Но еще большей, чем бар, популярностью пользовался компьютерный салон. Расставленные в радиальном порядке стулья у подключенных к Интернету машин были разделены тонкими стеклянными резервуарами с прозрачной жидкостью, пронизанной струйками медленно всплывающих пузырьков. Десятки пальцев щелкали по клавишам; лица выражали скуку и радость, неуверенность и агрессию. Ни одно из них не привлекло Эмблера. Глянув вниз с балкона, он обнаружил еще более просторный зал, настоящий террариум власти. Две громадные скульптуры, африканская и полинезийская, странным образом соседствовали с флагами Всемирного экономического форума, развешанными вдоль противоположного балкона.

Эмблер сошел вниз, посмотрел на часы и двинулся через зал, прокладывая путь в плотной гудящей толпе. Многие, пользуясь перерывом между заседаниями, спешили подкрепиться крохотными канапе, которые разносили на серебряных подносах шустрые официанты. Не оставались без внимания и хрустальные стаканы с официально одобренными конференцией напитками. Воздух здесь пропитался ароматом дорогих одеколонов, лосьонов и лаков, не говоря уже о неистребимом запахе Bundnerfleisch[10], подаваемого на треугольных хлебцах из непросеянной ржаной муки, местном кулинарном шедевре.

Впрочем, Эмблера интересовало другое: человеческое окружение.

Молодой, плотного сложения мужчина в немодном, но хорошо пошитом костюме – о качестве последнего свидетельствовал хотя бы тот факт, что тучность его владельца не бросалась в глаза с первого взгляда – в окружении не столь хорошо одетых соотечественников. Мужчина рыскал взглядом по залу, словно стараясь заметить и запомнить всех. Время от времени он говорил что-то стоящей рядом тучной темноволосой женщине. Скорее всего, решил Эмблер, новый глава одного из прибалтийских государств, охотник до иностранных инвестиций. В какой-то момент взгляд его остановился на пышной молоденькой блондинке в другом конце зала, очевидно, жене стоящего рядом с ней маленького, ссохшегося плутократа. Эмблер кивнул новичку, и тот кивнул в ответ, приветливо и настороженно, словно спрашивая: «А ты что собой представляешь?» Чувства его читались легко. Окружение служило ему одновременно источником уверенности и унижения. У себя на родине он привык быть самым главным, здесь же, в Давосе, представлял низшую лигу, и то, что это понимали и приближенные, доставляло ему дополнительный дискомфорт. В паре ярдов от него возвышался пожилой поджарый американский миллиардер, предпринимательский талант которого давно стал эталоном коммерческого продукта для всего мира. Желающие перекинуться с ним хоть словом роились вокруг, как свистящие и чирикающие модемы, пытающиеся установить связь с всемирным мозгом. Миллиардер напоминал планету-гигант, притягивающую к себе спутники. А вот взгляд балтийского политика не стремился перехватить никто. В Давосе лидеры мелких государств занимали куда более низкие ступеньки неофициальной иерархии, чем главы крупнейших корпораций. Глобализация, понимаемая как процесс реинжиниринга бизнеса, отнюдь не «сглаживает иерархии», как утверждают ее сторонники, – она лишь устанавливает новые.

Кружа по залу, Эмблер повсюду замечал одно и то же: одни надуваются, разбухают от чрезмерного внимания и осознания собственной важности, другие съеживаются, ссыхаются, ощущая свою незначительность. Были, однако, и такие, кто веселился уже оттого, что дышал одним воздухом с сильными мира сего. Официанты приносили все новые подносы с канапе, и те неизменно исчезали, проваливались в ненасытные глотки, хотя Эмблер и сомневался, что кто-то способен оценить их вкус. В воздухе распространялся запах внимания.

«Социальные предприниматели» – как называли себя умники из благотворительных и неправительственных организаций, вовремя признавшие, что в новую эру шансы на успех имеет только лексикон бизнеса, – оживленно переговаривались друг с другом и энергично обрабатывали настоящих предпринимателей, чьи чековые книжки могли обеспечить продвижение их программ.

Приятного вида молодой индиец энергично атаковал западного бизнесмена с густыми белыми бровями.

