможное развитие боя…

— Риск был серьезным?

Н. X.: — Без нужды Жуков не рисковал. В его характере не было ничего показного. Был он человеком храбрым и мужественным. Во имя дела и себя не жалел, и с других спрашивал. Но на войне без риска нельзя. Был случай, когда мне лично небо показалось с овчинку. В боях на Курской дуге, прежде чем отдать приказ Ставки о наступлении Брянскому фронту, Жуков приехал к месту намеченного удара. Было это 11 июля 43-го года. Машину оставили в леске, примерно в километре от передовой. Далее он пошел пешком с командующим фронтом М. М. Поповым. Уже у самой передовой сказал: «Теперь вы останьтесь, а я один…» Надо было ему убедиться, что местность для рывка танков выбрана без ошибки. Пополз. Я за ним. У нейтральной полосы Жуков внимательно осмотрел лощины и взгорки. А когда возвращались, как видно, были замечены немцами. Мины! Одна — впереди, другая — сзади. «Третья будет наша, прижимайся к земле!» При этих словах я рванулся и накрыл, как мне предписано было службой, маршала своим телом. Мина разорвалась в четырех метрах, к счастью, на взгорке — осколки верхом пошли. Но взрывом нас сильно тряхнуло.

Георгий Константинович потерял слух. Осмотревший его в Москве профессор сказал, что надо лечь в госпиталь. «Какой госпиталь — столько забот!» Пришлось врачу-специалисту приехать на фронт. Тут и лечились месяца два.

— Война одинаково тяжела была и солдату, и маршалу. По вашим наблюдениям, в какие дни Жукову пришлось пережить наибольшее напряжение?

Н. X.: — Во время боев под Москвой. Спал он в сутки два-три часа. Когда немца отбросили и когда громадное напряжение спало, Жуков попросил часов десять его не будить. И вдруг серьезный звонок. Старший адъютант Медведев растерянно докладывает в телефон, что не смог Жукова добудиться. Часа через три спешно из штаба пришел генерал Соколовский. Говорит: опять звонит Сталин… Сам прошел к Жукову, но тоже вынужден был доложить: «Не можем разбудить…» Сталин будто бы сказал: «И не будите, пусть отоспится».

— Вам приходилось выполнять поручения маршала. Какие?

Н. X.: — Да разве можно все перечислить? Ну, например, заехать в Москву, к раненому Рокоссовскому, передать ему дружескую записку Жукова…

Или еще порученье. После победы под Сталинградом у всех на душе отлегло, все чувствовали: наступает на нашей улице праздник. Это чувство испытывал и Жуков, оно, как я понимаю, искало какой-то выход. Он попросил: «Что-то мне захотелось научиться играть на баяне. Подыскал бы ты мне учителя». Среди раненых я нашел паренька-баяниста. Играл хорошо. А учитель из парня не вышел. Робел перед маршалом. Нашел я неробкого — Ивана Усанова. Он за год, урывками, научил Георгия Константиновича игре на баяне… Вот любимые песни Жукова: «Коробейники», «Славное море, священный Байкал», «Темная ночь», «Соловьи».

В 1945 году в Берлин приехала Лидия Андреевна Русланова. После большого ее концерта встретились возле стола. Георгий Константинович попросил баян. Русланова пела, а Жуков аккомпанировал. «Для маршала совсем неплохо», — сказала Русланова.

— На войне было всякое: победы и неудачи. Как проявлялся характер Жукова в разные дни войны?

Н. X.: — Никто никогда не видел его подавленным. Бывал он усталым, озабоченным. Подавленным — никогда! Чем острее, опаснее была ситуация, тем собранней, энергичней был Жуков. А особую его радость мы наблюдали дважды. В 41-м году он радостным ехал в Москву из-под Ельни. Тяжелое было время. Но основания для радости были. Была одержана первая заметная победа над немцами. Для Жукова эта победа означала еще очевидность его правоты в возникшем возражении со стороны Сталина по вопросу контрудара на Ельнинском плацдарме.

Мы в то время об этом разговоре, конечно, не знали. Но поздней стало понятно, сколь принципиально важна была для него победа в Ельнинской операции… А в мае 45-го года, в День Победы, я видел, как Жуков в кругу друзей пустился в пляс. Это был выход радости, всех тогда охватившей.

— Часто приходится слышать о суровости Жукова. Ваши наблюдения на этот счет.

Н. X.: — Во-первых, надо помнить: само время войны было очень суровым. Громадная ответственность лежала тогда на каждом человеке. Суровая требовательность порядка, дисциплины, точности исполненья была нормой, иначе бы мы не победили.