— Ах… Ох… Нет… не сейчас, любовь моя! Разбудим Кайдомару-сама, да и господин Ю, того и гляди, вернётся. Он, поди, за дровами отправился?

Шебуршание прекратилось. Я приоткрыл один глаз. Ясумаса уже поспешно раздувал угли, надеясь извлечь из них ночное тепло, а Химико умело ощипывала птицу, и впрямь солидную — когда только откормиться успела? Можно подавать признаки жизни. Хотя, почему бы не поваляться ещё самую малость?

Приподнявшись, я поприветствовал влюблённую парочку и ханьца, как только заслышал шаги последнего. Тот волок на плечах охапку сухого кустарника, перевязанную поясом. Сбросив ношу у кострища, он посмотрел на меня так, что я сразу понял: давешний разговор останется между нами.

За отдыхом пролетел весь день, а затем и следующий. Друзья отсыпались после безрадостного перехода и дежурств у моего изголовья, я восстанавливал силы, собирая плавник по берегу в обществе Ю или Ясумасы и тренируясь с луком и тати. Даже кулика подстрелил. Правда, тощего, с лисьей добычей и сравнивать смешно. Солнечная погода словно удерживала грустные мысли на безопасном расстоянии от рассудка — достаточном, чтобы не корчиться от боли. На второй день стояла уже такая жара, что после полудня мы отважились искупаться. Мидорикава здесь была холоднее, чем в Оваре, и неумолимый Ю железным голосом велел мне выйти из воды, едва я успел окунуться. Ополоснув волосы, я послушно выполз на берег и улёгся, подставляя спину палящим лучам. Химико купалась за излучиной реки, Ясу страдал, но крепился. Омовение — священное занятие, не дозволяющее иные мысли, не говоря уже о действиях. Впрочем, кицунэ вскоре присоединилась к нам, по-собачьи гребя лапами и взбивая воду пушистыми хвостами. Дескать, животным всё можно.

На Третий День Земли мы продолжили путь. Шли неспешно, то и дело останавливаясь, дабы передохнуть и полюбоваться красотой речных перекатов по левую руку. Валялись на молодой травке, вдыхая дурманящий аромат цветущего багульника и лениво переговариваясь о пустяках. Торопиться было уже некуда, да и незачем. Если суждено мне пересечь пути с братом, так тому и быть. Как там говорила Мэй? Никому не избежать своего предназначения?

Я много размышлял о ней, часто возвращаясь в раздумьях к той злополучной ночи, но уже без пелены озлобленного отчаяния, что окутала разум, вынуждая бросаться на юмеми с кулаками. Несмотря на принятые извинения, стыд преследовал меня, а некоторые поступки я и сейчас не могу объяснить самому себе. Так, прекратив попытки вытащить девушку, я заметил сундучок с её нарядами, оставленный неподалёку от воды, выхватил из него куклу, подаренную Мэй-Мэй, и швырнул её в озеро. Что-то кричал. Не знаю, что тогда двигало мной: рассказ девушки о временах пятисотлетней давности или ненависть к бездушной игрушке, которая вот, лежит передо мной и улыбается, в то время как её хозяйка… Не мог, никак не мог я поверить, что подруга наша лишена души! Возможно, мы понимаем под этим словом разные вещи, но… Не могло существо, лишённое души, пожертвовать собой, даже если причины того многослойны, как одеяния, и так же накладываются одна на другую. Она же сама вспоминала о мастере, создавшем её, и его жертве. Бездушный не отдаст себя добровольно. А значит…

Мы не говорили об этом с Ю, который старательно избегал любых напоминаний о прислужнице и уклонялся от беседы. Или она была для него кем-то более важным? Я вспомнил, как застал их спящими, когда иссиня-чёрные локоны девушки разметались вокруг, словно паучья сеть. Не был ли сам юмеми жертвой, бьющейся в этих тенетах? Но Мэй так доверчиво склонила голову ему на грудь… Она упоминала о сильной привязанности, которую испытывала к некоторым людям. Скольких она любила, сколько смертей оплакала?

Я понял, что ханец переживает случившееся ещё глубже, чем я, и не готов обсуждать это вслух. При его скрытности хорошо бы извлечь эту занозу хотя бы через год. Впрочем, что я несу? В нашем положении загадывать на столь долгий срок — непозволительная самонадеянность.

