Шуточка тупая, лицо полубогини негретянски почернело, но предплечье чугунные пальцы дробить перестали…

«Новослободская», витражная, готично-прибалтийская…

…— Между прочим, отсюда до твоего Каменного напрямую через центр даже ближе…

Да где же, где, эта проклятая «Комсомольская»⁈

Летит во всю мочь безумный состав, стучат призрачные колеса, сейчас слетят с древней стрелки, заскрипит, сминаясь гармошкой, металл и будут столетия напролет мучиться полумертвые, стиснутые металлоломом.

Ад, он такой…

По черной щеке Вороны катились слезы — рыжие, крупные — кровь или ржавчина, не угадать.

«Проспект Мира», кремовые листья, цветы, бутоны…

— Я сюда за книжками ездил. В «Олимпийский». Раньше здесь дешевле было. Не бойтесь, товарищ Мостовая, следующая остановка наша…

Оскалила зубы — крупная, полированная, но помутневшая сталь:

— Не смейте! Не «товарищ»! И не мостовая. Оскорбительно… «мостовая», «площадная», «вокзальная», «плечевая»… Просто «шлюха». Так честнее. Он остановится?

— Несомненно!

Откуда она знает про «плечевых»?

Гражданин Трегубов ничего не понимал, но ему было страшно, гражданин пытался успокоиться, доедая вареное яйцо. Сыпались на чемодан остатки скорлупы. Игорь похлопал подопечного по плечу:

— Готовимся к выходу, дорогой вы наш гость столицы.

Приходилось орать во весь голос — поезд несся с оглушительным грохотом, временами, казалось, взлетая над рельсами. Остановиться или нет?

Игорь встал, ухватился за поручень — рука, помятая подругой, не слушалась, автомат прыгал на плече. Ну же⁈

Застучали стрелки, состав мягко, но весьма ощутимо скинул скорость, — керста поволокло вперед — узкая рука Вороны обвила за бедра, придержала — девушка смотрела снизу — глаза прояснялись, уходила грубая тусклая старая краска.

— Багаж не забываем, товарищи! — прохрипел Игорь.

Вот она, «Комсомольская» — золотисто-желтая, почти скромная, с балконами. Точно, правильная, «радиальная»! Зашипели двери, керст вытолкнул пассажира, ступил на платформу. За спиной замер состав, а здесь была гулкая тишина. Но живая! Оглянулся нарядный парадный дежурный по станции, рядом с ним согнувшийся — видимо, начищал новенькие сапоги, милиционер. Роскошная серая каска, широкий реглан. Оба — и дежурный по станции, и постовой, пытались всмотреться в странный состав и осознать что с ним не правильно.

Игорь толкнул подконвойного:

— Ступайте, товарищ Трегубов, перенаправят вас к вокзалу.

Похоже, заблудший командировочный его опять не слышал — рванул к обитателям «Комсомольской»:

— Товарищи, здесь я, здесь! Ой, счастье какое!

Разницу между живыми представителями «органов» и полуживыми представителями, гражданин Трегубов, пусть и подсознательно, но ощущал четко.

Ворона обхватила Игоря вместе с автоматом и увлекла в обратно в вагон. Двери немедленно закрылись. Все быстрее поплыл перрон — несчастный Трегубов бурно жестикулировал, милиционер и дежурный смотрели на него с законным подозрением…

Платформа оборвалась, замелькали темные кабеля и неяркие лампы.

— Ну, будем надеяться, это тот самый год, а то угодит гражданин Трегубов прямиком в японские шпионы, — пробормотал Игорь.

— Да и хуй с ним, — прошептала в ухо Ворона, и не думающая его выпускать. Даже совсем наоборот.

— Ой! — сказал керст. — А как же наш страх и ужас?

— Положим на него, — полубогиня слизнула подзапекшуюся кровь с щеки любовника и занялась брюками. — Мы же уже обратно едем? Я же чувствую. Пора успокаиваться.

