— Ты представляешь, что будет, если ты станешь Папой?

— Две тысячи лет мира и покоя, процветания и здравомыслия, — хладнокровно ответил Лука.

— Тебе не позволят так долго занимать этот пост. Тебя убьют.

— Значит, на то воля Божья, — спокойно ответил Лука.

— Я нисколько не против того, чтобы ты стал священником и отдал себя пожизненно католической церкви. Но ты сначала исполни своё истинное предназначение, спаси наш род. Ведь именно для того ты и был рождён. Именно ради этого твоя мать сошлась с Яковом. Она думала о будущем рода. И сама Богиня позволила тебе появиться на свет. Не забывай об этом. Возвращённая Благодать — это не случайность. У Богини, видимо, есть планы на люциферов.

— А может, пришло время кануть нам в небытие? И моё появление на самом деле просто случайность? Ошибка…

Гэбриэл испуганно посмотрел на подопечного.

— Зачем так жестоко шутить?

— Извини, — примирительно отозвался молодой человек. — Ну, извини, старик. Я пытаюсь справиться с ответственностью, которую ты возложил на меня. А быть серьёзным я всегда успею.

— Чем быстрее ты востановишь орден Семи, тем быстрее сможешь отправляться спасать людей. Чего ты упорствуешь, чего ждёшь? Думаешь, когда я умру, тебе не нужно будет исполнять обязанности отца народа?

Лука промолчал. И Гэбриэл понял, что ученик его действительно желает именно этого. Ему вдруг стало грустно. Он безвольно повесил голову и замолчал, больше не желая переубеждать того, кто смерти жаждал больше, чем жизни.

— Ну не молчи. Скажи, что я тебя разочаровываю.

— Как ты сможешь проповедовать людям жизнь, если сам не желаешь о ней думать? — печально проговорил Гэбриэл. — Это будет лицемерие. А его за прошедшие две тысячи лет было предостаточно. Став лидером ты будешь предметом для подражания во всём.

— Но отец Яков… — не успел договорить Лука.

— Яков, каким бы стойким и верным католиком ни был, однако стал родителем ради блага всех, нарушив церковный обет. Ты был зачат не в похоти, а в священном обряде. Твои родители сделали всё, чтобы на свет появился Спаситель.

— Если честно, я устал от всех этих высокопарных слов и эпитетов, — поморщился Лука.

— Тогда иди и повесься, чтоб не мучиться и не мучить смертных! — вдруг выпалил старик.

— Да ладно тебе. Чего ты психуешь?

— Ты нарочно меня бесишь своей легкомысленностью?

— Ты же знаешь, что всё будет иначе. Просто позволь мне ещё немного побыть человеком. Молодым человеком.

— На это уже нет времени. Понимаешь?

— Понимаю. Но не хочется понимать.

— Нужно поступать согласно здравому смыслу и помнить всегда о том, что жизнь первична. Поддержание глобальной жизни — это тебе не хиханьки. Слабости, страсти и легкомыслие может стоить всем жизни. Неправильные поступки могут нарушить весь ход истории и самой жизни на планете. Пока ты будешь привыкать к мысли о своей исключительности, может случиться непоправимое. И я здесь рядом с тобой только потому, что времени у тебя на человеческие слабости нет. Ты не волен выбирать: быть простым священником или быть прародителем будущей расы разумных на планете. У тебя миссия спасения жизни на планете, и жизни людей в том числе. Но только в том числе, а не только жизнь людей. Понимаешь?

— Понимаю.

— Если же ты на самом деле не понимаешь всей серьёзности нашего положения, то тогда ради чего стоит защищать самую жизнь, если ты сомневаешься в её целесообразности для самого себя? Зачем тогда спасать людей, если они станут как ты, бездетными и рафинированными философами, бездушными роботами, оторванными от реальности, от жизни и радости видеть плоды деяний своих? Ради чего? Только ради самой проповеди? Жизнь вечная лишь в детях и внуках, — продолжал убеждать Гэбриэл.

— А что будет с теми, кто родится смертным и обыкновенным? Ты их тоже прикажешь отринуть и забыть, как ты это делал со своими? Ведь у тебя были дети. Что стало с ними? Что происходило с вашими смертными детьми?

