— Вы поддерживали Надежду Эдуардовну не по доброй воли? Она заставляла вас?

Тамара Андреевна скорбно покивала.

— Это долгая история. Не хорошо так говорить, но я рада, что, наконец, она закончилась. Даже поверить не могу, что теперь мы свободны.

Она легонько похлопала себя по губам, словно не должна была этого произносить.

В животе волнительно засосало, я была в одном шаге от той самой загадочной тайны.

— Расскажите мне, пожалуйста. Для меня это очень важно. Я столько времени мучалась. Теперь же, наверное, можно рассказать? Раз уж всё закончилось?

Я выжидающе следила за тем, как её лицо сделалось сначала каменным и непроницаемым, но после смягчилось и вновь стало горестно-задумчивым.

— Принеси мне воды, — попросила она.

Я сбегала в секретарскую, торопливо налила стакан воды из кулера и вернулась.

Тамара Андреевна уже стояла возле окна, скрестив руки на груди. Я протянула ей стакан.

— Поставь на стол, — она кивнула. — Я ведь в целом Надежду не осуждаю. Я и сама училась в педагогическом, девчонок много, а мальчишек по пальцам пересчитать, так и их тут же расхватали. А я никогда компанейской не была, да ещё и стеснительная. Знакомиться не умела и не знала где. А потом закончила учиться, в школу устроилась, там из мужчин только шестидесятилетний физрук был. Если бы мне ещё с внешностью повезло. Пока с мамой жили, я и не очень-то думала об этом. А вот когда её не стало, с ужасом вдруг поняла, что такое настоящее одиночество. Пустое, бессмысленное, жуткое. Вот и Надя также, только она с самого детства так жила. Лидия Михайловна совсем её не замечала.

Твоя бабушка считала, что у Надежды проблемы с психикой наследственные. Но я думаю, дело не только в генетике. Вон, Женечка у меня добрый и послушный вырос, никогда никому зла не причинит.

— Он вас очень любит, — заверила я.

— Да. Именно. Потому что в заботе и любви рос. Я всегда делала всё, что могла, пусть даже это и не в моих интересах. И готова была сражаться за него до последнего, как и Надя за своего мальчика. Нашла коса на камень, понимаешь? Тебе просто не повезло.

— Вы говорите о Славе?

— Конечно. На твоём месте могла быть любая другая девушка. Так что не вини себя. По правде говоря, зная Надежду, я бы всё-таки предпочла, чтобы ты ушла из школы. Так было бы безопаснее для тебя самой. Я бы помогла с переводом. Но Ольга Викторовна решила иначе. Сказала, что себя не будет уважать, если позволит сумасшедший вмешиваться в её жизнь. Она была зла на Надю ещё с тех пор, как та засадила Антона. Возможно, даже чувствовала вину, что не смогла ему помочь.

— Бабушка всегда была очень гордая, — сказала я.

— Это точно, — Тамара Андреевна рассмеялась. — Я была против этой поездки в «Пуговицы», но она заявила, что это вопрос чести. Ох… Мне нужно было её переубедить, знала же, что добром это не закончится… Но я так привыкла, что она старше и разумнее, что предпочла просто не вмешиваться.

Из коридора донёсся резкий, оглушающий школьный звонок.

— Часто в нашей жизни происходит нечто такое, что в один момент переворачивает её с ног на голову, — продолжила директриса, когда перезвон стих. — Ты можешь просто идти одним жарким летним днём своей обычной дорогой, по которой ходил сто раз и от которой ждать чудес не приходится и внезапно обнаружить портал. Твой собственный портал. Между старой жизнью и новой. Спустя семь лет и пятьдесят пять дней однообразной предсказуемости вдруг случается нечто, что по большому счёту от тебя уже не зависит. Нет, выбор как будто бы и есть, но это лишь видимость.

Тамара Андреевна вернулась за стол. Села на своё место, медленно отпила воды.

Я ждала, затаив дыхание.

— Она выбросила его прямо в мусорный контейнер для пластиковых отходов. Синий такой бак. Почти пустой. Она туда его кинула, а он почти и не пикнул. Только тихонечко заскулил… Ведь он же никогда не жалуется, даже когда ему очень плохо.

Я сразу поняла, что происходит, только так обомлела, что и произнести ничего не могла. А она меня не заметила. Кинула, как мусорный пакет, и пошла дальше.

