— Мамочка, прости меня, пожалуйста! — я кинулась ей в ноги, обняла колени и разрыдалась. — Это я виновата. Во всём-во всём виновата. Я плохая. Только умоляю, прости! Спаси меня. Забери с собой в хороший мир с голубым небом. Пожалуйста, не отдавай меня им. Я выбираю тебя. Только тебя. Я исправлюсь, честное слово.

Она присела на корточки и погладила меня по голове.

— Как же ты выросла, мышонок, я бы тебя совсем не узнала и на улице прошла мимо, — мама осторожно высвободилась из тисков моих истерических объятий. — Здесь никто не желает зла. Здесь все твои друзья. Посмотри.

Я посмотрела туда, куда она показывала, но теперь не видела ничего, кроме её глаз.

— Мамочка, я так тебя люблю, не бросай меня больше!

Чего бы мы о себе не воображали, мы никогда не знаем себя до самого конца.

Почему нам снятся пугающие или повторяющиеся сны? В чём причина необъяснимых, навязчивых идей? Отчего мы считаем себя плохими, никому не доверяем или боимся любить? Откуда берутся страхи и в какой именно клеточке нашего мозга или частичке души рождается и начинает разрастаться дестрой?

Какими бы сильными, смелыми и независимыми мы себе не казались, внутри нас, где-то очень глубоко, иногда так глубоко, что даже не разглядеть, продолжают жить маленькие, напуганные и растерянные дети. Обиженные, жалкие и незащищённые.

Дети, которым кроме любви и радости ничего и не было нужно, но которых изгнали из рая задолго до того, как они были готовы принять эту неизбежность.

Я заболела. Простудилась, наверное, когда ждала автобус утром на остановке, и три дня валялась в слезах и соплях в тёмной, зашторенной комнате. Мама приходила, ставила на столик очередную чашку с чаем и, не задерживаясь возле моей постели надолго, исчезала. После случившегося мы толком и не поговорили.

Нет, я знала, что она приехала, потому что умер Кощей и что в Пуговицах, якобы, меня насильно не держали, но о нас с ней мы не говорили. Никак. У меня болело горло, я много кашляла, и мама уверяла, что разговаривать мне нельзя.

Она тоже изменилась. Стала какая-то чужая и ненастоящая.

Но не оттого, что мы так долго не виделись и совсем отдалились. И не потому, что я так долго её ненавидела и в моей голове она могла превратиться в кого угодно, даже в Надю.

Она стала другой от своей другой жизни.

Искусственные улыбки, поддельная мимика, штампованные фразы, как будто нарезка из сериала. В ней не осталось почти ничего ни от той мамы, которую я когда-то любила, ни от той, что потом ненавидела.

Ухоженная, манерная, брезгливая. Она выкинула всю нашу посуду и купила новую.

Как только мне стало чуть лучше, мама пригнала местных дворников, чтобы унесли кровать Кощея, а потом с лёгкостью отправила на помойку все его вещи, и собиралась также поступить с книгами.

Но я не дала. И пускай желанием их перечитывать я не горела, а шкаф с ними занимал полкомнаты, где-то среди этих корешков обитала Яга. Точнее мои воспоминания о ней. И они мне были нужны.

За архивом и документами Кощея приехал его коллега и около часа разгребал эти бумажки, сортируя нужное и на выброс. И пока он с ними возился, мне удалось выяснить, что запрос насчёт Нади Кощей всё же отправил и получил положительный ответ. В колодце действительно находилась Надя. Это установила экспертиза перед тем, как её похоронили, так что ошибки быть не могло.

Первыми ко мне пришли Лиза и Липа. Остальных, после позорной беготни в торговом центре, я видеть не торопилась.

Лиза выглядела успокоенной и отдохнувшей. Больница, определённо, пошла ей на пользу. И хотя она всё ещё немного прихрамывала, сказать, что с ней случилось нечто ужасное, было невозможно.

Липа же напротив очень сильно побледнел и исхудал. На его лице остались только глаза, а форма губ приобрела какой-то новый, трагический изгиб.

То, что они пришли вместе меня не удивило. Пусть я и осуждала Лизу за это виктимное прощение, но это был её выбор. Впрочем, я и сама отчасти винила себя в том, что не сообразила вовремя, что происходит с Липой, а ведь он много раз просил о помощи. И всё же его поступка это не отменяло.

