Колин лишь прикрыл глаза и покачал головой. Пенелопа была достаточно умна, чтобы интерпретировать его действие, как: Меня это не волнует. И она оказалось достаточно чуткой, чтобы больше не упоминать об этом предмете. Нет ничего хуже женщины, все время болтающей о ерунде.

Ему всегда нравилась Пенелопа, но как бы то ни было, он никогда не понимал до сего времени, какой умной она была. Он предполагал, что если бы его спросили, он бы сказал, что она достаточно яркая, но до этого времени он никогда не раздумывал на эту тему.

Ему наконец-то открылось, что она, в самом деле, была очень умной и чуткой. Он вспомнил как сестра однажды сказала, что Пенелопа довольно энергичный читатель.

И возможно такой же пристрастный и придирчивый.

— Я думаю, кровотечение остановилось, — сказала Пенелопа, обвязывая его руку салфеткой. — Фактически, я была бы уверена в этом, если бы не чувствовала себя плохо, всякий раз, когда я смотрю на рану.

Он очень хотел бы, чтобы она никогда не читала его дневник, но теперь, когда она его читала…

— Э-э, Пенелопа, — начал он, удивленный неуверенностью, прозвучавшей в его голосе.

Она подняла голову, и посмотрела на него.

— Прошу прощения. Я слишком сильно нажала?

Некоторое время Колин лишь глупо моргал. Почему он никогда не замечал, какие большие у нее глаза? Он, конечно, знал, что они карие и … Нет, задумывался об этом, но если быть честным с самим собой, то спроси его ранее этим утром о ее глазах, и он не смог бы определить, какого же он все-таки цвета.

Но, так или иначе, он знал, что теперь никогда не забудет снова.

Она ослабила давление. — Так хорошо?

Он кивнул.

— Спасибо тебе. Я сделал бы это сам, но это моя правая рука и —

— Ничего не говори. Это самое малое, то я могу для тебя сделать после…после, того как…

Она посмотрела в сторону от него, и он понял, что она снова собирается принести свои извинения.

— Пенелопа, — начал он снова.

— Нет, подожди, — она почти выкрикнула, ее темные глаза, вспыхнувшие от…

Могла ли это быть страсть?

Конечно, это была, скорее всего, совсем не та страсть, которая ему широко известна. Но разве нет других видов страсти? Страсти к учебе. Страсти к…литературе?

— Я должна тебе это сказать, — быстро проговорила она, — Я знаю, с моей стороны, это было непростительно смотреть твой дневник. Я просто … скучала … и ждала…ничего, не делая, и затем я увидела книгу, и мне стало любопытно.

Он открыл рот, чтобы прервать ее, чтобы сказать: что сделано, то сделано. Но слова лились из ее уст сплошным потоком, и ему оставалось лишь слушать ее.

— Я должна была сразу отойти, как только поняла, что это за книга, — продолжала она, — Но, как только я прочитала одно предложение, я должна была прочитать следующее! Колин, это было так замечательно! Это было так, словно я была там. Я могла чувствовать воду — я могла чувствовать температуру воды! Ты это очень интересно описал. Каждый знает, как он чувствует себя в ванне спустя полчаса, после ее наполнения.

Колин не мог ничего сказать, он лишь смотрел на нее. Он никогда не видел Пенелопу такой оживленной, это было очень странно и …чудесно, потому что все это волнение было из-за его дневника.

— Тебе…тебе понравилось? — в конце концов, спросил он.

— Понравилось? Колин, да я просто влюбилась в это! Я —

— Ох!

Волнуясь, она слишком сильно сжала его руку.

— Ох, прости, — покаянно сказала она. — Колин, я просто должна узнать. Что это была за опасность? Я не могу оставить это в таком подвешенном состоянии.

— Не было никакой опасности, — скромно сказал он, — На странице, которую ты читала, был просто захватывающий пассаж.

— Да, это было главным образом описание, — согласилась она, — Но это воспоминание было просто захватывающие и пробуждало разные чувства. Я словно видела, как это было. Это было словно — как же мне объяснить это?

Колин внезапно почувствовал, что с нетерпением ждет, когда же она объяснит, что хотела сказать.

