Он обходил столы, где распахнутые шкатулки, полные сокровищ, на другом столе в беспорядке золотые браслеты, всевозможные кольца, заколки для волос, черепаховые гребни, веточки окаменевших цветов, дивные перья жар-птицы, белые витые рога единорогов. Потом таких столов оказалось еще с десяток, прежде чем увидел в глубине зала массивное ложе на четырех резных ножках. Там он различил в полумраке на подставках массивные зеркала в полный рост взрослого человека. Единственный светильник в золотой чаше дает ровный несильный свет, но перед ним торчком специальная лопаточка из слоновой кости заслоняет от света ложе.

Ее ложе под стеной, занавески скрывают внутренности со всех четырех сторон. Даже сверху натянут цветной полог, создавая свой мирок, отгораживая от остального, грубого и неуютного, ибо весь мир, где ее нет, – грубый и неуютный.

Придон подошел на цыпочки, застыл. Вблизи занавески стали полупрозрачными, он видел как сквозь облако спящую женскую фигурку, подогнутые почти к подбородку колени, кулачок под щекой, рассмотрел бледное лицо с широкими полукругами черных ресниц, яркие алые губы…

Дрожащая рука приоткрыла занавеску, Придон удивился собственной дерзости, сделал шаг. Ноздри жадно затрепетали, уловив дорогой аромат: теплое дыхание Итании наполняет мирок ее ложа. Придон дрожал, сердце раскачивало, как молодое деревцо в бурю, перед глазами мир пошатнулся, колени подогнулись, он едва успел сесть на край ложа.

Длинные ресницы слегка дрогнули, губы слегка раздвинулись в грустной улыбке. Бледное лицо казалось грустным, он едва не вскричал в страшном волнении, что весь мир только и существует, чтобы она смотрела на него и благосклонно попирала ножкой, никто и ничто не смеет ее огорчить, обидеть, омрачить взор.

Длинные пышные волосы разметались по белоснежной подушке. Она спала в рубашке, распахнутой на груди, Придон увидел высунувшуюся из-под легкого одеяла розовую ступню с пухлыми пальчиками, почти круглыми, вздутыми, похожими на нераскрывшиеся бутоны. Ему захотелось упасть на колени и припасть губами к этим детским розовым пальчикам.

Он смотрел и смотрел, уже понимая, что вот ради этого стоило жить, стоит родиться и жить, пройти по жизни, страдать тогда в горах, поднять народ на войну, двинуть войска в Куявию, сжечь десятки городов, истребить войска, чтобы вот так сейчас войти, безмолвно и благоговейно смотреть на эту ступню, упиваясь самой возможностью стоять вот так и смотреть, будучи допущенным к созерцанию…

Ее ресницы дрогнули, веки начали подниматься. Придон замер, Итания медленно открывала глаза, ее взор был затуманен, взглянула на него без страха и удивления. Ее пальцы потянулись к его груди, он с готовностью подался вперед. Она коснулась его твердой, как каменная скала, груди, он ощутил неземной восторг, задохнулся, а ее пухлые розовые губы чуть изогнулись в слабой улыбке:

– А почему не на коне, как в прошлый раз?.. Ты обещал, что на крылатом коне, схватишь и увезешь…

– Я так и сделаю, Итания, – ответил он негромко. – Я пришел… я все сделаю.

Ее лицо дрогнуло, ему показалось, что как будто холодная струя воздуха омыла все в комнате. Глаза Итании распахнулись шире. Некоторое время всматривалась в великом изумлении, голос задрожал, изломался, как хрупкие веточки под копытами большого боевого коня:

– Это не сон?.. Это не сон… Ты снова пришел…

Придон прошептал с мукой:

– Если хочешь, чтобы я умер, скажи. Скажи только слово!.. И я умру у твоих ног в эту же минуту.

– Зачем? – произнесла она тихим, словно утренний ветерок, голосом.

– Не знаю, – ответил он потерянно.

– Но ты…

– Да, – ответил он. – Но это не я, а тот бог, что заговорил во мне. Я бессилен, я только слежу, трепещущий, что он творит!.. Я обезумел, я уже не человек, Итания. Только ты можешь меня еще спасти!.. Я, который грезил только о жестоких боях, схватках, поединках, удалых набегах… сейчас стою на коленях и… счастлив, что стою, что могу вот так перед тобой, ибо я сейчас не артанин, а ты – не куявка!.. Мы сейчас – боги, нами никто не правит и не указывает, мы сами создаем мир с его законами и правилами… Итания, ты – мой мир!

