Придон повернулся, с удовольствуем чувствуя в себе нечеловеческую мощь. Вяземайт смотрел с тем же изумлением, как и Аснерд.

– Ты изменился, Придон, – проговорил Аснерд дрогнувшим голосом. – Ты хоть это знаешь?..

– Нет, – признался Придон, – я чувствую себя все тем же, которого ты сажал на коня. Но, правда, что-то произошло. Я чувствую себя способным перевернуть мир.

Вяземайт покачал головой.

– Что-то? Да, конечно, что-то! Аснерд, он не понимает…

Аснерд, все еще глядя с тем же изумлением, посоветовал:

– Придон, подойди к зеркалу.

Придон засмеялся:

– Как скажешь…

И замер, обернувшись к стене, где в ряд бесстрастно отражали мир большие зеркала. Он прежний Придон, но в то же время и как будто он в самом деле выше, крупнее, в глазах свет, на спине совсем другое ощущение, будто выросли крылья. Непроизвольно завел руку за спину, ощупал лопатки. Пальцы везде скользили по гладкой чистой коже, а ранку найти не удавалось.

– Исчезла, – сказал Вяземайт. – Теперь уже полностью исчезла. Что за древние силы… Ладно, не спрашиваю.

– Что с нами делают женщины, – проговорил Аснерд со странной грустью в голосе. – А ты говоришь: магия, магия… Вот магия! В каждой женщине столько магии, что…

– Всех бы их на костер, – проговорил Вяземайт.

– За что?

– За то, – буркнул Вяземайт. – За то, что сами не понимают… Сегодня они из нас делают богов, завтра превращают в пепел.

Придон обнял их за плечи, так и пошли вниз, навстречу уже гудели голоса пирующих, громко и не в лад дудели трубы, стучали бубны. Придона усадили в кресло с высокой спинкой, даже нарочито на помосте, чтобы видел всех и его видели все, он – воин, но в то же время и тцар.

Про дивный свет никто спросить не решился, тайной покрыты деяния богов и магов, когда можно будет, тайны раскроются. Пили, ели, хвастались подвигами, Придон тоже с видимой всем легкостью беседовал с сидящими рядом, но вдруг во всем огромном зале оборвалось пение, застыли пляшущие, а пирующие за столами опустили кубки и повернулись к лестнице. Сверху возник трепещущий свет, чистый и радостный, подобный они видели среди ночи, он тогда из окон спальни осветил весь город, но сейчас свет не ослепляющий, он приближался, разрастался, наконец все увидели, как по лестнице грациозно спускается Итания.

Чистый свет шел от нее, окружал сиянием.

Придон смотрел в ее лицо с высокими, изящно вылепленными скулами, в ее дивные глаза, самые синие в мире, даже лиловые, большие, блестящие, с длинной бахромой загнутых ресниц, и сердце снова рухнуло в пропасть. Как он мог хватать своими грубыми лапами эту недостижимую красоту, смотреть в эти огромные чистейшие глаза, выразительные и говорящие лучше слов? А потом вот так прийти и сесть за стол?

Едва не опрокинув кресло, он вскочил, ринулся к ней, уже не Придон, грозный сотрясатель Куявии, а растерянный слагатель песен с окровавленным сердцем, раскрытым ей навстречу.

Она, когда он еще не смотрел в ее сторону, на краткий миг успела увидеть свирепость на суровом и жестоком лице, и тут же глаза вспыхнули счастьем, лицо осветилось, он во мгновение ока оказался перед нею, ухватил ее ладонь обеими руками, упал на колено и поцеловал кончики ее пальцев.

Кто-то сказал из зала в благоговейной тишине:

– Да, настоящего мужчину видно по женщине…

Придон поднялся, Итания взглянула снизу вверх в его живое помолодевшее до глупости лицо. Если бы был щенком, а не гороподобным воином, с визгом бы кинулся лизать ей руки, она все поняла и вместо всплеска гнева, с которым шла, спросила негромко:

– Придон, ты решил держать меня в темнице?

Он отшатнулся, чувствуя на себе сотни пар глаз. В зале мертвая тишина, все опустили кубки, смотрят с ожиданием.

– Это твой дворец!

Она сказала с ледком в голосе:

– Мне даже по дворцу не разрешают ходить. Я имею в виду, везде.

В его черных широко расставленных глазах пронеслись, словно стая мелких птиц, смущение, испуг.

