— Мерзкая у нас полужизнь, — угнетенно молвил Вано. — Ну почему я не на фронте?

— Мы, что ли, выбирали? — пробормотал хозинспектор. — Лично у меня никто не спрашивал…

Игорь нащупал крючок на калитке и керсты в молчании зашли в знакомый дворик. Здесь было все то же: сарайчики, кое-как складированный, чрезвычайно необходимый хозяевам старый хлам, навесы и дровницы.

— А ведь наверняка никого не застанем, — предрек мрачный Вано.

Игорь промолчал: что говорить, времени прошло предостаточно, всякое могло случиться.

Нашарили дверь квартиры, Вано постучал, тактично сочетая замоскворецкие военно-рабочие представления о воспитанности и надлежащую звучность.

— О, жив кто-то!

Изнутри действительно донеслись шорохи, потом кто-то спросил:

— Кто?

Судя по лаконичной манере и голосу — хозяйка.

Начоперот пихнул товарища локтем — считалось, что у ворюг-хозинспекторов приветствия выходят поинтеллигентнее.

— Авдотья Тихоновна, вам передача. Мы проездом, занести вот попросили, — сказал обшарпанной двери Игорь. — Хозяин-то дома? Не волнуйтесь, мы только посылку передать.

Стукнул засов, дохнуло теплом печи.

— А чего мне волноваться? — проворчала хозяйка. — Отволновала свое.

Постарела Авдотья Тихоновна: живая жизнь людей быстро гнет и ссутулит.

— Доброго вечера! — начоперот бухнул узел прямиком на валенки под вешалкой. — Вот, коробка развалилась, но остальное в полной целости, собрали. Тара не особо годная, пока пересаживались, пока то, да се. Мы же можно сказать с вокзала на вокзал. Транзитом.

— Это что такое? — без восторга уточнила хозяйка, разглядывая выпирающие из курточного узла банки.

— Провизия. Передали вам, с попутными нами, — пояснил Вано. — Мы-то в вашу сторону, вот и…

— Это я поняла, — оборвала гостя Авдотья Тихоновна. — Не поняла, кто передал. Некому нам передавать, а чужого нам не нужно. Напутали вы что-то.

Начоперот с возмущением открыл пасть, но Игорь дернул его за рукав и сказал:

— Может и напутали. Спешка, немудрено. Но вы ведь и есть Авдотья Тихоновна Афанасьева? А супруг ваш Константин Афанасьевич… был. Мне с ним на фабрике несколько раз беседовать доводилось.

На стену с рамкой нового неживого фото Игорь не смотрел, и так было все понятно.

— Верно. Афанасьева я, — признала хозяйка. — Только откуда провиант? У нас и на фронте никого нет. Вы же с фронта, парнишки?

— Не берут нас на фронт, — угрюмо пояснил Вано. — Мы транспортники, своя у нас служба. С вечной «бронью» под задницей. Так что, вот, доставили с оказией. Принимайте, не сомневайтесь, вполне добротный харч.

— Я не сомневаюсь что добротный, — Авдотья Тихоновна в растерянности глянула на консервы и вынимаемые хозинспектором из рюкзака пакеты с сахаром и крупой. — Да только кто передал-то?

— Эх, товарищ Афанасьева, — вздохнул Игорь. — Мы же на службе, лишних вопросов не задаем. Дисциплина! Начальство намекнуло — мол, все равно через Якиманку следуете, не прихватите ли передачку? Отказывать что ли? Тем более, я Константина Афанасьевича лично знал. Да, таких мастеров уж мало осталось.

— Ценили, — кивнула хозяйка. — До последнего дня в цеху.

— Тут сомнений нет. Принципиальный и испытанный человек, — встрял в беседу начоперот. — Я, кстати, тоже якиманский, слыхал про ваше семейство с до-войны. Вы же еще беспризорницу удочеряли, так?

— Тьфу, с этой Мурзикой аж на всю Москву прославились, — хозяйка неожиданно засмеялась. — Вырастили личность на свою голову.

— Ну и как она? Жива-здорова? — обрадовался Вано.

— Так что ей сделается, оторве? Разминулись вы с ней. Вылетела, как только тревогу объявили.

— В бомбоубежище?

