Эти технические эксперименты в итоге привели к готовности пусть слегка, но подправить тактику. «Южноамериканские команды лучше владели мячом и в перспективе были более готовы к развитию тактики, – говорил Франсиско Варальо, правый инсайд сборной Аргентины в первом финале чемпионата мира. – Это было время, когда у нас было пять форвардов, восьмерка и десятка играли глубже, а вингеры подавали с фланга в центр». Ключевую роль в созидании играли именно инсайды, и игра строилась на культе финтов, «gambeta», слаломном стиле дриблинга. И в Аргентине, и в Уругвае существует легенда об игроке, который после умопомрачительного слаломного прохода забил изумительный гол, а когда возвращался обратно, стирал свои следы в пыли, чтобы никто не смог его гол повторить.

Очевидно сказочная история тем не менее демонстрирует нам основу футбольных ценностей в этих странах, которая особенно развилась в Аргентине в период затворничества страны и ее футбола. В 1934 году из-за эмиграции игроков (в составе команды чемпионов мира, Италии, было четыре таких «ориунди», натурализованных аргентинца) они вылетели уже в первом раунде, проиграв Швеции, а в 1938 году отказались ехать на чемпионат мира в знак протеста против того, что их заявка на проведение турнира не была удовлетворена. Началась Вторая мировая война, под руководством Хуана Перона страна попала в международную изоляцию, сборная Аргентины не появлялась на мировой арене до 1950 года, но внутри страны футбол переживал золотой век. В 1931 году была основана профессиональная лига, на огромные стадионы приходило огромное количество болельщиков, футбол массово освещался в газетах и на радио, и все это определяло сумасшедший интерес к футболу в стране. Футбол занимал настолько важное место в жизни общества, что Хорхе Луис Борхес, ненавидевший спорт, и Адольфо Биой Касарес, спорт обожавший, объединились для написания короткого рассказа «Esse est percipi» («Быть – значит, быть отображенным»), в котором на примере футбола показывали, как подвержено манипуляциям восприятие сознанием окружающей действительности. В этом рассказе фанат футбола освобождался от иллюзий, когда узнавал от президента клуба, что все в футболе предопределено, результат известен заранее, а футболисты – просто актеры.

Стиль, который зародился в двадцатые годы, продолжил развиваться в нечто еще более впечатляющее и именуемое «la nuestra» – «наш стиль игры» – и был полностью основан на «национальной хитрости». Термин этот, скорее всего, стал активно употребляться после победы сборной Аргентины над англичанами в 1953 году со счетом 3:1 – тогда стало понятно, что этот «la nuestra», «наш стиль», может побить гринго, презренных англичан (правда, это была товарищеская, а не официальная встреча). Тем не менее, этот стиль полностью характеризует раннюю философию аргентинского футбола, основанную на удовольствии от атаки. С сентября 1936 года по апрель 1938-го в чемпионате Аргентины не было зафиксировано ни одной нулевой ничьей. Но голы были лишь составной частью этой истории. В широко известном анекдоте из романа «О героях и могилах» Эрнесто Сабато персонаж Умберто Д’Арканхело, обсуждая дух «нашего стиля», рассказывает герою, Мартину, о случае с двумя инсайдами «Индепендьенте» двадцатых годов, Альберто Лалином и Мануэлем Сеоане (их прозвища были Эль Негро и Ла Чанча (Грязнуля), которые представляли две различных школы игры в футбол). «Чтобы ты понял, в чем заключалось их отношение к игре, – говорил Д’Арканхело Мартину, – я тебе расскажу такой показательный случай. Как-то раз, после первого тайма, Ла Чанча говорит Лалину: «Чувак, давай, навешивай на меня, а уж я там разберусь и забью». Начинается второй тайм, Лалин навешивает, и Сеоане забивает. Он бежит к Лалину с распростертыми объятиями и кричит: «Видел, Лалин, видел?!!», а тот в ответ: «Видел, да только гол-то так себе, не особо крутой». Это, если ты хочешь, главная проблема аргентинского футбола».

