— Я знаю, — сказала Элиза, которая тем временем перестала плакать.

— Тогда объясни это своей глупышке Приске, что если она хочет быть адвокатом, как папа, пусть поищет дело получше.

— Но это не из-за рыбьего жира. Это из-за ложки…

— Тогда расскажи по порядку всю эту историю с ложкой, — сказала няня, — а то мы так до утра тут просидим, беспокоясь за сердце твоей подруги и ничегошеньки не понимая.

И Элиза, крепко прижавшись к дяде Бальдассаре, стала рассказывать.

Три дня назад Иоланда вернулась в класс после недельного изгнания в сопровождении сторожа. Он передал учительнице записку от директора и коричневую бутылку с рыбьим жиром, которую она взяла с недовольной миной.

Все знали, что такое рыбий жир, но до сих пор среди них не было таких истощенных девочек, которым полагается его пить, поэтому коричневая бутыль никогда не появлялась в их классе.

Но Аделаиде и Иоланде она была хорошо знакома, равно как и тошнотворный запах и вкус ее содержимого, которые их преследовали с самого первого школьного дня.

Знали они и то, что попечительский совет предоставлял укрепляющее средство бесплатно, но ложку для него детям надо было приносить из дома.

Поэтому на следующий день, без всякого напоминания, они пришли в школу с завернутыми в старую газету оловянными ложками.

В одиннадцать, после перемены, они безропотно подошли к учительскому столу, готовые стоически проглотить свою порцию лекарства под любопытными взглядами одноклассниц. Это было для них обычным делом. Наоборот, их удивляло, что это гадкое укрепляющее средство приходится пить только им одним. В их предыдущих классах добрая половина учениц ровно в одиннадцать выстраивалась в очередь перед учительским столом для приема рыбьего жира.

Учительница взяла ложки двумя пальцами за самый кончик, с отвращением сморщив нос. Потом, увидев, что они заворачивают их еще жирными в газетный лист, она взорвалась:

— Что это за гадость? Идите в туалет и вымойте их с мылом. И с завтрашнего дня, сделайте одолжение, носите ваши ложки завернутыми в матерчатую салфетку!

На следующий день обе ложки прибыли в школу в сероватых тряпицах. И вот во время «больших маневров» случилась ужасная вещь. Когда класс в четком порядке спускался по первому пролету лестницы, грязная ложка Аделаиде нашла дырочку в старом портфеле, проскользнула в нее и упала на ступеньки с металлическим позвякиваньем, которое в гробовой тишине прозвучало звонко, как серебряный колокольчик.

Учительница, которая шагала сбоку от строя, резко остановилась. Аделаиде тоже остановилась, чтобы поднять ложку. Если она вернется домой без ложки, мать ее побьет.

Остаток строя, которому не был отдан приказ «стой», не знал, останавливаться или идти дальше, сбил с ног бедную Аделаиде. Решение взяла на себя Марчелла Озио. Она развела руки и остановила всех на секунду, пока их одноклассница выпрямлялась и вставала обратно в строй. Но в это время учительница тоже успела опомниться.

— Всем стоять! — завопила она, оглядываясь по сторонам, нет ли кого-нибудь постороннего (никого кроме ее учениц не было, потому что они, как обычно, покидали класс последними).

Потом учительница медленно и неумолимо дошла до головы строя и своей белой полной рукой ударила со всей силы Аделаиду по правой щеке. Шмяк! — хлопнула пощечина, будто мокрая тряпка, и голова девочки наклонилась набок. Чтобы выпрямить ее, учительница ударила и по левой щеке: шмяк!

Приска схватила Элизину руку и прижала к своей груди. Сердце билось, как обезумевшая птичка о стекло. Аделаиде поникла головой, моргнула и шмыгнула носом.

— Никаких плакс! — прошипела учительница.

На бледном лице девочки отпечатки ее пальцев выделялись, будто след от помады.

— И благодари Бога, что это не случилось с тобой внизу, во дворе, на глазах у всех, — в ярости сказала учительница, — а то бы я выгнала тебя из всех школ королевства!

— Республики, — не сдержалась Марчелла и приготовилась увернуться от пощечины, которой, она была уверена, ей теперь не избежать.

