Швец сильно нервничал. Никаких вестей из Нью-Йорка не поступало, и все телефоны, куда звонил Швец, мертво не отвечали. И курьер с чемоданом золота исчез бесследно.

И ощущал себя от этого Швец сильно вздрюченно. Дело в том, что переправка в Америку партии зубов бьша в чистом виде служебной «самочинкой» – Джангиров ничего не знал об этом, поскольку еще полгода назад строго запретил пользоваться этим каналом. Наверное, имел в этом какой-то расчет, потому что на все уговоры Швеца твердо сказал:

– Конец! Мы эту деятельность там сворачиваем…

– Шеф! Окстись! Там же у нас все схвачено!… – горячился Швец.

– Ага! – криво ухмыльнулся Джангиров. – Похоже, ты уверен, что у тебя и Бог за бороду схвачен. Короче, нельзя!…

Джангиров был единственный человек на земле, которого уважал и боялся Швец.

А все-таки ослушался. Жадный соблазн одолел – партия зубов заторчала, и «окно» на таможне было в этот день открыто – дежурил купленный до кишечника инспектор Зозулин, и идиот, пригодный для роли мула-перевозчика, под рукой болтался без толку…

Не удержался Швец, рискнул. Мул улетел с чемоданом зубов на прошлой неделе. И наступила тишина. Сулящая большие потери и неприятности.

А главное, надо это все как-то объяснить Джангирову. Молчать нельзя. Или повременить пока?…

…Майор Швец слыл фигурой легендарной. Его широкая известность в очень узких кругах восходила к давним временам бурно цветущего застоя. В те поры он, молодой, перспективный на выдвижение, лихой начальник ОБХСС Дзержинского района неожиданно загремел в тюрягу по прокурорско-следственному делу, когда КГБ сделал разработку на полторы сотни бойцов правопорядка и разразился один из громких скандалов в правоохранительной системе. Майора Швеца взяли прямо в его служебном кабинете, быстро оформили задержание и меру пресечения в виде содержания под стражей и кинули на нары в Бутырскую тюрьму.

Следствие длилось около года, и в течение всего этого времени, когда коллеги Швеца – прокуроры, начальники отделов, следователи по особо важным делам в слезах и соплях кололись до исподнего, рассказывая о всех своих делишках, махинациях и взятках, Швец один стоял нерушимым бастионом честности и справедливости, утверждая, что все показания на него являются ложью, страшным наветом и грязной клеветой, а все улики сфальсифицированы. В полной несознанке и ушел в суд.

Во время трехмесячного процесса Швец так и остался единственным, не признавшим за собой ни одного эпизода в нарушении социалистической законности и Уголовного кодекса. Несмотря на это, суд впаял ему 13 лет и отправил в Пермскую колонию, так называемую ментовскую, для особого контингента.

Швец прибыл к месту своего перевоспитания в понедельник. А понедельники он любил – все его большие дела начинались в понедельник. Вот и подал он в этот светлый понедельник по команде жалобу, которая выглядела довольно оригинально:

«Его высокопревосходительству, Генеральному секретарю ООН господину Пересу де Куэльяру от начальника ОБХСС Дзержинского района города Москвы майора милиции Швеца Николая Степановича. Жалоба». И дальше он обращался к Куэльяру с подробным изложением клеветнических нападок и несправедливости социалистической Фемиды – с просьбой вмешаться.

На другой день Швец написал жалобу председателю Президиума Верховного Совета Подгорному. На третий день – Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу. К концу недели – предсовмину Косыгину.

И так каждый день он обращался во все советские, международные, государственные, общественные и правозащитные инстанции с горестными, горячими воплями о совершенной в отношении его несправедливости. Это длилось года полтора, пока полностью не утих шум от прогремевшего процесса, с одной стороны.

