– Давайте закончим наши дела, и пойдите поменяйте немного фамилию, – предложил Майк. – Допустим, Макартур… У нас был такой знаменитый генерал. И всем станет хорошо. Так где же сейчас находится Левой Бастанян?

– В Москве…

– Что он там делает? – спросил Полк.

– Переговоры…

– С кем?

Ангел долго думала, похлопала сливовыми выпученными очами и сказала вполне уверенно:

– Не знаю…

– Когда вы с ним разговаривали? – с выражением безнадежности на лице расспрашивал Конолли.

Ангелок заглянула в настольный календарь:

– В понедельник… Четыре дня назад…

– А как часто вы с Бастаняном говорили по телефону?

– Каждый день…

– А что произошло на этой неделе? – Полк видел, что ангелы готовы тоже плакать. – Почему не говорили?

– Его телефон не отвечает…

– Раньше такое бывало?

– Нет! – твердо сказал Ангел с будущей фамилией Макартур. – Я звоню ему утром – в Москве середина дня… А вечером Левон звонит сам… Спрашивает, что слышно…

– Вот и я вас спрашиваю, – вмешался Майк. – Что слышно?

– Ничего… Никто не заходил в эти дни…

Обыск ничего не дал – пусто, Ангелок безропотно отдала ключи от сейфа «Хоггсон-бразерс, Чикаго». Замечательная бронированная коробка, старая, таких сейчас не делают – с двойными сувальдными замками, именным шифровым набором.

Изнутри дверца сейфа была похожа на модель паровой машины в разрезе – какие-то поршни, шестерни, толстые пружины. Его кислородной горелкой разрезать труднее, чем титановую подлодку. Поглаживая корабельную броню, Конолли с усмешкой сказал:

– В таких сейфах обычно хранят очень ценные вещицы…

В сейфе тщательно хранились пакет с окаменевшими пончиками «данкин-донатс» и недопитая бутылка коньяка «Хеннесси»…

Попрощались, уже стояли у дверей, Ангелок сказала:

– С ним что-то случилось… Я это чувствую!

И горько заплакала…

В машине их терпеливо дожидался Драпкин, подавленный и напуганный.

– Вы нашли, что искали? – спросил он.

Полк отрицательно покачал головой.

Когда уже подъезжали к Полис плаза, 1, Майк сказал:

– Все-таки я дурак…

– Да? – осведомился вежливо Полк. – В чем выражается?

– Когда мы пришли туда, посмотрел я на эту крашеную кувалду и подумал – ну зачем, спрашивается, этому Бастаняну такое чудовище в арт-галерее? Место специфическое, там должна сидеть цыпочка топ-модельная, клиентов подманивать…

– И что?

– А Бастаняну нужна не ее красота, а верность… Дефицитный сейчас стал товар…

Джангиров и Коля Швец лениво катали по зеленому сукну шары в бильярдной ночного клуба «Евразия», принадлежащего Петру Михалычу. Шары были хорошие, старые, густой желтизны, будто их точили не из слоновой кости, а из бивней мамонта. Раскат по столу имели ровный, мягкий и друг в друга чокались негромко, но очень четко. Как реплики игроков, думающих сейчас меньше всего о результате партии.

– Мне звонил из Вены Монька. Картина у него, – сказал Джангиров. – Спрашивает, где Бастанян?

– Боюсь, шеф, об этом надо спрашивать твоего замечательного родственничка, – осторожно заметил Швец.

– Надо во что бы то ни стало найти Нарика… – велел Джангиров.

– И убить! – готовно предложил Швец. Джангиров, покачав головой, криво усмехнулся:

– Лев, сожрав ишака, громче реветь не станет…

Швец аккуратно пригладил светлые вьющиеся волоски вокруг розовой лысины, которую носил вызывающе лихо, как десантный краповый берет, сказал сочувственно:

– Я тебя понимаю, шеф… Скоро держава шлепнет Ахатку, а если я уберу Нарика, то прекратится твое существование в качестве дяди. Какой, к хренам, дядя при дохлых племянниках? Это как президент Горбачев при мертвом эсэсэре. А тебе всех регалий мало, ты еще хочешь быть заслуженным дядей Российской Федерации. За это, дорогой босс, надо платить. Родственные чувства в наше время редкость, большую цену держат…

– Заткнись…

– Могу. Уже заткнулся. Но если мы ему не организуем заплыв в соляной кислоте – знаешь, есть такая успокаивающая ванна с соляночкой, чтобы от Психа за неделю следа не осталось, – он нам большие неприятности соорудит…

– Много ты разговаривать стал, – вздохнул Джангиров. -И нахально…

– Прости великодушно, шеф, – поклонился смиренно Швец. – Повинную плешь меч не стрижет. Или не сечет. Но, любя тебя всей душой, не могу не отметить – племянничек у тебя невыносимо шустрый. Он как дворняга – если дерьма не сожрет, у него голова болит. Ему давно надо намордник надеть… Мы сами взрастили этого говноеда на свою голову.