— Я был с ними, пока мог быть рядом. И поддерживал, и обучал. Но их необходимо было отдавать в семьи смертных, чтобы они не чувствовали себя ущербными по сравнению с нами, они должны были жить как люди и иметь возможность познать счастье в среде подобных себе. Если ты думаешь, что хоронить своего ребёнка — это просто, то ты заблуждаешься. И лучше не видеть их вовсе, чем наблюдать их страдания, болезни и смерть, когда ты бессилен остановить их старение. Я всё это проходил. Пережил всё. Поэтому не желаю того же тебе. Мои слова сейчас не производят на тебя должного впечатления потому, что ты этого ещё не пережил. Что ж, поймёшь, когда сам столкнёшься с потерей.

Гэбриэл увидел недоверие в глазах Луки, а тот в свою очередь ощутил в словах старика боль. Кажется, теперь Гэбриэл понял, почему ученик так упорствует в нежелании иметь детей. Он боится, что смертные станут ненужными изгоями или рабами, что-то вроде бракованных творений, что они будут страдать, и так продолжатся несчастия среди смертных.

— Всё будет так, как ты захочешь, — сразу ответил Гэбриэл. — Но для бессмертных ты станешь вторым пришествием Христа Ормузда, воскресившим священный род неберов Натуру.

— То есть смертные и бессмертные будут расти и жить вместе со своими матерями и родственниками?

— Да.

— И больше никто их не станет разлучать? Никто не станет говорить, что смертные ниже по положению бессмертных? Никто не посмеет заявить, что Люциферы — боги, а Грааль — рабы их, или наоборот?

— С чего это у тебя такие выводы? Люциферы никого не порабощали. Никогда. Вообще-то всё именно наоборот: это нас пытались сделать рабами Грааля, а люди и по сей день рабы его, только не знают об этом. Хотя, наверное, некоторые догадываются, что в мире что-то не так.

— Не уходи от ответа.

— Хорошо. Новое время требует новых устоев. Пусть будет так. Но равенство — это вредоносная утопия.

— Я не говорю об уравниловке. Я имею в виду равноправие в обществе.

— В каком обществе? В обществе кого?

— В обществе новых людей.

— А равноправие и уравниловка разве не одно и то же?

— Насколько я разбираюсь в понятиях, — нет, не одно и то же.

Старик недовольно засопел:

— Равноправию среди смертных не бывать. Это утопия. Это мечта рабов, помышлявших о могуществе богов. Вот что такое равноправие и ваше пресловутое равенство.

— Я имел в виду права мужчин и женщин в обществе смертных и бессмертных неберов.

— Это другое дело. Но прежде так и было. Существовал Закон.

— И христианство сохранит свою позицию в мире?

— Это обязательно? — засомневался Гэбриэл.

— Обязательно. Разве христианство проповедует извращения или мракобесие? Разве христиане не ценят жизнь, совесть, честь и достоинство? Чем они тебе не по вкусу?

— Ты вынуждаешь меня сказать о христианах какую-нибудь гадость. Не говори такие вещи, ты ведь знаешь, сколько ужасов посеяла католическая церковь в средние века. Да и в последние годы бывали инциденты. Так что будь так любезен… Без пафоса, пожалуйста!

— Ладно, — согласился Лука.

— Но какую историю ты будешь рассказывать будущим смертным и бессмертным? Реальную или Евангельскую? Во что твои христиане должны будут верить: снова в воскресшего Иисуса?

— А разве ты не воскрес?

— Но это было вовсе не чудо. Я не был мёртв в буквальном смысле. А во-вторых, я никогда ни именовал себя Иисусом, и никто так меня не называл. Никогда.

— Разве ты не пошёл на крест ради спасения?

— Но не ради спасения иудеев или римлян, и тем более не ради всех смертных землян, а только ради спасения своего рода, — Гэбриэл нарочно умалчивал факт того, что именно ради спасения созданного Мойсесом народа он, посланный метатроном, пошёл на жертвенное заклание.

— Это как раз не важно. Сама идея самопожертвования ради других присуща христианству, — настаивал Лука.

— Но они считают Иисуса Христа Богом! — возмущённо вскрикнул Гэбриэл.

Лука засмеялся:

— Тише, ваше преосвещенство, не пугайте туристов.