Они «положили» и «успокоились». Левая рука Игоря почти не действовала, но это не особо мешало. Сиденья в вагоне поезд поменял на старые, мягкие и податливые, да и вообще это, несомненно, считалось групповым развратом, поскольку поезд участвовал и содействовал. Стук колес и рывки, внезапные станции с громовым распахиванием дверей, торможения и буйные разгоны… Прелюбодеи слетали с дивана, ахали, катились по полу, прилипали друг к другу иначе, утешаясь вновь и вновь. Между «Павелецкой» и «Добрыненской» полубогиня въехала в оргазм — керст и не подозревал, что партнерша способна так неистово и громко выть. Состав ответил одобрительными гудками — так, воя и гудя, вкатили на «Добрыненскую»…

— Сударь, мы почти дома, — молвила, стоя на коленях и призывно облизывая раскаленные губы, интеллигентная наследница Самофракийской. — Вы собираетесь успеть или нет?

Игорь орал почти весь перегон…

Выползли на платформу. Вера-Ника, не в силах встать, вытянулась на мраморе и обернулась к поезду:

— Благодарю! Это было лучшими минутами моей гадкой полужизни.

— Одними из лучших! — с трудом ворочая языком, поправил Игорь. — Мы надеемся повторить. Спасибо!

Поезд с мягким шипением закрыл двери. Мелькнули подмигнувшие на прощанье габаритные огоньки, через несколько секунд в туннеле все стихло.

— Ах, мне нравится ваша служба, господа керсты, — объявила Ворона, и не вставая, принялась одергивать юбку.

— Пойдемте, а то смутим ранних пассажиров, — Игорь извлек из кармана камуфляжа пачку влажных салфеток и обтер лицо любовницы.

— Вы охуительно заботливы, — объявила, жмурясь, Ворона.

— В приземленностях хозслужбы скрыты свои преимущества. Вставайте, мадмуазель.

— Звучит издевательски, но лучше чем «мостовая», — девушка встала. — Я Вам обе руки сломала, или только одну?

— К счастью, психика и скелет в нашем состоянии покрепче, чем при жизни. Кажется, выдержали косточки. Идемте, уже эскалаторы включили.

Они медленно катили вверх и Ворона осторожно положила ладонь на его плечо:

— Простите. Я боюсь Вас поломать. Обоих.

— Ну, его поломать трудно, главное, не оторвать, — ухмыльнулся керст. — С остальными членами сложнее. Вообще-то, сегодня особая смена выдалась, могу понять. Хотя поломанный я буду куда менее интересен.

— Я постараюсь учесть это обстоятельство. Очень постараюсь. Игорь, как вы думаете, я могу полюбить?

Игорь засмеялся:

— Обычно это длительный процесс даже для живых. А нам вообще некуда торопиться.

— Понимаю. Ваша Вика рядом, да и у меня… не помню как их зовут, но ведь они определенно были. Но живая любовь — это совершенно иное, — признала Ворона.

— Ага. Но в нынешнюю смену мы были очень-очень живы. Пусть и по-своему.

— Мне нельзя останавливаться, — озабоченно сказала девушка. — У вас служба и полно дел. А что у меня, кроме ебли?

— Для начала займитесь собой. Самые обычные женские заботы, потом можно двинуться дальше.

— А что такое в данном случае «обычные женские»? — с горечью уточнила Ворона. — Нет, конечно, я знаю этот длинный бытовой перечень, но в моих обстоятельствах…

— Это конечно. Ванечка сказал бы: тренировки и вооружение. Не так глупо как кажется. Если принять эти определения в широком смысле. Кстати, когда вы в последний раз по-настоящему обедали?

— Не помню. Мне было не интересно. Это нужно — обильная пища?

— Ритуалы дисциплинируют…

Арбузы, хотя и странной, залетной судьбы, казались с виду ничего: приятно полосатые, возмущенно трещащие при сжатии.

— Все же самые правильные — астраханские! — заявил начоперот на ходу пытаясь крутануть один из кругляшей на кончике пальца на манер мячика.

— Грохнешь, — предупредил Игорь, чувствуя как собственная ноша норовит выскользнуть.

И была смена-август года одна тысяча семьдесят пятого. И продавались фрукты с грузовика, по ценам почти коммунистическим — еще чуть-чуть и за-бесплато отдадут.