Она прошептала, голос ее то трепетал, как крылья самой нежной бабочки, то становился крепче камня:

– Но мы – есть то… что есть. Ты привел огромное войско, что растоптало Куявию, вбило копытами в пыль, в грязь… Это есть, нам от этого не уйти.

– Итания, – прошептал он с мукой, – я должен был это сделать! Я не могу без тебя. Я разрушу весь мир, если встанет на дороге между мной и тобой.

– Придон, – сказала она печально, – я бежала за тобой, за твоим конем, мои слезы… там теперь ручей.

– А где падали мои слезы, – ответил он горько, – там прожженный камень до самых глубин! Итания, я не могу без тебя, и я должен тебя взять.

– Так возьми, – произнесла она тихо. Легкий румянец коснулся ее щек, растекся жаркой краской, воспламенил лоб и шею. – Я твоя по праву… и еще потому…

Она запнулась, он жадно смотрел на ее губы. Она закончила едва слышно:

– …потому что я – твоя.

Он придвинулся, она опустила голову ему на грудь. Он замер, не веря в свое счастье.

– Я люблю тебя, Итания, – прошептал Придон. – Я пришел, чтобы взять тебя. Так велят боги!

– Чьи боги? – спросила она шепотом с его груди.

– Боги, – ответил он. – Когда я вижу во снах или в видениях твое лицо, я становлюсь богом сам. Тогда мне все удается, на мне быстро заживают раны, я усмиряю диких зверей, я вижу червей в глубинах земли и движение сока в стеблях цветов! Я заставляю самых жестоких плакать, а непреклонные по моему слову прыгнут в седло и поскачут в ту сторону, куда укажу. Я могу все… не могу только причинить боль или обиду тебе, Итания! Здесь даже бог во мне становится твоим ручным зверьком, которого ты вольна приласкать, и тогда он готов умереть от счастья, вольна пнуть и велеть убираться, и тогда он умрет от горя, едва выйдет за двери, но не посмеет тебе воспротивиться… Я очень, очень… я безумно люблю тебя, Итания! Нет таких слов, я их искал, мучился, стонал и рвал на себе волосы, придумывал сам, но нет таких слов, чтобы высказали… чтобы выра-зили…

Он задохнулся, умолк.

– Но почему вот так? – спросила она.

Он сказал беспомощно, с яростью в голосе:

– Я не знаю! Это не я шел, меня вела… другая сила! Людские силы перед нею – ничто, прах, пыль, клочок тумана! Не должен любить тот, кто не сможет с этой силой справиться… Я – не смог! Я пытался, видят боги, пытался. Но я не смог!.. И потому я здесь с войском, потому горят города, пустеет земля, даже звери бегут перед артанами, что подобны степному пожару…

– Ты будешь брать город?

– Я возьму тебя, – ответил он яростно. – А город… да, возьму, но что мне город? Я возьму тебя, ибо я должен тебя взять… как берет артанин, как берет мужчина – по своей воле!

Она сказала горько, ему почудились печаль и насмешка в тихом голосе:

– Ах да, не потерять лицо… Сохранить честь, достоинство, имя. А то, что горят города, опустошена земля, десятки тысяч уже погибли…

Он отмахнулся:

– Что жизни? Бессмертных среди них не было, все когда-то да умрем. Чуть позже или чуть раньше – велика ли разница? Зато деяния наши взвеселяют наших праотцов, что смотрят за нами, Итания!

Она нахмурила брови, взгляд стал задумчивым. Сердце Придона остановилось в отчаянии, вдруг почудилось, что она рассердилась, но Итания спросила неожиданно мягко:

– Придон… если я сейчас уйду с тобой, как ты поступишь?

Он растерялся.

– Со мной? Как?

– Как хочешь, – ответила она просто. – Как скажешь.

Он тоже сдвинул брови, глаза потемнели.

– Я возвращусь к себе. В свой лагерь. К артанам. – Я пойду с тобой, – ответила она. – Я уже бежала за тобой, Придон. И мне было все это время не легче, чем тебе, Придон! Ты хотя бы чувствовал свою правоту… А что могла чувствовать я?

Он пошатнулся, удар был неслыханной силы.

– Итания, – простонал он раздавленно, – ты… ты здесь страдала?