Гартвиг хмыкнул.
– Меня это тоже достало, – признался он. – Но что делать, мы должны постоянно подогревать себя тем, что сражаемся за правое дело против сил зла. А как иначе? Должна быть злость. Без злости трудно делать то, что делаем.
С потолка падает мягкий приглушенный свет, стены в тени, огромные экраны с мелькающими на них серыми изображениями, слишком высокое разрешение, выглядят огромными глазами неземных насекомых.
Подошел Олмиц, тоже взведенный, глаза блестят, как у наркомана, дыхание учащается без всякого повода.
– Как самочувствие, господин президент?
– Да идите вы, – откликнулся Файтер. – Без вас тошно. Они ведь все уверены, что мы только оказываем давление…
Олмиц криво улыбнулся:
– Не только они.
– А что, вы тоже?
– Нет, я не до такой степени наивный. Но многие страны считают именно так. При всей своей невероятной мощи мы всегда вели себя предельно мягко.
– Это верно, – согласился Файтер. – Я могу только догадываться, как поступил бы Иран или Северная Корея, если бы у них вдруг оказалась такая мощь, как у нас.
– А у нас, – сказал Олмиц, – как у них.
Подошел Гартвиг, он то и дело взглядывал на стену, где над экранами на больших часах идет отсчет времени до начала операции, сверялся со своими на запястье, снова поглядывал на стенные.
– А может, – сказал он несколько невпопад, – евреи миру все-таки необходимы? Как вирусы?
Олмиц смерил его взглядом:
– Ну… сравнение неплохое, неплохое. Но только так ли уж вирусы необходимы?
– Конечно, – ответил Гартвиг убежденно. – Необходимы!
Файтер слушал их без интереса, во рту сухо, одна и та же мысль вяло ходит по кругу: мы будем прокляты, мы будем прокляты… в желудке как будто валун, попавший туда прямо из вечной мерзлоты, даже колени вздрагивают, словно по ним бьют молоточком.
Олмиц спросил с подчеркнутым вниманием:
– Господин президент, здесь врач имеется? Я имею в виду психиатр?
Гартвиг махнул рукой и сказал, обращаясь уже к президенту:
– Любая система без противодействия быстро дряхлеет. Вон марсиане, высадись они к нам на Землю, быстро перебили бы все войска, но сами вымерли бы от простейшего гриппа. Потому что слишком чистенькие! Появились у нас компьютеры – и тут же возникли компьютерные вирусы. Борясь с ними, компьютеры становятся все устойчивее и защищеннее. Может, Господь Бог и евреев создал… как вирусов?
Олмиц хохотнул:
– То-то человечество то изгоняет евреев из своих стран, то они снова садятся человечеству на голову!
– Вот-вот, – сказал Гартвиг чуть веселее. – Вспомните, как только мы победили оспу, чуму, туберкулез – тут же появился СПИД… Это я к тому, что свято место пусто не бывает. Побеждаешь одну болезнь – появляется другая. Так, может, пусть уж евреи, чем придет что-то похуже?
Олмиц, начальники стратегических служб смеялись громче обычного, поздравляли военного министра с изящной выдумкой, он сам улыбался и посматривал горделиво, только Файтер заметил непреходящую серьезность в его темных глазах.
– А что, – вдруг сказал Олмиц. – В чем-то наш главный меднолобый прав. Борясь с евреями, человечество становится все устойчивее к разной заразе. И когда придет время подраться с сириусянами или вообще с пришельцами с другой галактики, мы будем уже так закалены… что от всех только пух и перья по всем галактикам!
– Вот еще один, – сказал Гартвиг, хохотнув. – А может, в самом деле, оставим евреев? И сами не будем лечиться, а будем ходить с соплями до пола?
Они смеялись, но излишне громко и нервозно, двигались резче обычного, а Файтер с тоской поглядывал на часы. До страшного часа икс остаются уже не часы – минуты.
Ну придумайте же, чтобы остановить это сумасшествие! Господи, если ты есть, останови…
Здесь еще полдень, яркое солнце заливает жидким золотом горные пики, а на той стороне земного шара, в Иерусалиме, уже наступила ночь.