– Мы выясняем, что не работает, а потом устраняем причину, – говорил индиец. – Ликвидируем заторы. Вы ведь занимаетесь тем же самым в «Ройял голдфилдс».

– В каком-то смысле, – проворчал его собеседник.

– Знаете пословицу: «Дай человеку рыбу, и он ее съест. Научи его рыбачить…»

– И получишь конкурента, – бесстрастно протянул европеец, очевидно, глава какого-то крупного горнорудного консорциума.

Белозубая улыбка прорезала темно-коричневое лицо индийца; похоже, он не замечал то, что ясно видел Эмблер: его внимание неприятно собеседнику.

– Но настоящая проблема – это перестройка всей рыбной индустрии. Перевод ее на рациональную основу. Обеспечение самоокупаемости. В метафорическом, конечно, смысле. Мы находим долговременные решения. Мы не занимаемся ремонтом на ходу.

Лавируя в толпе, Эмблер улавливал обрывки разговоров – «Вы были вчера на завтраке у генерального прокурора?»; «Нас можно, конечно, назвать мезонинным фондом, но мы можем войти в дело и раньше, если будем знать параметры риска»; «Я уяснил, почему с африканскими министрами-франкофонами легче найти общий язык, чем с их французскими коллегами: первые всегда говорят медленнее и разборчивее, как нас и учили в школе», – всматривался в лица, зачастую мелькавшие полумесяцами за скрывавшими их тучными фигурами.

У бара внимание Эмблера привлекла пара сочащихся злобой глаз. Пробившись к стойке, он увидел мужчину, рядом с которым вертелся тип в дешевом, из универмага, костюме и плохо повязанном галстуке. Первый – очевидно, влиятельный и знающий себе цену представитель научного сообщества – говорил:

– При всем уважении, я очень сильно сомневаюсь, что вы действительно сознаете смысл происходящего здесь. – Фраза «при всем уважении» в данном контексте имела противоположное своему буквальному смыслу значение; так выражение «вполне хорошее» употребляют по отношению к молоку с истекшим сроком хранения. – Я хочу сказать – при всем уважении, – что, возможно, именно по этой причине вы, Стью, и не попадали ни в одну администрацию со времен Картера.

Его собеседник прищурился и попытался улыбнуться, чтобы скрыть досаду и обиду.

– Никто и не пытается оспорить факт впечатляющего роста китайской экономики. Вопрос в другом: насколько стабилен этот рост и каковы его глобальные последствия? То, что мы наблюдаем, может оказаться мыльным пузырем, раздутым за счет иностранных инвестиций.

– Проснитесь и принюхайтесь – жасмином пахнет! – едко возразил «академик». – Никакого мыльного пузыря нет. Есть приливная волна, цунами, и скоро – вы не успеете и глазом моргнуть – она смоет все ваши песочные замки. – Слегка гнусавый, вероятно, в силу какой-то чисто физиологической причины, голос звучал резко, почти грубо. Эмблер подумал, что «академик», гордясь своей прямотой и откровенностью и убаюканный всеобщим почитанием, вероятно, и понятия не имеет, насколько его манеры раздражают других.

Он повернулся и, придав лицу озабоченное выражение, двинулся к выходу. Внезапно перед Эмблером вырос какой-то человек, в глазах которого читалось явное недоумение. Незнакомец быстро выпалил несколько фраз на непонятном, похоже, каком-то славянском языке.

– Извините? – Эмблер поднес палец к уху, демонстрируя непонимание.

Мужчина – краснощекий, полный, почти лысый – переключился на ломаный английский.

– Я сказал, что не знаю вас. Но вы не тот, что говорит ваш значок. – Он ткнул пальцем в карточку на груди Эмблера. – Я знаю Йозефа Врабеля. Вы не он.

В другом конце зала Клейтон Кастон попытался замаскировать страх ледяной улыбкой.

– Мисс Уитфилд?

Заместитель госсекретаря Эллен Уитфилд повернулась к нему.

– Извините? – Она взглянула на аудитора так, как будто перед ней возник карлик.

– Меня зовут Клейтон Кастон. Я из ЦРУ. Отдел внутреннего контроля. – Женщина рассеянно кивнула. – У меня срочное сообщение от директора Управления.