Калликст почувствовал себя уничтоженным. Значит, он все это время заблуждался! Был слеп ко всему, ничего не сумел предугадать, парализованный своим отчаянием... Неловким, скованным движением он потянулся к руке молодой женщины, сжал ее пальцы:

— Ты меня теперь никогда не простишь...

— За что мне на тебя сердиться? Ты меня знал так мало и так плохо... К тому же, — она запнулась, но решительно докончила, — невозможно сердиться на тех, кого любишь.

Потрясенный почти до обморока, он долго смотрел на нее, потом привлек ее к себе.

— Твои раны...

— Забудь о них. Их больше нет. Никогда и не было никаких ран.

Они замерли в объятии. Она прильнула головой к его груди, он вдыхал потаенные ароматы ее волос.

— Если бы ты знал, как ты мне близок! И как я всегда была близка тебе...

— Ты почти царица, я — всего лишь раб...

Она ласково покачала головой:

— Не забывай, что я дочь вольноотпущенника. Рабство мне знакомо не понаслышке.

— Есть столько всего, что я хотел бы узнать о тебе! Мне нужно понять множество вещей...

— Потом. Может быть, настанет день, когда я всю свою жизнь тебе расскажу.

Наступило долгое молчание, потом он вдруг спросил:

— Марсия, какой сегодня день? Она глянула удивленно:

— Это так важно?

— Ответь, прошу тебя.

— Пятый день ид.

Дионис не совсем отвернулся от него. В запасе еще осталось пять дней.

— Теперь мне пора в свой черед кое-чем поделиться. Прежде чем сюда угодить, я подготовил план бегства.

— Как это?

Более не колеблясь, он полностью пересказал ей свой разговор с капитаном «Изиды», не утаил и махинаций со средствами портовой Остийской конторы. И о двадцати талантах, которые ему надо было получить у Юлиана, тоже упомянул.

— Отплытие «Изиды» состоится назавтра после ид. Если к назначенному сроку я не явлюсь, Марк поднимет якорь без меня.

— Тебе нужно в Остию? Но как ты туда доберешься? Это невозможно.

— Для меня — да. А для тебя все возможно.

— Нет, я же тебе сказала: существуют пределы... И потом, посмотри на себя. Ты сейчас так слаб, что и сотни шагов не пройдешь. Это сущее безрассудство. К тому же я просто не вижу способа вытащить тебя отсюда. В Кастра Перегрина великолепная охрана.

— Однако кто-то ведь помогает тебе наносить мне эти визиты? И что ж, никого не удивляет, что ты ухаживаешь за каким-то рабом? За узником, которого ранил сам император?

— Нет. Я же христианка. Это все знают. Ты не первый, о ком я так забочусь.

— Странные, право, законы у римлян, если они ставят христиан в столь двойственное положение. С одной стороны — изгои, с другой — приближенные ко двору... Да неважно, мне все равно необходимо отплыть на этом корабле.

— Даже если мне удастся устроить твой побег, что ты думаешь предпринять, чтобы взыскать долге Юлиана?

— Это уж мое дело.

— Значит, ты сунешься прямо в западню!

Она вскочила, нервно прошлась взад-вперед по комнате. В глубине души она и сама понимала, что выбора нет, бегство — единственное спасение. Калликст рано пли поздно обречен расплатиться за все. Возможно, что в их распоряжении не дни даже, а часы. Упившись сладостью объятий, Коммод вполне ясно дал понять, что не потерпит подле своей фаворитки раба, который имел дерзость бросить вызов самому императору. О таком и речи быть не может. Если в тот момент он и согласился отправить Калликста в тюрьму, то лишь затем, чтобы па досуге прикинуть, какой именно смерти предать фракийца.

— Мне нужно подумать, — пробормотала она. — Рассмотреть это со всех сторон.

— Нельзя ли подкупить кого-нибудь из тюремщиков? Эти молодцы никогда не славились примерной честностью.

Марсия покачала головой:

— Слишком рискованно. Мое положение фаворитки не позволяет мне якшаться с подобными субъектами, это бы значило подставить себя под удар. Нет, мне пришло в голову кое-что получше... Но сейчас время уже позднее. Я должна вернуться во дворец.

