О последней войне, вспоминал он на обратном пути. У каждого народа свои великие и победоносные войны, свои победы и свои великие подвиги, которыми гордятся.

Японцы, к примеру, любят горделиво рассказывать о самураях и кодексах чести, русские всякий раз упоминают, что бросались грудью на дзоты, шли на таран, кидались под танки, обвязавшись гранатами, для французов гений всех времен и народов – Наполеон, а вот иудеи вроде бы никогда никаких побед не одерживали, в этом Стивен был уверен, пока во время длинного перелета через океан не пролистал бегло историю евреев.

И было такое, что засело острой занозой. В детстве и юности часто читал книги на историко-патриотическую тему. О том, как первопоселенцы отважно дрались с индейцами, а когда враги наседали, то, чтобы не попасть в руки этих дикарей, отважно вонзали себе в грудь кинжал, бросались со скалы или в реку. Конечно, сдавшихся всегда неизмеримо больше, и во времена войны с индейцами, и с англичанами, и с немцами, но все равно как хорошо было в детстве петь: «Никогда-никогда-никогда янки не сдадутся!»

Каждый случай отважного поведения становился предметом гордости, ибо народ, где есть люди, способные жертвовать собой, имеет будущее. Но вот обыденный случай, о котором не так уж и многие знают, который никак не отмечается. В 70 году римские войска окончательно подавили восстание евреев, только около тысячи зелотов сумели бежать из Иерусалима в крепость Мосаду и укрепились там. Три года римляне вели осаду и предпринимали попытки взять Мосаду, но, хотя их было около 15 тысяч легионеров, это оказалось непросто. День и ночь римские инженеры сооружали тяжелые катапульты и тараны, наконец двинулись под прикрытием «римских черепах» к стенам.

Судьба защитников была ясна: схваченных мужчин и женщин продадут в рабство. Собственно, это даже гуманно: ведь не перебьют же, не развешают на крестах, как всю армию Спартака, а просто продадут на невольничьих рынках, где из века в век продают тысячи и сотни тысяч невольников. Вон в одном Риме на каждого римлянина приходится по несколько рабов!..

Однако же 960 евреев, защищавших Мосаду, сказали, что евреи по своей религии никому не могут быть слугами, как только Всевышнему, потому они умрут, но не будут рабами. В ночь перед последним штурмом глава восставших Бен-Яир велел уничтожить в крепости все, кроме еды, чтобы ворвавшиеся римляне видели, что не из-за недостатка еды защитники покончили с собой, после этого десять человек взяли в руки мечи… Дело в том, что самоубийство – грех, потому эти десять убили женщин и детей, а также всех остальных мужчин, а затем один из них убил остальных девятерых, и только тогда сам покончил с собой. Хотя говорят, что он не покончил с собой, по той же причине, что самоубийство – грех, а тайком ускользнул – одному проще, ускользнул, чтобы поведать миру правду, и что этим последним защитником был сам Иосиф Флавий, написавший потом «Историю Иудейской войны».

Для любого другого народа этот случай стал бы величайшей из памятных дат, но странный народ иудеи: отмечают только духовные победы, только духовные достижения, только ступеньки на долгой и высокой лестнице нравственности…

Еще с дороги, едва распустив группу, начал названивать Марии, но ее телефон не отвечал, расстроенный вернулся в номер, позвонил оттуда, снова облом, принял душ и снова полез в Интернет, на этот раз только для того, чтобы убить время.

Надежда на то, что встретятся вечером, оказалась зряшной. Полночи извивался в жаркой комнате, несмотря на работающий кондишен, наконец заставил себя заснуть, а там сразу же прыгал с парашютом, стрелял из крупнокалиберного пулемета, подкрадывался к часовому и резал ему горло, как барану, молоденькому такому парнишке, у которого дома мать и отец, ждут, невесту уже наверняка присмотрели…

В последнем сне бежал по ступенькам на башню, раздался треск, под ногами обрушился весь пролет. Он падал в бездну, дыхание замерло в смертной тоске… и проснулся с сильно стучащим сердцем. Ладонь автоматически скользнула под подушку, рукоять армейского пистолета «беретта», как влюбленный в хозяина щенок, с готовностью скользнула навстречу.

