И в этом походе, в который попросился он от скуки и дворового безделья и который повернул всю его жизнь, Костин вдруг осознал с недетской ясностью – человек ничего не стоит. Прах, пыль на ветру, жалкая кучка безымянных костей.

Зачем мучились? Из-за чего переживали этот ужас? За что умирали? За Родину?

Которая бросила их помирать, как собак, и не нашла времени, сил и желания хоть через десятилетия присыпать их прах горстью земли. Почему-то Родина в представлениях Костина имела облик его пьяной, всегда обиженной, недобро смотрящей маманьки.

Марксэнова мать, черт бы тебя побрал! Сука старая!

Этим же летом он совершил важное открытие. В откопанном скелете – был это красноармеец или немец, не узнает уже никто и никогда, – в пугающем желтом оскале черепа увидел Марксэн Костин две золотых коронки. Он долго сидел у своего раскопа и думал, позвать ли кого-нибудь из приятелей или взрослых. Лезть в рот скелету он опасался – во-первых, противно, а во-вторых, страшновато – вдруг щелкнет зубами? Потом решил не поднимать лишнего шума. Перочинным ножом легко раздвинул зубы, и коронки вылезли из пустой десны мгновенно. Спрятал в карман и никому об этом не рассказывал.

С этого дня благородное занятие Костина приобрело новый смысл. Он был достаточно сообразительный парень, чтобы не нести в скупку эти зубы. Он ждал случая. Случай явился сам в школу и назывался зубной врач Грачия Арменакович Папазян, проводивший у них регулярную диспансеризацию. По линии стоматологии у Костина все было в порядке, по части зубов его мучил совсем другой вопрос. Он и задал его, сидя в кресле под шум визжащей бормашины:

– Грачия Арменакович, у нас с мамой осталось два золотых зуба, коронки. Скажите, пожалуйста, их можно куда-нибудь деть? Или поставить мне?

Врач засмеялся:

– Тебе еще рано ходить с фиксами! Но если хочешь, я посмотрю. Могу дать за них какие-то деньги, если они действительно золотые…

Костин принес. И получил от Папазяна состояние – целых пять рублей! Огромные деньжищи!

Выросший в Сухаревских трущобах пацан быстро сообразил вещь самоочевидную: коль скоро он переложил на свои тощие плечи обязанность мамки-отчизны, нашей замечательной родины-уродины, что по-польски означает «красота», – сохранить память о ее погибших сыновьях, то и искать эту память надо грамотно, целенаправленно. Нужно искать останки бойцов, которые унесли в прах единственно нетленную штуку – золотишко! Ведь им, павшим, брошенным и забытым, никакого урона от этого не будет. Ну не сдавать же державе их золотые зубы, последнюю ценность этих оставленных на распыл и разжев бродячим хищникам! Как в очень нравившемся Костину фильме «Без вины виноватые» правильно говорилось о матерях, бросающих своих детей, – это он хорошо понимал, сам такую имел.

Он уже обладал кое-каким опытом в поисках останков, а тут стал понемногу разбираться и в географии, и в истории массовых потерь. Плохо только – золотых зубов у тысяч погибших в Мясном Боре бойцов не было. Да и откуда было взяться золотым коронкам у солдат, призванных из нищих деревень и городского пролетариата, владевшего только запасными цепями. Эти люди и не знали, что такое золотые коронки. Но он теперь постоянно терся среди следопытов и поисковиков и однажды услышал разговор о том, что осенью сорок шервого года под Москвой в районе Волоколамска были выбиты несчитанные тысячи московского ополчения – элиты интеллигенции, самых обеспеченных людей столицы.

Костин искал места, где полегло московское ополчение, два года. И в конце концов нашел. Он никого не звал в компанию, подолгу расспрашивал стариков, не боялся копать старые могильники, рвы, обвалившиеся окопы. За это лето он собрал шестьдесят три золотых зуба, обломки мостов и бюгелей, тонкую золотую оправу для очков.

Марксэн Костин стал взрослым. У него появились деньги, независимость и бабы. Он все время хотел и мог трахать кого угодно – вокзальных прошмандовок, молодых мужиков, коз, все, что слегка дышало и имело температуру живого тела.

