— Это я понимаю. Но, как бы то ни было, от меня ускользает, каким образом уязвимость этих строений может стать для тебя источником дохода.

— По-детски рассуждаешь. Слушай внимательно. Мне доносят, что там-то или там-то дом охвачен пламенем. Я бросаюсь туда и тотчас принимаюсь расточать знаки внимания и сочувствия злополучному собственнику. А он, заметь, совершенно убит, растерян, внезапная утрата своего добра выбила его из колеи, короче, человек не в себе. Я тотчас же, с явной целью его утешить, выражаю готовность купить участок, на котором не осталось ничего, кроме груды головешек. Притом, уточним, предлагаю весьма низкую цену, куда дешевле истинной стоимости. Какое, по-твоему, решение примет этот бедолага?

Ответ представлялся очевидным:

— Он согласится продать.

— Вот именно. Несколькими днями позже одна из бригад моих каменщиков явится туда и примется отстраивать новехонький доходный дом, который я незамедлительно выставлю на продажу. Ибо запомни накрепко: горе тому, кто затевает строительство, чтобы оставить свою постройку себе! Невозможно даже вообразить, сколько тревог ему уготовано и каких. Нет: построить и продать. Это мой девиз!

Карпофор помолчал, потом с самодовольным видом вопросил:

— Интересная идея, ты не находишь? Таким образом, можно, используя отчаяние людей, прибирать к рукам их добро, причем это отнюдь не исключает самых похвальных чувств!

— Я признаю, что это хитроумная предприимчивость, — скрепя сердце, отвечал Калликст.

— Так и знал, что ты оценишь. Теперь для меня очевиден смысл твоего присутствия: твоя служба мне пригодится.

Заметив недоумение фракийца, он пояснил:

— Все складывается превосходно. Представь себе: похвалы, которые расточал тебе твой покойный хозяин, еще тогда навели меня на мысль, что ты, должно быть, просто создан для дел такого рода. Ведь способы, которые ты пускал в ход, когда управлял его хозяйством, оказались прибыльными, доходы росли, так что я пошел бы еще дальше и предположил, что тебе эта работа по вкусу. Я не ошибаюсь?

— Нет, но обязанности, которые я исполнял у Аполлония, не имеют ничего общего с тем, что происходит здесь. Подобный размах для меня непредставим.

— Успокойся. Я и в мыслях не имел назначить тебя управлять всем моим имуществом! Полагаю, что у тебя пока не может быть опыта, необходимого для этого. Еще слишком рано. То, чего я хочу, куда больше соответствует твоим нынешним возможностям. Ты разбираешься в хозяйственных нуждах доходного дома?

— Вполне.

— Ну вот, отныне этим и займешься. Будешь выезжать на место, прицениваться, торговаться, приобретать. Только и всего. Или ты находишь, что это слишком сложно?

— Ни в коей мере. Просто думаю, что мне потребуется время, чтобы приноровиться.

— Времени у тебя будет столько, сколько нужно. В первые дни я буду тебя сопровождать, а уж потом тебе останется лишь следовать моему примеру. Также я уведомлю тебя о ценах, принятых в разных округах столицы, и о том, как стоимость земли изменяется в зависимости от ее расположения, чтобы ты мог вести торг наилучшим образом. Итак?

Калликст, которого это предложение застало врасплох, призадумался. Что он мог поделать? Это же было не что иное, как завуалированный приказ.

— Хорошо, — без всякого восторга обронил он. — Когда я должен приступить?

Карпофор издал короткий жесткий смешок:

— При первом же известии о пожаре, друг мой. Не бойся, тебя вовремя предупредят.

Ростовщик с довольным видом поерзал на подушках, потом заговорил снова:

— Видишь ли, у меня твое существование должно свестись к двум словам: трудолюбие и покорность. Если ты будешь исполнять свой долг так, как я его понимаю, я берусь сделать из тебя счастливого раба. И напротив: если тебе взбредет в голову позволять себе дикие выходки вроде того, что ты первое время творил у Аполлония, тут уж...

Хотя конца фразы Карпофор умышленно договаривать не стал, ее смысл был более чем ясен.

— Все понятно? — И, не дожидаясь ответа, заключил: — Теперь можешь идти.

Калликст отвесил поклон и неторопливо направился к двери.

— Люпус!

Фракиец застыл, будто его пригвоздили к полу.

— Вижу, годы не смягчили твой нрав... Ты все такой же обидчивый?

— Да, господин Карпофор, я все тот же, — решительно подтвердил Калликст.