– Коля, надо найти Бастаняна, ты это понимаешь? – сказал Джангиров. – Пока власти не трехнулись. Не дай Бог, если его станет вызволять РУОП… Где сейчас обитает Нарик?

– Понятия не имею, – пожал плечами Швец. – Если честно сказать, я и не очень старался узнать…

– Почему?

– По причине бесполезности, – развел руками Швец. – Ты меня прости, шеф, я тебя давно знаю и очень ценю за твою настоящую, а не надувную крутость. Но в вопросе с Нариком ты проявляешь какую-то непонятную мне либеральную мягкотелость. Ты ведь до сих пор рассчитываешь уговорить его, урезонить или напугать.

– Нарика не напугаешь, – хмыкнул Джангиров.

– Вот именно! – воздел палец Швец. – У него особый вид храбрости злых отвязных дураков, которые просто не понимают опасности. И договориться с ним невозможно, он любое предложение мира воспринимает как нашу слабость. Поэтому мне от тебя нужна четкая и ясная команда. Тогда, глядишь, за недельку я этот вопрос решу. Радикально и навсегда… Мне только надобна ясность…

И от двух бортов резким клопштоссом загнал в лузу партионный шар. Точку поставил.

Джангиров поместил кий на стойку, бросил на стол купюру с овальным портретом майора американской национальной милиции Джорджа Вашингтона, устало сел в кресло, закрыл глаза.

– Покорнейше благодарим-с! – смахнул с сукна банкноту Швец и вроде бы ее и в карман не клал, а растворилась хрусткая бумажка в его цепких пальчиках бесследно. Наверное, так же, как должен был исчезнуть Псих Нарик в ванне с соляной кислотой. Хорошо опробованный рецепт успокоения и упокоения плохих, вредных людей под названием Аш-Хлор. 50 литров НСl – и шандец котенку! А то, что сейчас называется противным и опасным сумасшедшим, известным под именем Нарик Нугзаров, способно будет только немного повредить трубы городской канализации, куда его придется через несколько дней слить.

– Налей мне коньяку, – велел Джангиров. Он не мог объяснить очень многое своему помощнику Коле Швецу, который всю жизнь ходил в маскировочном скафандре веселого, доброжелательно-мягкого, улыбчивого человека, прячущего под этим камуфляжем безжалостного людобоя. А поскольку Джангиров и ценил-то Швеца больше всего за этот беспощадный людоедский талант и беспредельно циничный, быстрый, изворотливый ум, то он ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы Швец заподозрил его в неготовности в любой момент подвергнуть кого угодно исключительной мере воспитания – преданию смерти.

И говорить Швецу что-либо о памяти, о чувствах, о голосе крови – бесполезно. Скот. Только сено не ест. А жрет живое мясо. Хищный кровоядный скот.

Бессмысленно рассказывать Швецу о том, что он знает мальчишек-близнят Ахата и Нарика двадцать семь лет – со дня их рождения, когда он прилетел из Москвы на празднества по этому случаю. Молоденький выпускник Высшей школы КГБ лейтенант Джангиров был допущен пред светлые очи тигрино-желтого цвета своего шурина – Рауфа Нугзарова. И был обласкан, поощрен и признан полноценным родственником. Безродный перекати-поле Швец не понимает, не знает, не предполагает, что это такое – быть членом достойной, уважаемой семьи. Он живет в уверенности, что «ты, я, он, она – вот и вся моя семья».

А быть родственником, близким сородичем достопочтенного Рауфа Нугзарова, доктора юриспруденции, первого заместителя председателя верховного суда республики, составляло большую честь и невероятные перспективы в будущем. Надо было только одно – чтобы муэллим Рауф тебя считал хорошим родственником, надежным человеком, верным, любящим и почтительным парнем.