— А вы? — я успел позабыть о водителе, бессмысленно скользя взором по шумной улице за окном, и не сразу понимаю, о чем он спрашивает. — Чтобы сделали вы?

Я? Я, кажется, окончательно убил в ней любовь…

Мне казалось, я его отлюбила. Отстрадала свое и погребла под толстым слоем пепла выжженные слезами листки дневника, главной частью которого была моя детская любовь к Игорю Громову, и пошла дальше, уверенно встречая любые препятствия на своем пути. Но жизнь непонятная штука. Не угадаешь, где и когда поджидает тебя твое счастье…

— Он даже не дарит тебе цветы, — задумчиво вглядываясь вдаль, где в безликой толпе прохожих не удастся запомнить ни одного лица, Таня следит за движением людей по шумной улице.

Цепляется взором за старика с неряшливой сальной прической и, брезгливо передернув плечами, поворачивается ко мне, проводив его сутулую спину до самого входа в метрополитен.

— Богат, как дьявол, а не подарил и ромашки…

Спокойная музыка, разливающаяся по небольшому кафе, где мы расположились у окна, сменяется на известный трек, и теперь Петрова еле слышно напевает себе под нос. Забывает об окружающих, заметно повеселев, и ерзает на стуле, даже в таком положении поражая меня своей пластикой.

Ее поцеловал бог. Или, по крайней мере, планировал. Иначе, объяснить ее способность настолько сливаться с мелодией, будто она и музыка единое целое, я не могу: ее голос, движения и блеск глаз так гармоничны, что я готова аплодировать стоя. И почему никто не торопится огранить этот бесценный алмаз?

— Разве не странно, Лиз? А ведь уже две недели подбивает к тебе клинья.

— Глупости, — отмахиваюсь от ее слов, не придавая значения ее наблюдениям, и продолжаю помешивать мороженое в креманке, окончательно утопив ягоды свежей черники в растаявшем пломбире. — Разве Федя часто тебя балует?

— Нет, но он ведь не владелец завода. И потом, он копит на нашу свадьбу, а для этого Игоря купить букет роз — как сходить за хлебом.

— По-твоему, мне есть о чем волноваться?

— Не знаю. Просто… — тянет, смущенно, потупив взор, и долго не решается ответить. Смотрит куда угодно, лишь бы не столкнуться со мной глазами, нервно ковыряя ложкой пирожное.

— Я думаю, тебе нужно остановиться. Включить голову и не торопиться делать глупости. Если такой мужчина всерьез увлечется женщиной, он положит к ее ногам целый мир.

— К чему ты клонишь? — напрочь позабыв о десерте, отодвигаю подальше стеклянную вазочку на изящной ножке, складывая руки на столе.

— Что если он просто считает тебя легкой добычей? Использует в своих целях, а ты потом будешь в одиночку залечивать свои раны.

Так уже было однажды, — знаю, что не специально, но все же давит на больное, все еще помня о том, как я обливалась слезами на ее плече. Хватает мои ладони, участливо сжимая пальцы, и робко улыбнувшись, склоняет голову набок. Ее завитые белоснежные локоны спадают на пышную грудь, ныряя кончиками в тарелку, и покрываются шоколадной крошкой, поблескивающей в свете ламп от крема.

— Я не хочу, чтобы ты страдала. Только и всего.

— А я и не буду. Все не так, Танька. Мне не шестнадцать, и он вовсе не пудрит мне мозги. Мы всего лишь общаемся…

— Вечерами. Мы это уже проходили, верно? Только теперь он сменил тактику, предпочитая телефонные звонки виртуальному флирту.

— Флирту, — надсмехаюсь я, отворачиваясь к барной стойке, — скажешь тоже.

— Ладно, — Петрова капитулирует, размахивая белым флагом, и, наконец, оставляет в покое мою похолодевшую ладонь. — Не хочешь говорить о своем Гоше, помоги с выбором оформления. Цветы или воздушные шары? — ловко отыскивает в галереи смартфона фотографии и разворачивает его экраном ко мне. — Или все вместе?