Толстое лицо римлянина побагровело:

— Знаешь, чего тебе может стоить подобное поведение?

— Нет. Зато мне известно, чем это может грозить тебе. По меньшей мере, тысячей денариев убытка. Ведь ты столько заплатил, чтобы меня получить? И это еще не считая той прибыли, которую ты надеешься получить в расчете на мою голову.

— Ты без сомнения самый наглый раб во всей Империи! — в ярости завопил всадник.

— Нет, просто самый рассудительный. Твое дело взвесить, какой толк от тупого, но послушного раба, а что может дать тебе другой, упрямый, зато смекалистый.

Карпофор поднялся с лицом, налитым кровью под цвет пурпурных подушек, среди которых он возлежал. Калликст стоял перед ним не отводя взгляда, казалось, в ожидании решения, но сам уже знал, что оно будет благоприятным. Как ловкий игрок, он почуял слабую струнку своего нового господина: тот просто не мог не попасться на такую удочку. И точно: римлянин ограничился тем, что два-три раза шумно вздохнул, потом снова плюхнулся на ложе. Ему даже удалось изобразить усмешку:

— Сколько же терпения нужно было иметь этому бедняге Аполлонию, чтобы тебя выносить! Как бы то ни было, советую тебе держаться на высоте надежд, которые я на тебя возлагаю, если не хочешь, чтобы я отдал тебя в руки Елеазара. Сдается мне, что он тебя не полюбил...

Он настолько погрузился в размышления, что не слышал, как она вошла. Когда очнулся, Флавия уже была здесь, совсем близко, и она ему улыбалась.

— А ты все в своих мечтах? Укрылся от мира?

Он запечатлел на лбу девушки мимолетный поцелуй.

— Ну как, наша мастерица причесок довольна своей новой хозяйкой?

Улыбка Флавии померкла разом, словно по волшебству.

— Маллия сумасшедшая. Совершенно безумна.

— Стало быть, дело еще серьезнее, чем я предполагал, — пошутил Калликст.

— Говорю же тебе, она помешана! Я готова утверждать, что по сравнению с этой женщиной сестра Аполлония, у которой тоже имелись свои навязчивые идеи, была настоящей святой. Знаешь, сколько флаконов и маленьких горшочков с алебастром я насчитала у племянницы нашего господина? Больше трех десятков! Снадобья одно другого невероятнее: фукус — это такая морская водоросль, а еще мел, свинцовые белила, винный отстой, пудра из сурьмы и уж не вспомню, что еще. В конечном счете, все это служит для того, чтобы попытаться, причем тщетно, скрыть ужасные мелкие прыщи, покрывающие все ее лицо. «Крапивная лихорадка» — вот каким прозвищем ее наградили служанки. Они намекают, что прыщи у нее от похоти. Все это... как бы тебе сказать... Это смешно.

— Не знаю, смешно ли, но если тебя послушать, мне кажется, ей это подходит.

— А как ты полагаешь, довольствуется ли она простой прической на республиканский манер? Да ни за что на свете! Это было бы кощунством. Как вообразить высокородную Маллию причесанной настолько скромно? К тому же, как ты, может быть, заметил, патлы у нее черные как смоль. Не далее как вчера она вздумала стать блондинкой. Часы напролет мне пришлось смазывать ее волосы смесью козьего сала и букового пепла — она утверждает, будто сама ее изобрела, хотя эта смесь испокон веку известна всем уважающим себя патрицианкам. И это еще не все. Мне пришлось работать в окружении двух рабынь, которые состояли при зеркале, двух, ведающих ленточками, еще одна распоряжалась шпильками и одна — гребнями!

— Согласен: это странно.

— Если шпилька слабо закреплена, прядь сдвинется с места — все, жди истерического припадка. Она спятила, говорю тебе!

Вдруг он засомневался: спятила или ревнует? С первого же дня, когда попал в этот дом, он тотчас понял, что племянница Карпофора имеет виды на него. И если до сих пор он притворялся, будто не замечает ее заигрываний, такое похвальное целомудрие не стоило больших усилий: наружность молодой женщины была не из тех, что будят неодолимую страсть. Малость раздутый овал лица, нос, смахивающий на клюв хищной птицы, толстые влажные губы отнюдь не говорили в ее пользу. Калликст вдобавок опасался и возможной реакции Карпофора. По правде говоря, такое положение могло бы продержаться еще долго, если бы не злобные взгляды, которые она бросала на них с Флавией, когда ей случалось столкнуться с ними в аллее парка или там, где коридор поворачивал под прямым углом.