Финты и веселье стали соперничать в своей ценности с самим фактом победы. За 50 лет до этого Британия сделала для себя выбор – играть в «правильный» футбол, основываться на дриблинге (хоть и не таком ярком, как у южноамериканцев) или изменить свой стиль таким образом, чтобы он позволял чаще побеждать. В своей двадцатилетней изоляции культура, одержимая буйной живостью и весельем, практически не встречаясь с иностранными соперниками, которые бы, возможно, заставили их призадуматься над важностью результата и переосмыслить тактику, выпестовала свой воодушевленный, живой стиль игры. В долгосрочной перспективе, возможно, это было не слишком многообещающим выбором пути развития, но это точно было весело.

Футбол замечателен тем, что это комплексная и цельная игра. Изменения какого-то одного небольшого ее аспекта могут вызвать неожиданные, необратимые и радикальные изменения в другом.

Когда национальные футбольные ассоциации обратились к ФИФА с просьбой либерализовать правило офсайда, это было реакцией на уменьшение результативности игры. Тенденция впервые проявилась в игре «Ноттс Каунти» и была продолжена многими клубами, но особенно запомнился в этом плане «Ньюкасл Юнайтед» с их парой защитников – Фрэнком Хадспетом и Биллом Маккрэкеном, столь мастерски создававшими искусственный офсайд, что в матчах «Ньюкасла» игра сводилась к противостоянию команд на узкой полоске вдоль центральной линии. Нулевая ничья в матче с «Бери» в феврале 1925 года стала последней каплей, переполнившей чашу терпения. Это была уже шестая безголевая игра «Ньюкасла» в сезоне, и результативность матчей с их участием составляла немыслимо малые по тем временам 2,58 гола за игру. Футбол становился скучным, посещаемость падала, и Английская футбольная ассоциация не просто осознала проблему, но и стала активно с ней бороться.

Правило офсайда оставалось неизменным с 1866 года, и согласно этому правилу форвард находился в игре тогда, когда в момент паса между ним и воротами соперника находились три игрока соперника (вратарь и два защитника). ФА выступила с двумя предложениями – сократить количество игроков до двух либо добавить в 40 метрах от ворот линию, до которой форвард в любом случае находился бы в игре. Оба варианта были испробованы в выставочных матчах, в которых на одной половине поля играли по первому варианту, а на другой – по второму.

На заседании в Лондоне ФА выбрала первый вариант: с двумя игроками соперника. Вскоре поправку одобрила Шотландская федерация, и она же выступила с предложением о рассмотрении этого варианта в ФИФА. По новым правилам заиграли уже с сезона 1925–1926. Ранее командам, игравшим с искусственным офсайдом, было достаточно оставить сзади двух защитников, один из которых, выходя вперед, создавал офсайд, а второй страховал его. Теперь любое недопонимание могло привести к тяжелым последствиям – к выходу один на один с вратарем.

Итак, поправка прижилась и была успешной, средняя результативность за матч выросла до 3,69 гола за игру. Но она же, эта поправка, привела к впечатляющим изменениям в философии игры, напрямую повлияв на выдвижение Чепменом идеи «третьего защитника» и схемы «дубль-вэ-эм».

Кроме всего прочего, именно эта поправка и эти изменения стали едва ли не главной проблемой, приведшей к последующему краху английского футбола.

Более всех эту точку зрения поддерживал Вилли Майзль, младший брат Хуго Майзля, в своей книге «Soccer Revolution», ставшей его ответом на шокирующее поражение англичан от венгров в 1953 году. Майзль, надо сказать, был ярым англофилом еще до того, как из-за роста антисемитских настроений перебрался из Австрии в Лондон, и его книга выглядит как элегия по счастливому прошлому, о котором он знал лишь понаслышке и которое скорее всего идеализировал. Он стал уважаемой фигурой в спортивной журналистике, в основном писал об английском футболе для иностранцев, но, при всем уважении, его «Soccer Revolution» – чрезмерно эксцентричная, написанная на эмоциях книга. Лично для него изменение правила офсайда стало футбольным воплощением грехопадения Адама и Евы, моментом, когда девственная красота футбола была пожертвована в угоду коммерции. Может быть, так и было, но тогда это было лишь слабым проявлением того, что сегодня приняло исполинские размеры.