– Итания! Дворец… это же не просто дом, это пять домов, а между ними еще сады, фонтаны, зверинец!.. Вяземайт прислал десяток колдунов. Они снимают все чары, а их немало, ломают заклятия, очищают стены, камни, окна, двери. Я знал, что Куявия – страна колдунов, но чтоб столько? Пойдем, что нам этот пир… мне пир везде, где ты…

Она не спорила, когда он взял ее под локоть и провел мимо всех столов по направлению к выходу. Им кричали здравицу, поднимали в их честь кубки, Итания милостиво, хоть и чуть холодновато улыбалась, но грубые артане не замечают разницы, улыбается – значит, рада, и орали все громче, пока за ними не закрылись двери.

Итания спросила сердито:

– И долго будешь затыкать все дыры, чтобы я… не сбе-жала?

Он развел руками, ими бы деревья ломать, но он жалко переступил с ноги на ногу, снова развел руками, на лице было выражение, словно она ударила в самое уязвимое место.

– А ты… сбежишь?

– Если будет возможность?

Он посмотрел в ее лицо, вздохнул, плечи опустились.

– Да, – сказал он мертвым голосом, – да… Я сам сделал все, чтобы ты мне перестала доверять. Я тебя не виню. Но все равно я не могу… не могу отпустить тебя. Не могу. И не сделаю этого… А зачем тебе покидать дворец?

– Это мой город, – ответила Итания просто. – Похоже, я одна и осталась… из тех, кто может что-то сделать. Ты видишь красивую дурочку, но я с детства привыкла сидеть у отца на коленях и слушать его разговоры с советниками. Потом играла вблизи и тоже слушала, слушала. И всегда понимала, что, почему и как делается. И зачем. Так что знаю, как сохранить остатки города, остатки населения. Что, удивлен?.. Ты – тцар, но ты умеешь только захватывать города и жечь их. И людей истреблять. Я же…

Ее голос дрожал от негодования, сорвался, она умолкла, стиснула кулачки. Придон всматривался в ее раскрасневшееся лицо с удивлением и почти страхом.

– Какие у тебя… – прошептал он, – удивительнейшие глаза!.. Самые страшные грозы не в черных тучах, а в лиловых, как вот глаза у тебя… Они потемнели, в них блещут молнии.

– Придон, я говорю серьезно!

– Я тоже, – ответил он с восторгом. – Я даже не знал, что могут быть такие. Твои ресницы – это лес копий, что пронзили мое сердце. Твои губы…

Она топнула ногой, гнев в ее глазах разгорелся нешуточный, нежные щеки вспыхнули, как маков цвет.

– Ты надо мной смеешься?

– Итания, – ответил он торопливо, – город уже приходит в себя. Открыты все лавки, рынки… Улицы и даже дворы убраны. Ну, трупы убраны давно, еще в первые дни. Всех похоронили, я не хотел, чтобы начался мор. Ничего страшного уже не случится! Многие знатные куявы принесли присягу мне, налаживают прежнюю жизнь. Тебе не надо беспокоиться о таких мелочах…

– Мелочах?

– С ними справляются мужчины, – заверил он.

Она кивнула:

– Да, тут ты прав. Мужчины могут справляться только с мелочами, что плавают на поверхности, заметны.

Она отвернулась, оставив последнее слово за собой, это так важно в их нескончаемом поединке, сделала шаг, а Придон смотрел в ее ровную узкую спину, туго заплетенное золото косы, что-то дрогнуло в нем, он сказал неожиданно, как ему показалось, неожиданно даже для самого себя:

– Но если тебе так хочется выйти… Я сам, как твой раб, проведу тебя по Куябе!

Она резко обернулась, золотая коса описала широкий полукруг.

– Правда?

– Иди одевайся, – ответил он.

Никогда она не переодевалась с такой поспешностью, но, когда с Придоном вышли из дворца в яркий солнечный день, внизу у мраморных ступеней ожидали роскошные носилки, а молодой оруженосец держал под уздцы великолепного белого коня. В сторонке на конях гарцевали поджарые воины. Будь на их месте куявы, ждали бы спокойно и с достоинством, в полной недвижимости, осознающие важность положения, а эти горячили коней, поднимали на дыбы, подбрасывали кверху топоры и с хохотом толкались, мешали друг другу ловить, рискуя тем, что падающий с высоты топор раскроит острием голову.