(Пятый День Дзю Благодарения, 499-ый год Алой Нити)

Каждый раз, когда вспоминаю те мгновения, меня охватывают сложные чувства. Потрясение и вместе с тем, понимание правильности происходящего, замешанные на скорби и ликовании. Насыщенный состав. Но тогда… тогда я ощущал внутри лишь пустоту и обречённость.

Пока огненная птица не клюнула наплечник, привлекая к себе внимание — мол, хватит стоять столбом! Я пересадил её на перчатку и воздел руку, лихорадочно размышляя над словами торжественного обращения к народу. И лишь тогда заметил, какого цвета рукава, которые мой друг, помогая облачаться, подвязал на манер хитатарэ.

— Скотина, — проникновенно шепнул я ки-рину, поднявшему голову, стоило мне шагнуть к нему. Люди понемногу зашевелились, привставая с земли, выкрики из толпы сделались чаще и дружнее. — Добился своего! Знал заранее?

Довольная улыбка была мне ответом. Вот он, миг торжества, ничем для тебя не омрачённый!

Чёрную материю украшала тончайшая вышивка, в темноте принятая мной за тканый рисунок. Но нет, чьи-то руки трудились над каждым стежком, покрывая шёлковое полотно чудесным узором. Цветы и птицы, звери и люди — один образ плавно перетекал в другой, неуловимо меняя оттенок с алого на золотой, с изумрудного на лазурный…

— Потому и торопился с подарком, — усмешка не сходила с лица, показавшегося мне совершеннее, чем когда либо. И не одному мне! Когда ки-рин встал во весь рост и обернулся к остальным, из толпы раздались восхищённые вздохи и свист. Я скользнул недоумевающим взглядом по волнующемуся озеру голов, всё понял и мысленно застонал.

— Признайся, так и должно быть? — поманив к себе советника, я заставил его склониться к самому моему уху. — Все эти люди, наконец, увидели тебя моими глазами? А предупредить было лень?!

— Странно, — признался тот, и на миг мне показалось, что бледные щёки вспыхнули румянцем. — Теперь, когда Радужная Нить, свитая на Хорае, окрепла, я чувствую, как моя истинная суть пробивается через человеческую оболочку, точно свет сквозь бамбуковые сёдзи. Такого прежде не бывало! И, похоже, так оно и останется… до конца, пока смерть не объединит нас для того, чтобы разлучить навеки. Судя по алчным взглядам некоторых из твоих будущих подданных, долго я не протяну…

— Значит, по дворцу будешь ходить на цыпочках, завернувшись в покрывало, как невеста на выданье, и в сопровождении удвоенной охраны, — мстительно улыбнулся я.

— Не беспокойся, — раздражённо оборвал меня спутник, — никто не покусится на собственность правителя! Да-да, чего скривился? А я говорил, что жадность ещё выйдет тебе боком! Надо было ограничиться одной из Сил, так нет же… теперь расхлёбывай…

Не дослушав привычные уже сетования, я ухватил несчастную жертву неземной красоты за локоть и снова взмахнул свободной рукой, вынудив сики для равновесия расправить крылья.

— Слушайте меня, подданные, — провозгласил я торжественно, и сотни лиц обратились ко мне. — Пришла пора объединить то, что прежде было разделено. Ради гармонии священных сил, пяти основ нашего мира, я, преемник Изначального Пламени, клянусь править страной так же справедливо и честно, как Повелитель. Пусть вернётся изобилие Золотой Нити, когда люди не знали, что такое бедность! А вместо короткого обрывка Чёрной Нити мы сплетём Нить Небесных Вод, которая, подобно благотворному дождю, напоит наши сердца любовью и состраданием. Во имя Металла, да будет мир и покой в наших пределах, и долголетие, вечное процветание — силой Жизни, во имя Древа! Радужная Нить — стань исцелением для моей страны, отрадой для сердец, опорой умам, отражением порядка и орудием закона!

Так говорил я, повторяя клятвы, принесённые на Острове Блаженных. Удивительно: слова не казались мне напыщенными и глупыми, а суровые воины внимали, светлея ликом и улыбаясь.

И тогда я понял, что их улыбки стоят того, чтобы отдать этим людям всего себя. Каждый шаг, каждый вдох, каждый миг такой короткой жизни…

Впрочем, советника своего я, пожалуй, никому не отдам!

