— Сколько я должен казне за этого негодника?

С напускной усталостью потянувшись к столу, Силан взял какой-то потемневший от времени свиток, медленно развернул его и, даже не глядя в написанное, ответил:

— За неподобающее поведение и посещение публичного дома в дневные часы, что является нарушением закона и норм приличий, за попытку сбежать и грубую брань в адрес представителей Эфениды, полагается выплатить двадцать золотых клавдиев.

Слушая приговор, Мэйо с трудом сдерживал смех. До начала заседания ему удалось подменить Свиток Правосудия на другой — с нарисованной козьей задницей, и теперь молодой нобиль с удовольствием наблюдал, как старик Силан, раздувая щеки от важности, произносит над ней свой вердикт.

— Вот, прими, — сар Макрин положил на стол префекта пухлый кошель. — Там ещё столько же за твое беспокойство.

— В согласии с законом, перед лицом Эфениды, все обвинения с Мэйо из Дома Морган, благородного, перворожденного сына Макрина, сняты.

— Сердечно благодарю, — сказал градоначальник.

Силан опустил взгляд и увидел нарисованное на свитке непотребство.

— До скорой встречи, префект! — весело заявил Мэйо и на прощание одарил старика ехидной усмешкой.

Молодой нобиль и его раб быстрым шагом покинули кабинет, неотступно следуя за саром Макрином.

Облаченный в лиловую тогу с пурпурной каймой градоначальник нестерпимо страдал от летнего зноя и всепроникающей городской пыли. Длинные волосы поморца высеребрила ранняя седина. Прожитые годы наложили отпечаток на его некогда красивое, смуглое лицо, теперь исчерченное сетью неглубоких морщин.

Он шел, выпрямив спину, показывая окружающим свою внутреннюю силу — властный, решительный и мужественный.

— Ты можешь не поверить этим словам, — сухо произнес Макрин, не оборачиваясь, — но мне отрадно видеть, что ты защищаешь слабых от несправедливости и бросаешь вызов злу в любом его обличье.

— Благодарю, отец.

— Скоро ты будешь представлен Императору, получишь чин Всадника, и, продвигаясь по службе, обретëшь власть над судьбами многих людей.

— Я знаю, отец.

— Пока в твоей голове гуляет ветер и летит морская пена. Не думай, будто я не заметил твоё очередное художество.

— Это была шутка.

— Весьма неуместная.

— Прости.

— Искупи свою вину поступками. Я поручу тебе одно важное дело. Не провали его, Мэйо. Ты понял меня?

— Хорошо. Я постараюсь, — вздохнул молодой нобиль.

Мысли о культистах-паукопоклонниках не давали Нереусу покоя.

Перед сном он вновь вспоминал прошлую жизнь, когда парус над головой, плеск вёсел и скрип обшивки судна казались лучшим, что могло с ним случиться.

Пираты зимовали на берегу. Бытовало поверье, что с наступлением холодов морские ветры сбегали из мешка Дэйпо, и пока он не переловит их всех — путь в море закрыт.

Лишь один огромный корабль, следовавший из Эбиссинии в Таркс, миновал геллийский порт и, раскачиваясь на высоких волнах, уверенно взял курс на север.

Келевст пиратской диеры грубо обругал его с берега.

— Видели паука на парусах? — заявил помощник капитана. — Это люди понтифекса Руфа.

— А кто он такой? — спросил Нереус.

— Лучше тебе не знать.

— Почему?

— Бог, которому он служит, не похож на нас.

— У него лицо зверя, как у эбиссинских богов?

— Нет. Ничего человеческого.

— Разве такое бывает? — удивился юноша. — Зачем поклоняться невесть кому?

— Злые языки говорят, старые боги ослабели, сотни лет вражды истощили их. Поэтому не помогают ни молитвы, ни подношения.

— Но это ведь неправда? — с робкой надеждой поинтересовался лихтиец.

— Спроси у них сам! — сердито отмахнулся келевст.

Когда миновала зима, День отплытия вся команда отмечала как величайший праздник.

Потеряв из виду берег, моряки запели, а особо смелые пустились в пляс.

Капитан заколол барана для Дэйпо и обмазал кровью мачту — на удачу.

Никто не сомневался в успехе и богатой добыче.