— Иногда, — продолжала она, — Когда читаешь описание, оно довольно…ох, я даже не знаю, как сказать…оторванное и несвязное, что ли. Слишком беспристрастное. Ты сделал остров живым. Другие бы люди назвали бы воду теплой, но ты связал ее с тем, что мы знаем и понимаем. Это заставило меня почувствовать так, словно я нахожусь там, погружая туфли в песок, и идя рядом с тобой.

Колин улыбнулся, непонятно почему чувствуя себя очень довольным от ее слов.

— Ох! И я не хочу забыть — там была еще одна блестящая вещь, которую я хотела бы упомянуть.

Сейчас он знал, что улыбается, как идиот, и не может ничего с собой поделать. Блестяще, блестяще, блестяще.

Пенелопа наклонилась к нему и сказала:

— Ты также показываешь читателю, как ты сам относишься к этому месту, и как оно затрагивает и влияет на тебя. Это становиться гораздо большим, чем простое описание, потому что мы видим, как ты сам реагируешь на это место

Колин знал, что и так поймал большущий комплимент, но не удержался и спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, если ты смотришь … Можно я посмотрю в дневнике, чтобы освежить свою память?

— Конечно, — проговорил он, передавая ей в руки свой дневник.

— Подожди, я сейчас найду нужную страницу.

Она принялась листать дневник, просматривая его записи, пока не нашла нужный раздел.

— Вот, нашла. В этой части, ты напоминал, что Англия — твой дом.

— Забавно, как путешествие проделывает это с человеком.

— Проделывает это с человеком? — спросила она, широко открывая глаза.

— Заставляет ценить дом, — мягко пояснил он.

Ее глаза, такие серьезные и любознательные, встретились с его зелеными глазами.

— И все же, ты до сих пор любишь путешествовать.

Он кивнул.

— Я ничего не могу с этим поделать. Это как болезнь.

Она засмеялась, и ее смех ему показался очень музыкальным.

— Не будь смешным, — сказала она. — Болезнь вредна. А путешествия питают вашу душу.

Она посмотрела вниз на его руку, осторожно снимая салфетку и проверяя его рану еще раз.

— Выглядит почти зажившей.

— Почти, — согласился он.

По правде, говоря, он давно подозревал, что кровотечение остановилось, но не хотел заканчивать такую беседу. И он знал, что в тот момент, когда она прекратит волноваться о его руке, она уйдет.

Он не думал, что ей хотелось уходить, но так или иначе, он знал, то она уйдет. Она, возможно, думает, что это будет самый правильный поступок, и что он хотел бы, чтобы она побыстрее ушла.

Ничто, не могло быть дальше от истины, понял он, чем это утверждение. И ничто, не могло испугать его больше.

У всех имеются свои секреты.

Особенно у меня.

Светская хроника Леди Уислдаун, 14 апреля 1824

— Мне жаль, что я не знала, что ты ведешь дневник, — сказала Пенелопа, повторно нажимая на его ладонь.

— Почему?

— Я не уверена, — сказала она, пожимая плечами. — Всегда интересно узнать, что в каком-нибудь человек скрыто намного больше, чем видно невооруженным глазом, ты не думаешь?

Колин несколько минут молчал, затем неожиданно выпалил:

— Тебе, правда, понравилось?

Выражение лица стало немного удивленным.

Он был испуган. Сейчас, он, по общему признанию один из самых популярный и искушенных джентльменов высшего света, превратился в робкого школьника, зависящего от каждого слова Пенелопы Физеренгтон, успокаиваясь лишь после ее похвалы.

О, Господи, он зависел от Пенелопы Физеренгтон.

Не то, чтобы что-то было не так с Пенелопой, поспешил он себе напомнить. Просто она была…ну, хорошо…она была Пенелопой.

— Конечно, мне понравилось, — произнесла она с мягкой улыбкой, — Я только что, тебе закончила тебе это говорить.

— А что было первой вещью, поразившей тебе, при чтении дневника? — спросил он, решив, то теперь он мог бы выглядеть законченным дураком, ведь он и так уже наполовину идиот, раз решился спрашивать ее.