***

Наверное, нужно уметь правильно мечтать. Если постоянно молить вселенную о женском счастье, она обязательно откликнется. И что бы ни говорила Таня, еще с университетской скамьи привыкшая оберегать меня как младшую сестру, в своем решении я не сомневаюсь ни на минуту. С несвойственной мне раньше придирчивостью оцениваю небогатый ассортимент своего шкафа, дольше обычного выбирая белье, страшась признаться самой себе, что готова к любому исходу сегодняшней ночи, и окончательно останавливаюсь на нежном кремовом платье струящегося силуэта. Легкий креп едва прикрывает ноги, при этом не делая мой образ вульгарным, и придает легкого романтизма моему виду.

Неторопливо вышагиваю по асфальту, направляясь к блестящему спорткару, и улыбаюсь владельцу, уже заметившему мое приближение, и сейчас показавшемуся из салона. Петрова неправа: один букет на моем счету теперь все же имеется…

— Я буду краснеть весь вечер, — прячу лицо за охапкой белых роз, уже ощущая жар на щеках, и смеюсь, как школьница, не выдерживая внимательного взгляда моего кавалера.

— Не страшно. Мне это даже льстит, — Громов открывает для меня дверь, подавая руку, и дождавшись, когда я устроюсь на сиденье, почти беззвучно захлопывает ее, через пару секунд занимая водительское место. — Готова удивляться?

— А меня ждут сюрпризы? Боже, — запрокидываю голову, немного сползая вниз, смущенная обстановкой и его близостью. — Ненавижу свидания.

— Если честно, я тоже. Так что можно обойтись без лишнего официоза. Говори, что вздумается, не пытаясь мне понравиться, — смеется, заводя двигатель, и молниеносно срывается с места, приоткрывая окно, чтобы впустить внутрь свежий воздух.

Зря! Боже, как зря он позволяет аромату дождя, только что прибившему к земле пыль и едва успевшему закончиться, унести прочь ненавязчивый шлейф своего парфюма. Я хочу надышаться мандариновыми нотками, пропитаться ими насквозь, впервые не радуясь резкому, но от этого не менее любимому всеми, запаху озона.

— Куда мы едем? — я беру себя в руки, как мантру, проговаривая про себя, что на этот раз мой интерес взаимен: Громов то и дело изучает мои ноги, сильнее сжимая руль, дольше обычного смотрит в глаза, и ведет себя иначе, нежели той ночью, когда предложил мне сбежать с переполненного ресторана. Больше не использует глупых прозвищ, заставляя мое имя звучать по-особенному, так как никто никогда не сможет повторить…

Он останавливается на светофоре, и нежно отводит прядь с моей щеки, задерживая в пальцах локон лишь на пару секунд, а мне и этого достаточно, чтобы испугаться дрожи в коленках и жара, спускающегося по позвоночнику.

— В театр, — он хитро щуриться, возобновляя движение, — ты ведь театралка. Я не забыл.

— Шутишь? — холодею, теперь смущаясь еще больше: нам обоим известно, каким жутким провалом обернулся мой первый выход в свет в его обществе. И пусть теперь я одета со вкусом, и макияж не потек от проливного ливня, вновь погружаться в ту атмосферу волнительно — признаваться ему в любви я не планирую, но и угадать, что готовит для меня судьба мне не по силам.

— В прошлый раз все прошло неправильно. Так что я намерен провести работу над ошибками.

— Только никаких автографов, — предостерегаю мужчину, деланно хмуря брови, и тут же улыбаюсь, заметив, как уголки его губ ползут вверх.

***

— Ты не привык к вечерним прогулкам, ведь так? — наслаждаюсь теплом его пальцев, держащих меня за руку, и поправляю пиджак, заботливо накинутый мне на плечи идущим рядом мужчиной.

Он любуется окружающими нас домами, словно впервые оказался в этой части города, неспешно шагая по тротуарной плитке. Уверена, чаще он видел эти пейзажи из окна своего автомобиля, который по моей просьбе бросил на парковке супермаркета, и теперь старается запомнить свои ощущения, сосредоточенно ловя каждую деталь: парк через дорогу, освещенный фонарями; лавочки, выполненные в старинном стиле, хорошо просматривающиеся через постепенно одевающиеся в листву деревья, и молодые пары, так же как и мы, прогуливающиеся за руку, несмотря на столь поздний час…

Время давно перевалило за полночь, но мне совершенно не хочется расставаться — я мечтаю продлить эти мгновения, теперь больше всего на свете страшась, что все это больше никогда не повториться. Не хочу, чтобы это волшебство кануло в небытие, не принеся за собой продолжения.