Чувство страха стало уходить, но тут он услышал, как далеко в коридоре негромко звякнуло. Он нарочито оставил там пустую банку из-под пива, брошенную вроде бы случайно, но именно в том месте, где пройдет нога любого, кто вздумает вторгнуться в снятый им номер. На всякий случай, вдруг да чудом минует, есть еще одна в его номере, где все небрежно, разбросано, неубрано, как и положено для одинокого мужчины, что приехал на недельку по делам и заодно оттягивается на полную катушку.

Очень медленно он перевел предохранитель и опустил палец на курок. Не сводя ствола с двери, дотянулся до второго пистолета, «зиг-зауэр» Р-26, демонстративно оставленный на столике возле кровати, взял и тоже поставил на боевой взвод. Теперь надо прикинуть, кто это может быть, потому что у всех своя тактика, а ему нужно угадать точно, потому что на такие дела по одному не ходят: один сумел бы достать его прицельным выстрелом, высмотрев через оптический прицел, издали.

Дверь, к счастью, одна, но стрелять могут также и через окно. Правда, он на втором этаже, но можно как свеситься с крыши, так и подняться по приставной лестнице.

Окно разлетелось, несколько быстрых выстрелов продырявили постель. Его пистолет рявкнул трижды в ответ, за окном мелькнула тень, выстрелы оборвались, а он толкнул ногой кресло, чтобы оно перевернулось, громко захрипел, застонал, и тут же дверь распахнулась, но второй пистолет сразу задергался в его руке, и очередь из автомата ушла в потолок.

Он отпрыгнул под укрытие стены, еще раз выстрелил в дверной проем, над телом неизвестного, из пробитой головы которого сразу начала расплываться темная лужа. Теперь уже оба пистолета нацелены на пустоту коридора, он некоторое время ждал, однако на улице приглушенно хлопнула дверь, послышался шум отъезжающего автомобиля.

На улице раздались возбужденные голоса, затем коротко взвыла сирена полицейской машины. Он осторожно приблизился к убитому, молодой худощавый мужчина, вид типичного работника низших категорий, такие ходят везде неприметные и тихие, работают либо уборщиками, либо грузчиками, очень редко поднимаются до квалифицированных работ. Но чтобы стрелять, особой квалификации не требуется, как они считают. И еще они всерьез верят в то, что Бог создал людей, а Кольт уравнял в правах.

Полицейский внимательно проверил его документы, осмотрел разрешение на ношение оружия. Появились еще двое, на Стивена посматривали недоверчиво, вопросов не задавали, быстро и профессионально осмотрели комнату, Стивен обратил внимание, как оба, не тратя лишние секунды, определили траектории пуль, восстановили для себя картину схватки.

Офицер сказал медлительно, он не спускал пристального взгляда со Стивена:

– Вы очень умело разделались с нападающими.

– Я не родился коммерсантом, – ответил Стивен, стараясь, чтобы голос звучал самодовольно. – Когда-то я служил в самой лучшей армии! Служил, скажу с заслуженной гордостью, неплохо. Если слыхали про «Бурю в пустыне», то я был в передовом батальоне, что вошел в Бейрут!

Офицер поскучнел, здесь каждый день гремят взрывы и раздаются автоматные очереди, а этот хвастается, как, схоронившись за толстой танковой броней, въехал в город, разбомбленный так, что не оставалось ни одного, способного держать в руках даже пистолет.

– Вам повезло, – сказал он, – но будьте осторожны. В последнее время боевики что-то обнаглели, уже дважды ухитрялись похищать бизнесменов прямо здесь, в Иерусалиме! Такого еще не было.

– Безобразие, – согласился Стивен. – Почему их всех не убьют?

– Скажите это вашему президенту, – ответил полицейский недружелюбно.

– Нашему?

– Наш премьер хорош, – согласился полицейский, – но все-таки это ваш не дает нам нанести такой удар, чтобы навсегда отбить у них охоту к таким забавам. Или, по крайней мере, мы бы сумели отбить желание у арабов хозяйничать в нашей стране.