Но учительница пришла в себя и даже улыбнулась:

— Молодец, Озио! Я поставлю тебе плюс по истории. Вперед, марш!

— Действительно неприятный эпизод, — заметил дядя Казимиро, когда Элиза закончила свой рассказ.

— А что еще делать несчастным учительницам со всем этим сбродом, который ходит теперь и государственные школы? — невозмутимо заметила няня. — А уж сколько оплеух я отвесила вам троим, — добавила она, довольно глядя на трех дядей. — И ничего, никто не умер.

— Другие времена, — отрезал дядя Леопольдо. — К тому же мы в детстве были настоящими чертенятами, все так говорят. И тебе разрешала мама.

— Физические наказания это средневековые воспитательные меры, — возмущенно сказал дядя Бальдассаре. — И тебе я это прощаю только потому, что ты такая старая… Посмотрим, как ты запоешь, если твоей драгоценной Элизе отвесят оплеух!

— Я уверена, что Элиза никогда не делала и не сделает ничего такого, чтобы их заслужить, — стояла на своем няня. — И вообще лучше бы вы отдали ее в школу «Благоговение», как хотела синьора Лукреция. Так нет же, мы такие демократичные!..

— В общем, дорогая моя, — примирительно сказал Элизе дядя Казимиро, — эти бедные дети привыкли каждый день получать тумаки от своих родителей. Это не производит на них такого впечатления, как на вас. Готов поспорить, что для этих твоих одноклассниц пара пощечин — обычное дело.

— При чем здесь это? У учительницы ты нет никакого права поднимать руку на детей, которые ей поручены, — возразил дядя Леопольдо.

— Ну что поделаешь? Такова жизнь. Главное, чтобы никто не тронул нашу Элизу.

— Пусть только попробует! — угрожающе воскликнула бабушка.

— Если эта ведьма тронет на тебе хоть волосок, сразу расскажи мне! — попросил дядя Казимиро. — Я приду в школу и устрою кровавую расправу.

— Конечно! Во главе с тигрятами Малайзии, вооруженными кинжалами, мачете и саблями! — поднял его на смех дядя Бальдассаре.

Так все перешло в шутку.

Но Элизе было не до смеха. Она заперлась в своей комнате, взяла чистую тетрадку и написала на обложке: «Учебный год 1949/1950. Класс 4 „Г“».

В строчке «предмет» она написала большими буквами: «НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ».

Это не она первая придумала. Это все Приска, которая два года назад поняла, что ее мама — самая драчливая из всех знакомых мам.

Приска только что читала в книжке про одного заключенного, который делал зарубку на стене камеры после каждой нанесенной ему обиды, чтобы не забыть ни одной, когда пробьет час мести. И раз у нее не было подходящей стены (вздумай она поцарапать обои в своей комнате, пришлось бы отметить еще одну нанесенную обиду), она стала записывать каждый полученный подзатыльник в своем ежедневнике.

Но она была девочкой честной, даже наедине с собой, поэтому она разделила страницу на две части вертикальной линией. Слева она написала «ЗАСЛУЖЕННЫЕ», а справа — «НЕСПРАВЕДЛИВЫЕ». Время от времени она подводила итог, и оказывалось, что заслуженных всегда было чуть больше, чем несправедливых.

Были там еще страницы, испещренные шифрованными знаками, — здесь она записывала все разы, когда ей случалось что-нибудь натворить, а ее так и не засекли и не наказали. Эти цифры приравнивались к числу несправедливых подзатыльников, поэтому в конце концов Приске пришлось признать, что жаловаться ей особо не на что.

— Но моих семнадцать детей я никогда не побью, — решила она. — Во-первых, потому что они будут очень послушными, а во-вторых, потому что это унизительно, а я хочу, чтобы они выросли гордыми, с чувством собственного достоинства.

И вот теперь, пока Элиза красивым почерком записывала: «Выгнала с занятий из-за бантов», «Постригла косы» и так далее, Приска у себя дома заканчивала уроки на завтра. Напоследок она оставила свое любимое: «Сочинение на свободную тему. Вымысел или случай из жизни».