Достать его оказалось не так-то просто. Думала, сама свалюсь в бак. Кое-как ухватилась за уголок одеяльца и вытянула.

И ты знаешь, как только я его увидела, сразу поняла, что это судьба. Такое не объяснить словами. Ты просто чувствуешь, что назад дороги нет.

Я побежала за ней, и пока бежала, так бережно прижимала его к себе, будто не младенца несу, а своё собственное сердце, завёрнутое в голубенькое одеяльце.

Лицо Тамары Андреевны наполнилось нежностью.

— Пока бежала, ни о чём не думала. А когда уже догнала, почувствовала страх. Будто что-то не так. Словно не нужно было мне этого делать, но было поздно. Она ужасно перепугалась. Отнекиваться стала, расплакалась. Ну, это и понятно. Ей же шесть лет всего было. Я принялась её успокаивать, объяснять, что ругать не буду и отводить в полицию тоже, попросила только к маме отвести. Долго уговаривала. Наконец, она согласилась.

Лидия Михайловна нашлась на автобусной остановке. Выглядела она ужасно, бледная, измождённая, в одежде размера на три больше, а когда увидела нас с Надей, будто бы даже хотела сбежать.

Я не знала, как обстоят дела. То ли девочка говорила правду, что выполняла мамино поручение, то ли она сама украла ребенка. В первое сложно было поверить, но Наде тоже не хотелось навредить.

Однако, когда я протянула ребёнка матери, та с ужасом шарахнулась в сторону и закричала: «Уберите его от меня. Видеть его не могу».

Продолжая держать ребенка у себя, я села рядом с ней и стала расспрашивать, что случилось.

Она говорила путанно, нервно, то и дело срываясь на слёзы и бредовые отступления. Выяснилось, что они всей семьёй ехали на машине домой с крымского отдыха. Проездом через Москву. Немного не доезжая до города, у Лидии Михайловны начались схватки, и её муж погнал. Обгонял, подрезал, выезжал на встречку, одним словом, попали в жуткую аварию.

Скорая забрала Лидию Михайловну рожать, поэтому о смерти сына и мужа она узнала только спустя сутки. И всё это время Надя, которая единственная, ни капельки не пострадала, ждала её в коридоре роддома.

Тамара Андреевна громко вздохнула.

— Я видела, что женщина находится на грани нервного срыва. Ей нужна была психологическая помощь, но стоило мне заговорить о врачах, как она засыпала меня проклятьями, схватила Надю и мне едва удалось заставить её взять мой номер телефона, прежде чем они сбежали.

Я рассудила так, что сейчас она находится в шоковом состоянии, у неё нервный срыв и послеродовая депрессия, но когда это пройдёт, она очень пожалеет о том, что сделала, раскается и захочет вернуть ребенка во что бы то ни стало. И тогда я ей отдам его. Ведь отнеси я его в полицию и расскажи, как было дело, её тут же лишат материнских прав, а его передадут в детский дом.

Но у всех нас бывают тяжёлые времена и все мы совершаем необдуманные поступки, о которых потом сожалеем всю оставшуюся жизнь и мечтаем о втором шансе. Я была уверена, что смогу подарить этой несчастной женщине второй шанс.

Первым делом я позвонила Ольге Викторовне и рассказала обо всём. Ой, как она меня ругала… Настаивала, чтобы я отнесла его в полицию, но потом сдалась и прислала знакомого врача. В то время, когда она была директором школы, у неё повсюду были связи и «свои» люди.

Врач сказал, что мальчик крепкий, здоровый и беспокоиться причин нет.

Я взяла отпуск. Мы ждали. Неделю, две, месяц. Благо были готовые смеси, питание и подгузники.

Подходило время принимать решение, и это просто убивало меня.

Нет, если бы Лидия Михайловна вдруг объявилась, я бы, конечно, его отдала, но найти в себе силы обратиться в полицию или соцслужбы никак не могла. Я уже так к нему привязалась за это время. Такой славный был мальчишка. Румяный, ясноглазый, весёленький. Всем бы родителям таких малышей. Я очень полюбила его и прикипела всей душой. А мне тогда, между прочим, было уже почти сорок и никаких надежд на собственную семью или хотя бы детей.