С другой стороны, большинство осужденных борцов за социалистическую законность, прибыв к месту отбытия наказания, посоветовались со старожилами, поняли, какими они были идиотами, расколовшись и поверив в то, что чистосердечное признание облегчит их участь, и написали многие отказные заявления о своих признательных показаниях.

Шквал жалоб, которые обращал в начальствующие инстанции Швец, видимо, по диалектическому закону перехода количества в качество однажды сработал, и дело затребовали для ревизии. Как во всяком крупном заказном деле, там было много разного рода процессуальных недоработок, и Швеца, чтобы прояснить ситуацию, этапировали в Москву для доследования отдельных эпизодов.

Швец по межлагерной связи сумел перетолковать со многими из поделыциков, которые валили его на следствии и процессе. Теперь он с полным основанием мог орать, что эти люди дали показания под незаконным давлением следствия.

Некоторых вызвали в Москву для дополнительного расследования, часть не смогли доставить по самым разным причинам: от сложностей этапирования по болезни до прямого нежелания участвовать в суде. Во всяком случае, дело Швеца, выделенное в отдельное производство, при вторичном слушании с треском провалилось, и он был оправдан в связи с недоказанностью предъявленных ему обвинений.

Отбахав в сумме около трех лет, Швец вышел на свободу. И в первый же день по приезде в Москву явился в ЦК КПСС с визгливым требованием о немедленном восстановлении его в рядах ленинской коммунистической партии. В отделе административных органов крутились как могли, потому что почти никто не сомневался в том, что Швец – матерый взяточник и жулик. Но, с другой стороны, он был по суду оправдан, и никаких оснований отказать ему в восстановлении в партии не было. Через несколько месяцев со скрипом, кряхтеньем и сжатыми от злобы губами чиновники среднего уровня восстановили Швеца в рядах авангарда человечества.

На другой день после получения партбилета Швец пришел в Управление кадров Министерства внутренних дел и подал заявление о немедленном восстановлении его в органах. Матерые кадровики, с усмешкой глядя на шустрого Швеца, сказали, что никогда больше его присутствие не осквернит священных стен МВД. Швец захохотал как русалка и сообщил им, что он их пахал во все дыры и покажет им, как очень быстро восстановится в рядах славных органов внутренних дел, поскольку он настоящий чекист-дзержинец с холодным умом, горячим сердцем, а главное – с абсолютно стерильными руками, о чем свидетельствует его восстановление в партии – самой высокой нравственной институции, которая когда-либо была создана человечеством.

Ошалевшие кадровики постепенно исчерпали все доводы, почему можно было бы его не взять обратно в контору. И град жалоб в ЦК, во все государственные и правительственные инстанции в конце концов вынудил их с болью и отвращением восстановить Швеца в кадрах МВД.

Швеца вызвали на собеседование и стали обговаривать место работы, куда он пойдет дальше трудиться. Швец засмеялся и вежливо сообщил кадровикам, что во всей многотысячной системе советской милиции существует только одно место, на которое он пойдет работать, – должность начальника ОБХСС Дзержинского района. Именно отсюда он был провокаторами и бериевцами из МВД, прокуратуры и КГБ извлечен с целью дискредитации органов. Его возвращение именно на эту должность – вопрос престижа органов внутренних дел.

Кадровики пытались урезонить Швеца, объясняя, что это место давным-давно занято, там работают люди, и вообще это может быть не правильно понято. День за днем Швец являлся в Управление кадров, топал ногами, требовал, скандалил, плакал, угрожал, умолял. В конце концов история закончилась однозначночеловека, сидевшего на его стуле в Дзержинском райотделе, перевели с повышением, чтобы освободить место, и Швец водворился на свою должность.

Он пришел на работу в понедельник утром, издал приказ по отделу ОБХСС о том, что вступил в должность и принял отдел к руководству, а на другой день направил министру внутренних дел рапорт об увольнении в отставку. На этом швецовская героическая эпопея службы в МВД закончилась. Продолжил он ее во вполне необычных обстоятельствах.