— Аделька и в бомбоубежище⁈ — изумилась хозяйка. — На пост побежала. Она же старшая по фабричной дружине МПВО[12], а как нам батарею на крышу «Большевика» взгромоздили, так шефство над вояками взяла. Там же девчонки-зенитчицы, еще посопливее нашей боевитой кадры. Да вы присядьте хоть на минуту, чайник поставлю…

…Игорь вскрыл большую пачку чая — индийский «со слоном», пусть и лишенный этикетки, в духовитости ничуть не потерял. Хозяйка рассказывала про Мурзика, про то, как отчаянную сиротку мокрой тряпкой приходилось воспитывать, склонять к регулярному учению уроков. Школу-то на горке открыли новую, да только сделали ее мальчиковой, и приходилось несчастному дитятку ходить за знаниями подалее. Урожденная Мурзеева-Алвети и в пору получения среднего образования оставалась личностью сугубо независимой и порывистой, потому доходила до школы не каждый день. Но ничего, за ум взялась, характер в нужную сторону проявила…

— Прыткая девка выросла, даже чересчур, — улыбалась хозяйка. — После школы — на фабрику, тут и разговора не было. Дальше выучиваться придумала, да еще в аэроклуб. Добро от аэропланов ее живо отчислили, что-то не то Аделька в тех моторах завела. Ну и ладно, в рабочий институт вознамеривалась, то правильнее. Мы одобрили. Второй курс уже пробивается, да вот война навалилась…

Засиживаться было неудобно. Керсты взяли с вешалки куртки. С улицы доносился отдаленный звук орудийной стрельбы — зенитчики гоняли немца над Котельнической.

— Все ж ума не приложу — кто ж нам такое богатство передал? — недоумевала хозяйка. — Аделька половину харча уж точно утянет на фабрику дежурным, но сахар-то я припрячу.

— Это правильно. Чего говорить, зима непростой будет, — Игорь застегнул бушлат. — Счастливо вам, Авдотья Тихоновна. Выдастся нам еще командировка, непременно заскочим…

Керсты в молчании шагали по Мароновскому. Небо над темными крышами, дышало, шарило щупальцами прожекторов, мерцало зарницами разрывов зенитных снарядов. Блудило эхо выстрелов по дворам, мелко вздрагивал штакетник и стекла в низких окнах. Звука самолетных двигателей слышно не было, но они кружили где-то там, в разодранном небе: и «юнкерсы» с «хейнкелями», и настигающие их «ястребки».

— Ненавижу я этот прогресс поганый, — уныло признался начоперот, оглядываясь на высокую фабричную трубу «Подметки». — Не видно не хрена, а так и ждешь, что на тебя что-то поганое свалится.

— Это да, — согласился Игорь. — Мы хоть и транзитом, а любой осколок может доконать. Это ж не из аккуратного «маузера»…

— Вот что ты все поминаешь… — договорить Вано не успел.

Ахнули двойные разрывы где-то у реки и тут же ощетинились зенитным огнем батареи, прикрывавшие Крымский мост. Видимо, немцы шли на разных высотных эшелонах — вверх лупило все зенитное, что могло стрелять. И с крыши «Пролетария» понеслись тонкие струйки трассирующих очередей. Наверное, там и стояла всего-то пара счетверенных установок, но, казалось, крыша расцветает десятками огненных нитей…

…Стих треск пулеметов и зениток-автоматов, из-за реки еще доносились удары орудий покрупнее, но отбился на сегодня мост и набережные. А керсты все еще сидели под стеной дома, Вано курил в рукав…

— Ладно, пошли, — сказал Игорь, у которого застыла нижняя часть тела. — Все равно ничем не поможем, негодны мы к действенному ПВО. А приобретенный простатит наш боевой дух ничуть не улучшит.

— Какой еще простатит? И так как оплеванные, — пробормотал начоперот.

Керсты поднялись к Большой Якиманке и Вано сказал:

— А на крыше точно она матюгалась. Я Мурзиков голос отлично помню.

— Да что там расслышишь издали?

— Точно говорю — она! Этак с великокняжеской этажностью. Она! Некультурно, но в такой момент как иначе? Ничего, выстоят девчонки…

О девчонках пришлось вспоминать и через пару смен. Вано как накликал — выдалась именно та пустынно-безлюдная смена, которую иначе как «ненормальной» и не назовешь. Можно еще обозвать «мистической», но керсты по понятным причинам сторонятся подобных определений.

Время за дверью было вечернее. С датой, понятно, полная неизвестность, зато со временем года кристальная ясность — воздух густо и неистово благоухал цветущей сиренью.