Последняя ночь Израиля…
Файтер поднял голову, потолок здесь, как в обсерватории, по мановению пальца показывает любой участок неба, он вызвал небо Иерусалима, как оно видится из Старого города, всматривался в темно-синюю тьму с множеством мигающих звезд, по-южному крупных, ярких. Среди них двигается великое множество спутников, сейчас не замечаемых простыми горожанами, и немалая часть из них поспешно переходит на новые орбиты. Одни из этих спутников предназначены указывать точные цели крылатым ракетам, умным бомбам, истребителям и бомбардировщикам, десантным кораблям, другие прослушивают все разговоры, третьи обеспечивают связь и дают точные координаты всем американским солдатам, бронетранспортерам, самолетам, кораблям, помогают ориентироваться в незнакомом месте. Четвертые настороженно следят за позициями противника, пятая группа умело связывает бортовые компьютеры на борту танков, самолетов, кораблей и даже отдельных десантных групп в единую базу данных, что распределяется наиболее рационально по чужой территории.
Он вспомнил, что во время операции «Буря в пустыне» было стянуто к месту действия, к Персидскому заливу, шестьдесят спутников, а для обеспечения удара по Сербии их уже было сто пятьдесят. Сейчас же, как ему доложили с гордостью, задействовано четыреста восемьдесят, их фасеточные глаза в эту минуту прощупывают каждый дюйм поверхности Израиля, хотя сейчас глухая ночь.
Какой шок вызвало невинное сообщение Гугла, что вот любой, кто воспользуется ее крохотной программой, через Интернет отыщет любое место на земном шаре! Многие бросились искать свои дома и были поражены, когда в самом деле отыскали не только город, но и все родные улицы, дома, скамейки перед домами, клумбы, протоптанные дорожки… Все маскировки отныне тщетны, если простая камера Гугла сумела рассмотреть отдельных человечков. Мощные системы без труда различают количество звездочек на погонах военных, хотя обслуживающие аппаратуру техники куда охотнее заглядывают в глубокие вырезы платьев кинозвезд.
Олмиц, бравируя знанием секретов крылатых ракет, сам в молодости служил в их обслуживании, начал рассказывать о «Томагавках».
Гартвиг слушал с интересом, сказал с восторгом:
– И в палеонтологический музей не надо ходить! Спасибо, Грехем!
– При чем здесь палеонтология? – проворчал Олмиц.
– Извини, археология. Помню, мой дед тоже что-то рассказывал про эти самые «Томагавки». И про арбалеты, двуручные мечи… А я знаю только, что на смену устаревшим «Томагавкам» давно пришли сверхскоростные и дальнобойные «Фастоки».
– Ну «Фастоки», – ответил Олмиц сварливо, – какая разница? Я и хотел сказать, что «Фастоки»!
Гартвиг сказал наставительно:
– А еще в ту древнюю эпоху «томагавков» высчитали, что если повысить мощность боеголовки вдвое, то бить такая ракета будет на тридцать процентов сильнее. А вот если мощность не трогать, но повысить точность в те же два раза, то поражающая способность ракеты возрастет в пять раз!
Командующий военно-космическими войсками заметил:
– А если учесть, что «Фастоки» начинены взрывчаткой, что мощнее предыдущей в восемьдесят раз…
– Вот-вот, – подхватил Гартвиг.
Файтер поглядывал на него сочувствующе, военный министр то говорит громко и уверенно, смеется, то внезапно затихает и смотрит совсем не как профессиональный военный, для которого убивать людей – работа, а как военный историк, написавший уже три книги о великих кампаниях и постепенно обретающий черты интеллигентного человека.
Отдельной группкой держатся адмиралы, на их двух экранах во всей грозной красе двигаются армады стальных кораблей. Несколько транспортников, специально переоборудованных под пусковые установки, приближаются к берегам под охраной линкоров. На палубе ступить негде, все ощетинилось крылатыми ракетами.
К адмиралам подошел Гартвиг, они обменялись рукопожатиями, поздравляя друг друга с великолепным зрелищем: готовой к бою огромной военной машины.
Подошел Олмиц, все с большим вниманием следили за готовыми к стартам «Фастоками», что впервые будут опробованы в таком большом количестве в настоящем бою. Командующий ракетными комплексами с гордостью рассказывал, что, в десять раз опережая скорость звука, они пойдут на высоте двадцать метров в режиме радиомолчания. По указанию со спутников все «Фастоки» могут двигаться по сложным схемам, делать петли, как обманывающий лису заяц, могут даже выходит не только с тыла, но и, набирая высоту, пикировать точно на цель, не давая защите ни шанса.