И всё же один раз мы вернулись к событиям раннего утра Второго Дня Металла. Был вечер, мы только что проглотили торжественный ужин, состоявший из запечённого кролика и приготовленных тем же способом молодых побегов какого-то болотного растения вроде тростника. Чай заменяла ароматная трава, которую Химико настаивала в небольшом котелке без ручки. Сию посудину мы раскопали на развалинах постоялого двора, покинутого примерно в те времена, когда император перестал навещать Северную Столицу, и представлявшего собой один только остов стен, без крыши. Было это вскоре после трагических событий, и я с горечью подумал, что лучшего подарка от судьбы в день своего рождения не заслужил. Отнюдь. Спустя сутки он пригодился моим товарищам — кипятить премерзкий отвар и поить меня, когда я окончательно слёг. Затем мы поочерёдно начищали его речным песком, так что сейчас, когда кицунэ извлекла все травинки, через зеленоватый настой даже проблескивало дно. Правда, пить приходилось по кругу, но в тот вечер можно было найти этому достойное оправдание. Праздник.

Что такого праздничного? Наше настроение. Топи, надоевшие хуже дайкона,[49] ещё пополудни стали отдаляться от дороги, которая едва заметно набирала высоту. А значит, мы приближались к Тоси! Если память мне не изменяла, скоро ожидалась развилка. По мосту, коли он цел, можно будет сходить в деревню на противоположном берегу Мидорикавы — мы истосковались по повседневной пище. Или же не тратить время, а поднажать, чтобы через пару-тройку дней отдыхать в Северной Столице. И неважно, что двор ей пренебрегает, нам высокий почёт и не требуется. Всё, что для счастья надо — снять комнаты в какой-нибудь приличной гостинице да проверить, так ли крепко саке на воде горной речки Араи, как о нём говорят.

— Скажи, Ю! У тебя остались какие-нибудь деньги? — спросил я ханьца. — У нас с Ясу — ни монетки. Ну что ты смотришь? Кто мог предполагать, что всё исчезнет!

— Несколько связок в потайном отделении сундучка, — ответил он с укоризной во взгляде, вполне нами заслуженной. — Дай-сэнов, к счастью. Если решим осесть в Тоси, хватит на то, чтобы обзавестить хозяйством.

Мы помолчали. Ясу извлёк из чехла биву и теперь задумчиво перебирал струны, даже не пытаясь играть что-то узнаваемое. Кицунэ спала, свернувшись клубочком на сухой подстилке и накрыв нос одним из хвостов. Набегалась! Вечер был прохладным, несмотря на канун последнего дня Месяца Светлого Древа. Холодная какая-то весна. Хотя нам ли жаловаться? На протяжении последнего дзю не было ни одного дождя и почти всегда светило солнце.

— Интересно, — Ясумаса прервал игру и отложил инструмент, — а если бы мы не проснулись и не отправились на поиски — кто знает, не исчезли бы наши тела вместе с деревенькой?

Кицунэ дёрнула ухом, но голоса не подала. Я ни разу не слышал, чтобы она разговаривала в лисьем обличьи, и склонялся к мысли, что дар речи присущ ей только в человеческом.

— Очнулись бы поутру на голой земле, только и всего, — пожал плечами Ю. — Души — что искры, прожигают чуждые мирки насквозь, словно сухое и ветхое полотно, и возвращаются туда, где им место. А вещи напоминают погасшие угли. Их тяготение к родному миру слишком слабо, и легко рвётся.

— Значит, этот жлоб всё-таки наложил руки на наше имущество, — мой друг хмыкнул — без особой, впрочем, досады. — С таким старостой и воров не нужно!

— Едва ли он успел, — возразил я. — Если этот лоскуток прошлого исчез, чтобы вернуться к подобию жизни лишь тогда, когда вновь потребуется же… — я сделал вид, что закашлялся, вспомнив нежелание юмеми обсуждать случившееся. "Сейчас не время говорить об этом. Ради меня".

Хорошо, Ю. Мы не будем беседовать об этом сейчас. Только дай мне понять, когда твоё сердце будет готово исцелиться, и мы продолжим прерванный разговор. А пока просто помолчим.

— Жертва? — договорил за меня Ясу, и я мысленно застонал. Ну зачем, зачем?..

— Господин Татибана! — обратился ханец к Ясумасе с каким-то странным блеском в огромных раскосых глазах. — Можно, я попрошу вас об одном одолжении?