Она подошла к убогому ложу, на котором он был распростерт, собрала свои бинты и горшочек с мазью, легонько мимоходом коснулась губами его губ:

— Если б я только знала, куда меня заведет та прогулка в парке у Карпофора...

Он удержал ее, опять притянул ближе:

— Когда я снова увижу тебя?

— Думаю, ради твоей, да и моей безопасности нам лучше не видеться больше.

— Но как же тогда?..

— Не бойся. У нас еще пять дней. Я найду выход, — и она, переведя дыхание, прибавила скороговоркой. — На этот раз не должно сорваться.

— Я не это хотел сказать. Просто я думал о нас.

— Кто знает, куда и как повернет колесо судьбы...

Тогда он прошептал почти неслышно:

— Никогда не забуду, Марсия. Где бы я ни был.

Она нежно погладила его по щеке:

— Берегись. Вспомни пословицу: «Кто промолчит, тот своему слову хозяин, кто его скажет, тот его раб».

— В таком случае настаиваю: я буду рабом этого слова.

Их уста на мгновение слились, но она тут же отстранилась, в глазах ее стояли слезы:

— Прощай, Калликст. Вспоминай обо мне, когда будешь в своем царстве.

Со щемящей тревогой в сердце он смотрел, как она быстрым шагом идет к двери, унося свою масляную лампочку и оставляя камеру во власти темноты.

Настала четвертая ночь перед наступлением ид, немалая часть этой ночи уже миновала, когда за ним пришел Наркис:

— Встать. И не копайся, надо действовать быстро. Но сперва оденься. В это.

Калликст молча надел принесенные юношей тунику и сандалии. И двинулся следом за ним, пошатываясь, кривясь от боли. Они прошли по длинному коридору, пустому и полутемному. Когда приблизились к караульному посту, Наркис замедлил шаг. За приоткрытой дверью слышался звучный храп. Проходя, Калликст мельком оглядел два тела, бесчувственно обвисших за столиком перед опрокинутыми кувшинчиками с вином и стаканчиком для игры в кости. Выйдя наружу, они двинулись вдоль стены и шли, пока Наркис не указал ему на лошадь, привязанную в переулке, впотьмах. Он помог фракийцу взобраться на нее и, хлопнув животное по крупу, пожелал:

— Да хранят тебя боги!

Калликст пробормотал какие-то слова благодарности и рысью пустил своего скакуна в лабиринт улочек. Немного поблуждав, он определил нужное направление — к дому Дидия Юлиана.

Перебравшись на другой берег Тибра, он столкнулся с каким-то патрицием, чьи носилки сопровождали ликторы с факелами, — тот, надо полагать, возвращался к себе домой. Калликст ускорил бег своего коня. Но как только добрался до Фабрициева моста, тотчас остановился возле какой-то низенькой стенки. Жилище Юлиана виднелось в нескольких туазах оттуда. Тогда он спешился. Улегся на пороге часовни, посвященной ларам — домашним божествам — и стал дожидаться рассвета.

Привратником у Юлиана служил престарелый вольноотпущенник. Он и проводил посетителя в роскошный атриум.

Калликст не смог, хоть и попытался, узнать место, где много лет назад они с Фуском побывали как гости. После пожара, случившегося в ту достопамятную ночь, дворец был, видимо, перестроен полностью, так как ничто здесь не напоминало прошлого. Или такой беспамятностью он обязан лихорадке, сжигающей его тело? С тех пор как он выбрался из Кастра Перегрина, его преследовало ощущение, будто он находится в центре туманной завесы, которая двигается вместе с ним, глуша звуки, размывая очертания предметов. Холодный пот стекал у пего по спине. Ноги дрожали и подламывались.

Но не грохнется же он здесь в обморок! После того как преодолел столько препятствий — нет, ни за что...

Он постарался сосредоточить все внимание на Дидии Юлиане-младшем. Знает ли он, что Калликста арестовали? Виделся ли с Карпофором с наступления календ? В таком случае мечты рухнут бесповоротно.

Ему явственно послышался голос Марка: «Чтобы мне без обмана! Четыреста тысяч сестерциев, и ни ассом меньше!».

Он нервно прохаживался вокруг имплювия, в душе проклиная маниакальное пристрастие к гигиене, обуявшее некоторых римлян. Привратник заявил, что Юлиан примет его после омовения, и теперь Калликст гадал, сколько времени может занять эта процедура.