— Нет.

— В смысле?

— Я тебе не доверяю. Откусишь еще на хрен.

— За кого ты меня принимаешь? — обиженно произносит Лиля, нахмурив брови. А может, я и вправду сгущаю краски.

— За Синичкину. Ладно, давай, — откидываюсь на кровать, параллельно наблюдая над склонившейся надо мной Лилей.

Она, как ни странно, без каких-либо издевок принимается расстегивать на мне рубашку. Очень даже ловко. Полностью снимает ее с меня и проводит ладонями по груди. Хорошо. Просто охренительно хорошо, что у нее короткие ногти. Хватается за ремень джинсов и пытается их стянуть с меня. А не тут-то было.

— Ну жопу-то приподними.

— Только после того, как ты скинешь с себя комбез. Я голый, а ты в одежде? Обойдешься. Снимай давай, — подкладываю руки под голову и начинаю наблюдать за тем, как она снимает с себя джинсовую хрень.

А под ней простая футболка и трусы. Последние это что-то с чем-то. Розовые с кричащей надписью «Обожаю мальчишек. Они такие дураки». Да, деточка, не трахаться ты сюда пришла. Вот только зачем?

— Все? Теперь поднимай зад, — дебил. Однозначно дебил, ибо согласиться на это может только он. — Прикольные у тебя, однако, трусы, — усмехается Лиля, глядя на мои боксеры со сперматозоидами.

— На свои посмотри.

— Ну да, один-один. Я сейчас вернусь, — хватаю ее за руку, как только она пытается привстать с кровати.

— Куда собралась?

— За презиком. Я только с ним.

— Минет тоже?

— А то. Гадость всякую в рот брать. В смысле что-то чужеродное. У меня без презика туда только съедобное попадает. Ну и паста зубная. Я быстро, — отпускаю ее руку.

Синичкина и вправду появилась на кровати очень быстро. С улыбкой на лице и презервативом в руке. Странно. Может, и не нужно ждать от нее подвоха. Вновь тянется к моим губам, полностью перехватывая инициативу на себя. Я бы сказал — открыто напирает, шаря руками по моему телу. Какая на хер разница, что происходит, если мне в принципе хорошо. Сам не понял в какой именно момент мое запястье оказалось приковано к изголовью. Наверное, когда захотел протянуть руку к Синичкиной. Ну, стерва. Резко вскакивает с кровати и натягивает на себя комбез. У меня впервые, сука, нет слов.

— Я шла не к тебе, Егорушка. А всего лишь возвращалась домой после посидушек у Ани. Ты бы корону приспустил уже со своей башочки. Сдался мне секс с тобой, как собаке пятая нога. Теперь кукуй, дорогой, на своей кроватке до возвращения братика. Если он, конечно, придет сегодня.

— Ты вообще знаешь, что бывает за такие шутки?!

— Это не шутки. Видимо, Боженька на моей стороне. Я-то хотела просто раздраконить и не дать, а тут прям все для меня. Точнее для твоего наказания. Просто око за око. Меня из-за тебя уволили, стало быть, я потеряла из-за тебя деньги. Ты в меня кинул членом, испортив его. Я снова попала из-за тебя на бабки. Это был курьерский заказ, Егор, а не мои тайные желания. Мне деньги достаются, в отличие от тебя, — обводит взглядом комнату. — Не так легко. Точнее — трудно. Я их, снова в отличие от тебя, зарабатываю сама. Полежи тут и подумай над своим поведением. Не надо меня причислять к своим привычным давалкам. Досвидули. Надеюсь, до первого сентября, — хватает сумочку и выходит из комнаты, оставив дверь открытой.

Ну, сука! Обдумывал я, разве что, все четыре часа тупой лежки на кровати планы мести для Синичкиной. И только на пятый час с переполненным мочевым пузырем до меня дошло. Не хотела она со мной трахаться, чтобы подобраться поближе к Богдану. Не хотела. Отлегло. Реально. В какой-то момент стало даже хорошо от этого осознания, и я невольно отодвинул месть на задний план. Вот только как бы еще выбраться отсюда? Сам не понял, как начало клонить в сон.

Где-то на задворках сознания понимаю, что мне снится сон, иначе никак не могу объяснить тот факт, что Лиля не только вернулась в комнату и продолжила меня целовать, но еще и начала активничать рукой в моих штанах. И только, когда моя рука стала мокрой, я понял, что меня лижет собака. Открываю глаза и перевожу взгляд со своей слюнявой руки, которую-таки лижет плешивый, на сидящего на кровати Богдана. Да, Синичкина, вот за этот позор я тебе отомщу.

