Остия, октябрь 190 года.

Онерария, грузовое транспортное судно, причалила в Остии на раннем рассвете под проливным дождем. Пристани выглядели пустынными, город будто вымер.

Прежде чем ступить на сходни, Калликст машинально надвинул поглубже капюшон своего плаща и вместе с компанией моряков завалился в одну из таверн на площади Всех Сословий. Там он не в пример прочим изголодавшимся за время плавания ограничился тем, что заказал блюдо бобов и кувшинчик воды. Покончив со скромной трапезой, он встал, раскланялся, взял свой узел с пожитками и вышел.

Что-то было странное в этом покое, что царил здесь. Для этого порта, который он привык видеть всегда кипучим, полным жизни, как-то слишком уж тихо, слишком спокойно. Может быть, все объясняет этот тяжелый ливень, что обрушился на город?

Покинув площадь Всех Сословий, он, миновав здание театра, вышел на Декуманскую дорогу, большую транспортную артерию, идущую вдоль реки. Не считая двух прохожих, торопливо семенящих под ливнем, таща под мышкой корзины с провизией, дорога также казалась абсолютно безжизненной. Калликст полагал, что ему надлежит вести себя как можно скромнее, но, тем не менее, было похоже, что, напротив, перед ним расступаются, старательно избегая встречи. Слева от него были термы и палестра. Прямо перед собой он видел конюшню старого Клодия. Он вошел туда.

К его величайшему изумлению, навстречу ему вышел не этот согбенный саркастический старец, а молодой человек с небрежными манерами и горько сжатым ртом. Фракиец заметил, что парень, говоря с ним, остановился в пяти шагах, ближе не подошел, и что ноздри у него заткнуты лавровыми листьями. При виде золотого он сразу согласился сдать пришельцу в наем лошадь и двуколку — цизиум.

— Можешь взять вон тот. Ну, бросай свою монету!

Удивленный такой, по меньшей мере, необычной манерой, Калликст вывел лошадь из стойла и принялся запрягать, спросив, между прочим:

— А что, старины Клодия здесь больше нет?

— Умер, — буркнул конюх, по-прежнему держась поодаль.

— Умер? От чего?

— Да ты что, в конце концов, с лупы свалился? Понятное дело, от чумы.

Фракиец с трудом унял пробравшую его дрожь. Так вот оно что... Когда он уже готовился залезть в двуколку, парень окликнул его:

— Ты в Рим направляешься?

— Да.

— В таком случае от души тебе советую: поберегись! Там бродят банды, они пыряют прохожих отравленными копьями.

— Что еще за банды? Почему?

Конюх скорчил мину, долженствующую показать, как его удручает глупость собеседника:

— Сразу видать, что ты давненько здесь не бывал...

И не прибавив больше ни слова, исчез за деревянной дверью. Положительно, странные дела творятся в Империи... Не медля более, Калликст тронул с места и покатил в направлении града на семи холмах.

Когда он добрался до Тригеминских ворот, солнце уже клонилось к закату. Дождь хоть и прекратился, но небо все еще хмурилось довольно неприветливо. Выехав на Остийскую дорогу, он попал в сутолоку повозок, телег и прочего гужевого транспорта, ожидавшего пропуска в город.

Ворота открылись лишь после захода солнца. В наступивших сумерках Калликст смог проникнуть в столицу без риска нарваться на неприятности. Он сказал себе, что надо спешить, пока ночь не стала непроглядной, превратив переплетение улиц в безнадежный лабиринт. Но дорогу ему на каждом шагу преграждали бесчисленные похоронные процессии. К счастью, теперь до Субуры было уже недалеко.

Там обитал папа Виктор.

Прежде его бы вовсе не удивило, если бы он узнал, что глава христиан живет в этом квартале, пользующемся самой дурной славой. Он бы из этого заключил, что предводителю секты, которая преследуется законом, там скрываться надежнее, чем где-либо еще. На самом же деле это было бы заблуждением. Если папа Виктор, который одновременно являлся епископом города Рима, поселился здесь, он поступил так затем, чтобы быть ближе к страждущим мира сего.