Нереус представлял, как вернëтся в золоте, оформит купчую у старосты и будет самым молодым домовладельцем в деревне.

До исполнения мечты было рукой подать.

Корабль поймал ветер в паруса и стремительно приближался к поморским водам…

— Чистокровные поморцы зовутся тланами, — рассказывал по вечерам келевст. — У них волосы черные и густые, как конские гривы, глаза похожи на маслины, кожа бледная, за ушами можно нащупать жабры. У мужчин не растут ни борода, ни усы. Ступни всегда холодные, будто лягушачьи лапы. От смешанных браков тланов с людьми рождаются дети без жабр, но чернявые и светлокожие. Таких много и в Поморье, и в Итхале. Даже наш Император на шестую часть тлан, по прабабке.

После этих слов келевст обычно чертил пальцем в воздухе священный символ Дэйпо:

— Тланы утверждают, будто состоят в родстве с Пеннобородым, якобы их кровь — божественный ихор. Семьсот лет назад они вышли на сушу, когда извержение вулкана уничтожило их подводные города. Они явились как беженцы, но быстро обосновались в Поморье, расплодившись, словно кролики.

Помощник капитана презрительно цокал языком:

— Тланы почитают Пеннобородого. Они понимают язык лошадей, украшают дома сосновыми ветвями, носят голубые, синие и фиолетовые одежды с узорами, символизирующими воду. Любят золото, серебро и жемчуг. Заносчивы. Тщеславны. Ленивы. Оттого держат при себе много рабов со всех концов света.

— Даже из Геллии?

— Конечно. В Тарксе невольников гораздо больше, чем свободных граждан. У знатных тланов может быть до тысячи клеймëнных прислужников.

Нереус качал головой:

— Как они справляются со столькими рабами?

— Жестокостью. Унижением, пытками и наказаниями за малейшую провинность.

— Хорошо, что у нас другие обычаи и законы.

— Ненадолго, — кривил рот келевст. — Пока Император занят Афарией и покорением северных дикарей, он не глядит в сторону Геллии. Но однажды напомнит нам, кто есть власть и как всем надлежит жить.

— Не хочу об этом думать.

— Не думай. Просто прими к сведению.

— Если я убью тлана… — Голос Нереуса терял твердость. — Это ведь… не как убить человека, правда?

— Конечно! — успокаивал келевст. — Вали рыбоглазых без жалости! Нечего им делать на суше! Только представь, сколько людских кораблей они потопили, пока жили в морской пучине и набивали свои сундуки!

Прошла неделя с момента отплытия. Тёмной беззвëздной ночью, когда Нереус видел сладкий сон о родных краях, кто-то резко толкнул его в плечо:

— Подъём.

Лихтиец широко распахнул глаза:

— Что?

— Тихо, — Шикнули на него. — Враг близко.

— Враг?

Пиратская диера шла без сигнальных огней, словно призрак, скользящий во мраке.

Навстречу двигалось пятно жёлтого света…

— Торговцы? — с надеждой спросил юноша.

— Паукопоклонники, — фыркнул келевст. — Будет жарко.

Видя замешательство лихтийца, он схватил парнишку за рукав:

— Живее, остолоп. Вниз, на вëсла.

Он спихнул Нереуса с лестницы, ведущей на нижний ярус:

— Шевелись, дрянное семя.

Переборов леденящую волну страха, юноша доковылял до банки и занял свое место.

— Эп. Кат. Эп. Кат, — повторял флейтист, ударяя в такт инструментом по ладони. — Ар эп! Декс кат!

Нереус вцепился в весло, стараясь не запутаться в командах.

Пиратский корабль набирал скорость для таранного удара.

— Григ! Григ! — поторапливал лихтийца сосед по скамье.

Юноша зажмурился.

Наверху тоже работали гребцы, повинуясь командам келевста, и шла подготовка к абордажу.

С чудовищным треском диера ударила в борт вражеского судна.

Нереус ожидал услышать хруст ломаемых вёсел неприятеля, но противники хорошо подготовились, заблаговременно убрали вёсла и задраили порты кожаными затычками.

— Фисо! Назад! Назад, мать вашу под хвост! — заорал флейтист.

Нереус наконец понял, о какой жаре говорил келевст.