Они устроились на принесенных из кухни табуретках возле противоположной окну стены и в свете зимнего воскресного утра напоминали чёрно-белую семейную фотографию девятнадцатого века.

Лиза принесла два пакетика картошки. Один мне, второй им на двоих.

О Пуговицах они ничего не знали и рассказывать я пока не собиралась.

— Я перевожусь в другую школу, — сказал Липа. — Директриса вернётся, заберу документы.

— Понятно, — спрашивать «почему?» было глупо, хотя переводиться за четыре месяца до ЕГЭ не самый удачный вариант. И я не сомневалась, что вернувшись после Нового Года из своей поездки, Тамара Андреевна уговорит его остаться.

— Расскажи Микки то, что ты собирался, — Лиза подтолкнула его локтем. — Чего тянуть?

Липа встрепенулся как воробей и огляделся по сторонам, словно кто-то мог нас подслушать. — В принципе, я уже рассказал Томашу и ты, наверное, всё знаешь.

— Не знаю. Мы с Томашем не разговаривали почти неделю. Может и больше.

— Поссорились? — заинтересовалась Лиза.

— Нет. Просто. Так получилось.

Из-за больного горла мне приходилось говорить полушепотом.

— У тебя депрессняк, да? — Лиза понимающе покивала. — Поэтому ты телефон отключила?

— Уже гораздо лучше, — я переключилась на Липу. — Так что ты хотел рассказать?

— Это про физручку, — осторожно произнес он. — Лиза сказала, что тебе нужно знать. Раньше я не собирался про это никому говорить. Боялся. Но теперь хочу стать другим человеком. Понимаешь?

Он с надеждой посмотрел на меня. Похоже Липа тоже затеял борьбу со своим собственным дестроем. Я кивнула.

— Помнишь, я тебе говорил, что, когда Надя уходила от директрисы я из окна в туалете выскочил? Ну я выпрыгнул и спрятался там за кустами. Ждал, пока Надя совсем не свалит, попадаться ей на глаза мне особо не светило. Я же слышал, как она на тебя орала. Подождал, подождал чуток, а потом потихоньку стал обходить школу. Старался в тени держаться, не хотел, чтобы вы меня тоже заметили. И тут вижу — Надежда Эдуардовна. От автомобильной парковки по дорожке за забором идёт, и в руках что-то держит. Я очень удивился, что возвращалась она с этой стороны, а не там, где всегда ходит. С нашей стороны, где мы с тобой ходим, — пояснил Липа.

— Я поняла. Иначе как бы ты её увидел, выскочив из туалета? Давай дальше.

— В общем, она что-то несла и вдруг её кто-то окликнул. Женщина какая-то со стороны метро подошла. Они почти у калитки встретились. И сразу отошли под деревья — разговаривать. Я обрадовался, решил, что Надя сейчас болтать с ней начнёт, и я как раз в школу прошмыгну. Но не тут-то было. Без понятия, что там произошло, но то, что Надя держала в руках, оказалось какой-то банкой, и Надя с пол-оборота как плеснет эту банку в ту женщину. Я уже потом сообразил, что там химия была.

Было темно, но я почему-то всё очень отчётливо видел. Прежде, чем вся эта жидкость вылилась, та женщина успела перехватить руку физручки так, что всё содержимое банки попало на неё саму. Ой, как она заорала, я с перепугу даже в куст свалился.

А потом Надежда как кинется на эту тётку, и они стали драться. Физручка несколько раз ударила женщину банкой по голове, а потом схватила за волосы и потащила в палисадник за школой.

Мне было ужасно страшно, и не знаю, как так получилось, что я пошёл за ними. Ноги просто сами понесли. Это неосознанно. Дошёл до угла и под окнами столовки спрятался. Вы все в это время уже уходить собирались. Это мы с Лизой уже прикинули, когда я ей рассказал.

Так вот как-то Надежда Эдуардовна эту женщину прибила или придушила, потому что вдруг она резко направилась к забору. Я даже глазом моргнуть не успел, как, схватившись за прутья, она подтянулась, и перемахнула на другую сторону.

У меня прям всё опустилось, подумал заметила и рванул убегать. Глупость, конечно, сделал, потому что когда побежал, она уже точно увидела. Догнала за пару секунд, схватила за шиворот и так дёрнула, что я язык прикусил.