— Я тоже наконец-то рад тебя видеть, а то все как-то не пересекаемся, живя в одном доме, но рад я все же не настолько как ты, — переводит взгляд на мой стояк, к счастью, прикрытый трусами.

— Отвали.

— Для человека, прикованного к кровати розовыми наручниками, ты слишком борзый. Давай побеседуем, что ли, мальчик мой.

— Только после того, как отолью. Я так пять часов уже лежу. Ты мне брат или кто? Помоги выбраться. Рука затекла.

— Только потому что руки тебе пригодятся для профессии, я помогу быстрее, чем хотелось бы. А ты пока готовь рассказ.

— Отвали.

— Что ты сказал?

— Готовлю.

Звонкий собачий лай разбудит даже мертвого. Еще не открыв глаза, могу с уверенностью сказать, что во дворе темень, а на часах, в лучшем случае, шесть утра. Слишком рано для того, чтобы встать с постели. И тем не менее, еще несколько минут лая плешивого, и я поднимаю свою задницу с кровати. Перевожу взгляд на часы — половина шестого. Ну кто бы сомневался. Подхожу к окну и открываю шторы.

За окном не только темень из-за затянувших небо туч, но и мерзкий моросящий дождь. Ну и на «десерт» — подтягивающийся на турнике Богдан. На двадцатом разе я перестал считать его заходы. Сколько он до этого подтягивался — хрен знает. Выносливости моего брата можно только позавидовать. Кто еще может вот так дисциплинированно выполнять привычные для себя действия в такую рань, когда собственная дочь лежит в больнице. Когда на работе до хера проблем. Когда вообще все через жопу. Хотя, кого я обманываю? Я завидую не только его выносливости. И если раньше я хотел стать похожим на него в профессии, то теперь хочется обскакать его во всем.

Как бы мне хотелось разозлиться и возненавидеть его, чтобы ненависть двигала меня в достижении целей, ибо это мощный катализатор. Вот только не получается взрастить в себе эту самую ненависть, даже за очередную переметнувшуюся к нему девку.

И не сказать, что мне сдалась уже его Аня. Да — нравилась. Да — красивая. И да — хотелось бы ее трахнуть, чего уж греха таить, но все это херня по сравнению с тем, что важен сам факт того, что она ушла к нему. Не к кому-то, а к нему! Не смог его и здесь обскакать, даже с приличной порцией лапши на уши. Снова не смог. Это и бесит. Охренеть как бесит.

Куда было бы проще его возненавидеть и гадить по-крупному, вот только не могу, ибо он сам же меня и воспитал по-другому. Не могу. Не получается. Он мне дал все. Где бы я сейчас был, если бы Богдан не забрал меня к себе? А ведь не каждый девятнадцатилетний пацан, имея собственную малявку дочь, взял бы на попечение шестилетнего братца, который всем своим существованием напоминал о нашей общей шлюхастой мамаше.

Мда… сейчас бы я был другим, если бы тогда попал в детдом. Вероятнее всего, озлобленным, но, сука, выносливым и более целеустремленным. Хватким. Как все детдомовские и деревенские. Батрачил бы с утра до ночи, чтобы к тридцати иметь все. Батрачить… В память резко врезаются слова Синичкиной «мне деньги достаются, в отличие от тебя, не так легко. Точнее — трудно. Я их, снова в отличие от тебя, зарабатываю сама». В этом и есть суть. Нет у меня стимула батрачить, ибо эти самые бабки мне достаются легко от брата. Их достаточно для того, чтобы жить, как хочется. Однако в настоящий момент это уже не вопрос денег. По хер, что скоро учеба. Устроюсь на работу. Может, санитаром, если не будет мест медбратом, но устроюсь. Без помощи кого-либо. По хер, что буду получать копейки. Утру нос Синичкиной. Бредово, конечно, и по-детски. Ну и по хрен.

С четким желанием в ближайшее время получить медкнижку и устроиться на работу, впервые за последнее время я целенаправленно спустился в спортивную комнату и начал херачить по груше, что есть сил. Дебил, конечно, учитывая, что руки после последней драки только недавно зажили. На груше все не закончилось. Дальше продолжил остервенело отжиматься от пола. До стекающего пота. До скрежета в зубах. Сам не понял, как закрыв глаза, вместо темноты появилось улыбающееся лицо Синичкиной. Хрен там с лицом. Так ведь еще и говорит со мной. Улыбается и говорит! «А у брата фигура-то покрасивше будет, и Филипок побольше» Ну, сука, убью! Ударяю кулаком в пол и только боль отрезвляет и возвращает мой разум на место.