Должно быть, сказывается недостаток сна. События мелькают одно за другим, как дорожные метки, когда кони судьбы несутся вскачь. Казалось, прошли считанные мгновения — и мы снова в лагере, подгоняя и вдохновляя дружинников поторопиться. Мидзасира отбывает к своему войску, напоследок склонившись передо мной до земли. В хор голосов, славящих правителя, вливаются новые. Хлопают огненные крылья у самого уха, отблески пламени слепят, предутренняя мгла от этого становится лишь гуще.

— По коням!

Обоз трогается, храпят лошади, ветер надувает за спиной пузырь плаща. Юки, я так и не нашёл Юки… Где же ты, мышонок сероглазый? Среди тел, уложенных на примятой траве обочины (дров слишком мало, чтобы сжечь их сейчас), или в рядах воинов, устремившихся следом за мной, за символом Хоо на моём плече?

— Радужная Нить!

— Смерть самозванцам!

— Во славу императора!

Краткий миг — и войско уже у Золотых Врат, на расстоянии трёх полетов стрелы от стен, темнеющих в сумрачном небе. Когда же взойдёт солнце? Возвращение Ю, погоня, смерть брата, беседа с Кенске, дань памяти, сборы, дорога… слишком много событий за одну ночь, а рассвет, как будто, и не собирается наступать!

Люди перешёптываются, когда я проезжаю мимо, направляясь к повозке с друзьями. Юмеми упорно не желает передвигаться верхом, и я оставляю Кенске на небольшом пригорке, с которого днём хорошо бы просматривались окрестности. Только загляну — и назад. Мало ли… вдруг больше не увидимся?

Но мой друг уже ожидает снаружи, радужные пряди проявляются из темноты, стоит мне подойти ближе. Радужные и белоснежные.

— Вам не следовало подниматься ни свет, ни заря, госпожа, — отрывисто говорю я, прикрывая братской почтительностью боль утраты. Усталость и свежие впечатления загнали чувства глубоко внутрь, но стоило увидеть это лицо — слегка поджившая рана закровоточила.

— Слишком холодно… одной. Какая прекрасная… птица…

Руки Ю, кольцом обхватившие плечи девушки, сжимаются плотнее, губы что-то шепчут — ласковое и успокаивающее. Та качает головой, в сухих глазах — ни следа слёз. Не хочу говорить об этом. Не могу. О другом — придётся.

— Надо проститься. Кенске ждёт рассвета, чтобы дать знак барабанщикам. Нет-нет, Ю! Тебе нечего делать в гуще сражения! — я перехватываю взгляд ки-рина и хмурюсь. Тоже мне, ратник нашёлся! Ни доспехов, ни оружия; при виде крови теряет сознание. — Брат просил меня, а я прошу тебя. Храни госпожу. И Юки найди, если сможешь. А ещё… благослови мой меч для битвы, советник!

Сталь мягко шипит, выползая из ножен подобно змее. И Мэй вздрагивает, будто ужаленная.

— Господин Хитэёми!

Один только миг сладостного обмана, когда я думаю, что она пытается освободиться, чтобы остановить меня, удержать, крикнуть: "Не уходи!"

— Господин Хитэёми! Вы живы!

Я едва успеваю отвести клинок от её сердца, когда девушка бросается на него, словно в объятия возлюбленного.

— Господин Хитэёми! Не отворачивайтесь, простите! Нет, нет!

Опомнившись, Ю оттаскивает бедняжку прочь. Боги, что она вам сделала? За что?!

— Я никогда не отвернусь от вас, госпожа! Вы ни в чём не виноваты. — Слова бессильны, в них слишком много моих собственных слёз, они не способны утолить её жажду, и всё же я продолжаю. — Да, вам сейчас больно. Кажется, что так будет вечно, к чему продлевать эти муки? Тянет уйти к тем, без кого этот мир утратил смысл. Но вы неправы! Мы все существуем не ради кого-то, дающего смысл нашей жизни. Если он и есть, этот смысл — то лишь в наших собственных умах и поступках! Я… побывал на равнине, и словно попрощался с братом, как мы это делали при расставании. Мне… стало легче.

— О чём вы говорите, господин Кайдомару? — её тело замирает в руках юмеми, взгляд в недоумении переходит с меня на косигатану. — Зачем прощаться, если вот он, любезный мой господин Хитэёми, прямо перед вами?