– Физиология не препятствует, в натуре! – говорил он искренне.

Выдающимся его успехом было открытие захоронения польских военнопленных.

Тогда это было глубочайшей государственной тайной, и Костин, по существу, задолго до создания правительственных комиссий, извинений Горбачева и прочих державных реверансов и признаний в убийстве тысяч польских офицеров разыскал это захоронение под Осташковом – заброшенное, никем не охраняемое, забытое. В течение трех лет Костин безнаказанно и беспрепятственно копал рвы, вынув из земли клад графа Монте-Кристо – в пересчете на советские реалии. Он в частном порядке взыскал с Польской армии посмертную контрибуцию.

Но тут в его удачно складывающейся судьбе возникла неприятная пауза. Во время сдачи очередной партии золотых зу-фов его взяли обэхаэсники. Костин прикинулся шлангом, мол, просто перепродавал для стоматологов зубы, хранившиеся у него тысячу лет. Никого всерьез не заинтересовало, где он их взял, и Костину впаяли трешник.,В тюряге он и познакомился с человеком незаурядным, по имени майор Швец.

Швец не мог бросить без присмотра или зарыть обратно в землю такой редкий талант.

Джангиров в те поры был человек всемогущий – играл на две лузы, и в КГБ, и в МВД.

Но еще сильно небогатый.

Швец, не очень вдаваясь в подробности, попросил своего компаньона и покровителя достать карту-схему захоронения жертв сталинского побоища. Тайна сия тогда еще велика была – вроде ракетно-ядерных секретов державы.

Предполагалось, что эти великомученики возносились прямо на небо, а плоть их каким-то образом дематериализовалась.

Никуда они не возносились, а проваливались в огромные ямы. Поначалу ямы окружали дощатым забором, рос там бурьян и чертополох, потом за давностью времен запретку снимали, доски разворовывали окрестные труженики села, столбы опорные сгнивали и падали – возникал там пустырь.

Место, опустевшее от жизни, от памяти, от времени.

Джангиров эту карту-схему достал и передал Швецу. А тот, конечно, не отдал ее Костину, а называл ему точные координаты только одного захоронения. А было мест для ликвидации врагов народа вокруг Москвы числом тридцать шесть.

Валялись там косточки высоких чинов, больших людей, гордость и сила пришедшего нового правящего класса. Только за первый сезон раскопок Костин выбрал четыре килограмма золотых зубов.

Швец отбирал всю добычу, взвешивал и делился по-честному – платил наликом тридцать три процента. Выколоченные из скелетов зубы Швец отдавал на переплавку и сбывал ювелирам по нормальной цене – это тебе не хухры-мухры, самое что ни на есть чистое высокопробное зубное золото. Потом он нашел более выгодный путь – через Бастаняна их перебрасывали в Нью-Йорк. А здесь Витя Лекарь за копейки превращал их в дикарские колье для негров, которые верили в силу вуду. Навар получался фантастический!

Но ценность Черного Мародера, как с легкой руки Швеца все стали звать Костина, начала непрерывно возрастать, поскольку выяснилось, что он справляется с любыми поручениями майора.

У Костина были две замечательные добродетели. Человеческая жизнь для него измерялась количеством золотых зубов но рту жертвы. Этого одного хватало, чтобы сделать из него равнодушного, спокойного убийцу. И второе – он мог, как зверь, неподвижно ждать, сколько угодно терпеть, мокнуть, мерзнуть, голодать. Но все эти неприятные обстоятельства его странного бытия были ему как бы безразличны.

Ну, работа такая!

И вот сейчас, прождав более двух часов, он отвечал негромко на нетерпеливые звонки Десанта из машины:

– Да не дергайся ты, не метусись… Все путем, все спокойно… Чуть что – я тебе позвоню…

Лембит на своей точке ждал, не подавая признаков жизни. Они, эти эстонцы, такие: помрет, а не закряхтит. Пусть живет! Толку от него, как от козла молока – все вставные зубы пластмассовые. Или фарфоровые. Во Франции, говорит, ставил.

Ему, мол, по контракту бесплатно полагалось. Вот дурак! Если на халяву – чего ж золотые не поставил?…