Он подозвал одного из тех мальчишек, что, едва стемнеет, принимаются шнырять поблизости от больших площадей и богатых жилищ. Подросток тотчас подбежал и поспешил зажечь свой факел из пакли и смолы.

— Ты хорошо знаешь улицы Субуры?

— Я там родился, господин, — сообщил солидный малыш, горделиво вздернув подбородок.

— А знаешь, где находится дом, в котором живет главный христианин?

— Само собой. Тебя проводить?

— Да. Освещай мне дорогу.

И тут они пустились блуждать среди адски перепутанных вонючих переулочков. Вскоре Калликсту пришлось сойти со своей повозки и продолжать путь, таща лошадь за узду. Балки, торчавшие из стен, в любое мгновение угрожали свалиться им на голову. От этих слепых фасадов доносился шум жизни, в нем угадывались отзвуки то трапезы, то ссоры, слышались причитания плакальщиц, стоны больного. Ему вспомнилась Флавия, сводник тоже пришел на память. Сколько воды утекло, сколько событий и перемен произошло с той поры...

— Вот, господин, это здесь.

Калликст поднял голову. Этот дом походил на тысячи других. Обшарпан не больше прочих, но и не меньше. Однако не было никакой причины предполагать, что мальчик лжет. Он дал ему асс, привязал лошадь к каменной тумбе, затем постучался в дверь.

Тут посетителя ждал новый повод для удивления: человек, открывший ему, смахивал на раба, самого обычного, такого же, как все рабы.

— Я прибыл из Александрии. Меня прислал епископ Деметрий.

Человек при этих словах не нахмурился, не насторожился, ответил просто:

— Следуй за мной.

Он повел гостя к шаткой лестнице. Проходя по лестничной площадке, Калликст услышал влажный кашель, перемежаемый хриплым дыханием. Перехватив его вопросительный взгляд, спутник смиренным тоном обронил:

— Чума.

Но вот они подошли к двери, на которой было выгравировано изображение рыбы. Дверь оказалась не запертой. Привратник испарился, а Калликст внезапно предстал перед сидящим человеком. Тот медленно поднял голову, и тусклый свет масляной лампы упал на его лицо.

Ошеломленный Калликст узнал Ипполита.

Молодой пастырь, похоже, изумился не меньше пришельца.

Оба долго смотрели друг на друга в молчании, словно каждый старался уверить себя, что это не сон. Фракиец опомнился первым:

— Ты, здесь? Но как?..

— Я там, где должен быть. На службе Господней. Однако я точно так же мог бы задать этот вопрос тебе. Я считал, что ты скрываешься в безопасном месте, где-нибудь на Александрийском побережье или в Пергаме, и транжиришь там миллионы, которые украл у евреев, клиентов банка твоего прежнего хозяина.

Калликст задышал глубже, пытаясь успокоиться. Поистине годы нисколько не смягчили глумливого тона, свойственного Ипполиту.

— Я прибыл сюда из Александрии. С важными известиями. Меня прислал епископ Деметрий.

— Деметрий? Да что это с ним, с какой стати он доверился субъекту твоего сорта?

— Могу я видеть папу? — только и спросил Калликст, оставляя предыдущую фразу без комментариев.

— Ты видишь его! — раздался голос за спиной гостя.

Фракиец вздрогнул. Он не слышал, как позади него снова открылась дверь. Теперь ему навстречу шел тощий, довольно малорослый человек, в серых глазах которого, однако, светилась воля, а нервическая порывистость движений говорила о достаточно твердом характере. Вспомнилось описание, которое дал ему Климент: «Это уроженец Африки, но по складу совершеннейший римлянин, более склонный рушить препятствия на своем пути, чем пытаться обогнуть их».

— Святой отец, — встрял Ипполит, — этого человека зовут Калликстом. В прошлом раб блаженного Аполлония, затем одно время управитель делами префекта анноны, а ныне вор, голова которого оценена в двадцать тысяч денариев.

Калликст бросил на него свирепый взгляд. Эх! Если бы можно было обойтись с этим типом, как Господь — с торговцами во храме!

— Что тебе нужно? — сухо осведомился Римский епископ.